Медсестра-заклинательница - Сэран Чон
– Ох, надо же.
– И относиться ко всему с юмором. Сексуально и с огоньком? Нет, сексуально, пожалуй, не получится, – говоря это, Кансон искоса посмотрел на плоскую грудь Ынён (формы с тех пор не особо улучшились, поэтому Кансон оказался прав). Она очнулась и бросила в него ластик.
Ынён почувствовала, что она может измениться, может изменить жанр. Она поняла это, когда ластик попал в цель.
Теперешняя Ынён была творением Кансона – можно сказать и так.
– Меч поломался, я пользуюсь уже шестым. Пистолет третий.
Однако Ынён не смогла выбросить обломки меча и пистолета, которые подарил Кансон, она хранила их в коробке. Она ему об этом не говорила, но Кансон безошибочно взглянул на полку с коробкой. Ынён не очень нравились такие моменты, когда мертвецы показывали, что все знают.
Кансон исчезал – иногда ненадолго, на пару часов, а порой пропадал на несколько дней. Ынён каждый раз не была до конца уверена, что он вернется. Когда он уходил, она ломала голову, куда он ходит, но не могла его об этом спросить. Каждый раз, возвращаясь, он как ни в чем не бывало включал телевизор. После нескольких неудачных попыток он, наконец, научился это делать. Он смотрел программы, которые обожал при жизни, и весело смеялся. Иногда он разглядывал свой живот, из которого вдруг вытекала кровь, в такие моменты Ынён изо всех сил притворялась, что ничего не замечает. Кровь быстро исчезала и не оставляла следов на ее диване – она была ненастоящей, рождалась из воспоминаний Кансона. Тот тоже притворялся, что не заметил, что Ынён притворяется, что не заметила. Я думала, что сильно изменилась. Но осталась такой же закрытой, – жаловалась Ынён сама на себя. Она хотела быть настоящей героиней комиксов – прямолинейной и жесткой, спросить не моргнув глазом, почему он погиб, что случилось, но ей это не удавалось. Может быть, он попал в банду младшей сестры и получил нож в живот?
«Мне кажется, я это предчувствовал. Есть же такие бесконечные комиксы в 40–50 книжек. Читая их, я иногда думал, закончатся ли они до того, как я окажусь в могиле».
– Так кто угодно может думать.
«Думаю, и дальше буду интересоваться, хотя меня кремировали, и у меня и могилы-то нет…»
Ты же рисовал! Успел позаниматься тем, что тебе так нравилось? Ынён изо всех сил старалась не произнести эти слова вслух. Их школьный учитель рисования – мужчина средних лет – ходил с вечно скучающим лицом. Каждый раз, когда наступало время поступления в старшую школу, его хотя бы хватало на то, чтобы раздать детям различные брошюры. Он и Кансону дал одну, рекламирующую школу, где можно было заниматься комиксами, но там была большая конкуренция, да и находилась она далеко, а учеба была дорогая, поэтому Кансон и мечтать о ней не мог. Поступив в техникум, он все равно продолжал носить эту брошюру в сумке, Ынён видела это, и ей очень хотелось вложить ее ему в руку или просто выбросить. Каждый раз она испытывала неопределенные чувства.
Она так и не смогла узнать: собирался он туда поступать или нет, так как они после окончания школы пару раз переписывались, но ни разу не виделись – встреча после смерти не в счет.
«Я умер из-за аварии с краном. Когда он упал, я находился прямо под ним. Глупо об этом говорить, но я всегда думал, что, окажись я в такой ситуации, смогу увернуться, но ничего не вышло», – сказал Кансон, даже не глядя в сторону Ынён. Она подумала, что слишком часто видела подобные новости про кран. Почему регулярно случаются аварии с такой огромной машиной, которая, потеряв равновесие, сгибается и падает на людей? Она вдруг подумала, что это недопустимые и странные аварии.
«Это связано со стоимостью. Ведь кран дороже, чем люди. Из-за этого вовсю продолжают экспулуатировать старые краны. И во время прохождения техосмотра на многое закрывают глаза».
Всякий раз, когда Ынён слышала, что что-то дороже, чем люди, она чувствовала, что жизнь бессмысленна.
«Кран работал на максимально допустимой высоте и согнулся – все случилось мгновенно. После аварии мои коллеги, которые вытащили меня из-под крана, долгое время бастовали, сидя на холодной земле, и помогли моей семье получить компенсацию. Я был им очень благодарен, тем более что мои сестры опустили руки и хотели сразу устроить похороны. Старшая сестра настояла на том, что меня надо одеть в европейский костюм, а не в традиционный похоронный. Она так плакала, что за всю жизнь ни разу не купила мне приличный костюм. Как будто он был мне очень нужен».
Торгово-жилой комлекс, во время строительства которого погиб Кансон, стал главной достопримечательностью города, и о нем много говорили в последнее время. Проходя мимо, Ынён всегда восхищалась его величественностью и авангардным стилем.
– Мне хотелось там жить. Я как-то слышала про аварию, но здание все равно мне нравилось. Извини. Мечтала там жить, если когда-нибудь выиграю в лотерею… Знай я, что ты там погиб, даже и думать об этом не стала, – разоткровенничалась Ынён, но он бы узнал в любом случае.
«Почему ты извиняешься? Я строил это здание. Я был бы рад, если бы ты в нем жила».
Теперь каждый раз при виде этой главной достопримечательности Сеула буду вспоминать тебя. Ынён подумала, что это тоже неплохо.
«Я говорил когда-нибудь, что в тебе есть красивого?»
– Ты даже близко ничего такого не говорил.
«Вот здесь – на лбу».
Пальцем он провел по лбу вдоль линии волос. Ынён заметила, что у Кансона на пальцах уже не видно отпечатков и нет ногтей. На одежде исчезли складки, стерлись ушные раковины – многие детали пропали.
«Эти твои мелкие волоски похожи на облако. Не волосы, а нежный туман. Именно эта размытая часть казалась мне всегда в тебе самой красивой».
– Не глаза, не нос или губы? Что ты несешь – какие-то мелкие волосики? Нельзя говорить человеку, что у него что-то размыто. Я же не картинка. Это бестактно.
«Ты не можешь уйти с работы?» – при вопросе Кансона сердце у Ынён упало, но не резко, а У-ПА-ЛО, У-ПААА-ЛООО, так что Ынён уловила движение его медленного падения. Ынён знала, что она должна поменять работу и жилье, чтобы не сломаться, не согнуться, не упасть. В какие-то дни ей казалось, что до этого еще далеко, а порой казалось, что совсем близко. Когда ей было грустно, она думала, что это следовало сделать уже давным-давно. Она слишком долго находилась в этой старой школе, которая, как порой ей казалось, была построена посреди дороги в потусторонний мир. Она тратила в ней много сил. Раз Кансон считает, что мне лучше покинуть школу, значит, так надо. Но если она бросит ее сейчас, то, кто знает, может быть, через несколько десятков лет Инпхё, как Кансон, придет к ней, чтобы поговорить о том, о чем не успели. Еще хуже – если Ынён умрет раньше и придет к Инпхё, а он ее не увидит.
– Мне кажется, мне надо побыть здесь еще немного.
«Это место обречено, здесь всегда будут происходить плохие дела».
– От плохого нигде не скрыться.
Вот и с тобой случилось. Ынён спокойно смотрела в лицо Кансона, который так сильно за нее переживал. Он сдался и, кивнув, улыбнулся. Его лицо стало прежним.
«Не печалься, когда я уйду».
– Хорошо.
«Мои сестры в скором времени откроют маленький магазинчик. Пожалуйста, сходи туда».
– Если хочешь что-то им передать, я…
«Нет, просто сходи и навести их».
– Поняла. Буду часто туда наведываться.
«А знаешь, что это будет за магазин? Моя младшая сестра стала дизайнером нижнего женского белья. Ее модели очень эротичные. Значит, обещаешь наведываться?»
На этот раз улыбнулась Ынён. Разговоры с Кансоном всегда заканчивались так. Пусть они станут еще смешнее и глупее, главное, чтобы он не уходил. Кансон сел на узкий подоконник и на секунду закрыл лицо руками. Размытые суставы, гладкие пальцы.
«У меня такое ощущение, что я прямо сейчас могу рассыпаться».
Побудь еще немного, – хотела сказать Ынён, но старалась не печалиться, старалась сохранить улыбку на лице, хотя это у нее не получалось. Кансон прислонился спиной к москитной сетке. Разбиваясь на маленькие частицы, он стал просачиваться сквозь ячейки и рассыпался. После этого все случилось очень быстро.
