Вера Камша - От войны до войны
– Альдо, зачем тебе понадобилось напоследок превращать дом в помойку?
– Это ты о Людях Чести? – Голубые глаза Альдо Ракана стали большими-пребольшими. – О страдальцах за отечество, изгнанниках, сохранивших в своих сердцах великую Талигойю, мучениках, в чьих родовых замках сидят «навозники», присвоив себе право первой ночи и…
Сюзерен не выдержал и расхохотался, махая руками. Роберу смешно не было. Сползшиеся на пир ничтожества самим своим существованием оскорбляли память отца, брата, друзей. Робер поморщился и хватил касеры.
– Если бы меня звали Дорак, а тебя – Колиньяр, мне бы тоже было смешно, но я Эпинэ, а ты – Ракан. Не стоит путаться с этой сворой. Чем ты думал, когда их собирал? Ни одной человеческой рожи, разве что Темплтон с Саво, но они к Матильде сами пришли. Я уж не говорю, что каждый третий обормот на кого-то шпионит.
– Вот поэтому я их и пригласил, – подбоченился Альдо, – теперь все знают, что тебя от товарищей по несчастью трясет, а я – вертопрах, болван и бабушкин внучек, который мало того что собрал всех уродов Агариса, так еще и опоздал. Теперь уроды расхвастаются, что я смотрю им в рот и живу по их указке. Пусть Дорак спит спокойно и обо мне не думает. До поры до времени. Да и гайифцам полезно считать, что нынешний Ракан еще глупее предыдущих. Если что, Клара подтвердит.
– Клара?! Она-то здесь при чем?
– При гайифском после. Нет, сначала, милую Клару занимали лишь подарки и подушки, но зимой ее потянуло на разговоры. Она стала такой любопытной, эта Клара…
– Твоя вдова за тобой шпионит? И ты продолжаешь к ней бегать по три раза на неделе?!
– В постели это не мешает, наоборот. Ты не представляешь, как крошка старается. Раньше она, чуть что, губки надувала, а теперь такая послушная…
– Смотри, чтобы она тебя не отравила.
– Ну, зачем гайифцам меня травить, скажи на милость?
– А с чего ты взял, что твоей разумной вдове платит павлин?
– Кошечка намяукала, – расплылся в улыбке Альдо, – а, ладно… Проследил я за своей ласточкой и увидел с ней такого маленького, противненького, лысенького… Я чуть было этого красавца за «истинника» не принял, но он из гайифского посольства оказался. А ты думал, я совсем осел?
– Думал, – пробормотал Иноходец…
– А я им и был, – жизнерадостно заявил Альдо и вдруг погрустнел, – но после истории с Мупой… Я тогда как второй раз родился. Матильда над своей сукой плачет, слуги квохчут, а я стою, гляжу на них, а в голове одно – больше я никому не позволю поднять на себя руку. Никому и никогда!
Я уволок Матильду в свою спальню и поил, пока она не уснула. Она сопела, я сидел рядом и думал, что делать. Тебя не было, не было никого, кому можно верить… Да и сейчас нет. Не к старику же Енниолю бежать! И не к Клементу… Для них я – игральная карта, но кто им дал право мной играть? – Альдо зло отпихнул пустую стопку. – Понимаешь… Все случилось в тот день, когда избирали Юнния. Нас с Матильдой тоже пригласили… Я в храме видел всех – императора, королей, герцогов… Робер, чем они лучше нас? Тем, что их предки были умнее моих и усидели на троне? Ну так с кем не бывает, сегодня – король, завтра – покойник. Как Адгемар…
Золотые земли принадлежат Раканам! По праву крови и по праву рождения, и первородство я не отдам никому. Ни гоганам, ни магнусам, ни Леворукому!
– Ты нарушишь клятву? – Робер смотрел на Альдо, словно впервые его видел. Сюзерен во многом был прав и во многом… Не то чтобы не прав, но сам Робер так думать не мог. Принц тронул друга за плечо и улыбнулся:
– Робер, что стоит клятва, данная вслепую? С нами никто не был честен, и мы никому ничего не должны. Вспомни Адгемара…
– Я его никогда не забывал. Лис подло жил и мерзко кончил. И по заслугам.
– Да, он обхитрил сам себя, и его схватили за хвост. Мы будем играть иначе…
– И как? – Робер пробовал скрыть растерянность, но у него получалось не очень убедительно.
– После приема меня считают дурачком, а моих сторонников – толпой выродившегося сброда. Наш отъезд в Алат для всех – признание собственного бессилия. Меня это устраивает.
– А гоганы и «истинники»?
– Ара разрушена, без нее, Мэллит говорит, Енниоль слеп и глух, а эсператисты видят во мне такого же дурня, что и другие. Зеленоглазый и все твари его, я ведь и в самом деле был легкомысленным болваном, теперь пригодилось.
Робер тронул рукой запястье, на котором больше не было ни испугавшей Енниоля отметины, ни браслета Мэллит. Альдо играет с огнем, ему кажется, что он обвел вокруг пальца опытных игроков, но так ли это?
– Почему ты не сказал мне сразу?
– Сначала ты болел, причем как-то непонятно… На тебя надели гоганскую побрякушку, кто знает, вдруг рыжие через нее за тобой следили… А потом… Прости, но я хотел, чтобы ты на глазах у шпионов сцепился с Кавендишем и прочими берхаймами… Чтобы было ясно, мы только ссориться горазды.
Принц наполнил стопки и протянул одну Роберу:
– Маршал прощает своего короля?
Не прощает, потому что не был обижен, только удивлен… Альдо тоже многого не знает. Про Мэллит, про разговор с Клементом, про встречу с Енниолем, про Лауренсию… Похоже, все имеют секреты ото всех, так что сюзерен прав, а осадок на душе, что ж, он возникает сам по себе, его не смоешь.
– Все в порядке, Альдо. Но ты меня просто потряс.
– Правда? – Политик исчез, на Робера вновь смотрел жизнерадостный щенок. – Тогда пиши тем своим друзьям, которые не протухли. Мы пригласим их в Алат на осеннюю охоту!
2Дом продан, вещи сложены, вьючные мулы наняты. Сорок шесть лет! Она не была в Алате сорок шесть лет, и вот возвращается… Куда? К кому? Вроде бы домой, но братец Альберт ей никто, а племянников и их детей она и вовсе не видела. У нее нет родных, кроме Альдо и Робера, но они скоро уйдут – молодым сильным мужчинам рядом со старухой не место.
Адриан, обвенчав молоденькую паломницу с принцем Раканом, погубил ее жизнь, и все равно Матильда была благодарна покойному Эсперадору, он хотел ей помочь, а она… Она была дурой, позарившейся на смазливенькое ничтожество и не заметившей настоящего человека. Конечно, Адриан, уже тогда подававший огромные надежды, вряд ли бы решился бежать с дочерью герцога Алати, но можно было жить и во грехе, беды-то! Согрешила ж она ради Анэсти, ослушавшись отца, согрешила бы и ради Адриана, пожертвовав таинством брака… Лечь в постель с церковным благословением или без него, какая к Леворукому разница?! Лишь бы мужчина был желанным. А теперь Адриан упокоился под серой каменной плитой, на которой горят семь негасимых свечей.