Дрянь с историей (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна
Рассказ где-то с чужих слов, где-то из материалов дела, где-то по личным наблюдениям много времени не занял. Докладывать по существу Ланге умел прекрасно, просто не всегда этим навыком пользовался.
Он рассказал, как Дрянина в последний момент, и даже чуть позже, успели спасти Калинина со Стоцким, как всё-таки взяли Медведкова с вагоном материалов и доказательств, как подготовили и провели ритуал, во время которого спасаемый задал шороху всем. Сначала едва не уволок за собой на Ту Сторону Еву, потом — чёрт знает каким образом, она и сама этого не вспомнила, — уже она выдернула его сюда. Да так, что обратила процесс перерождения, и вот тут кстати оказались целители, потому что вернуло его вместе со всеми повреждениями, полученными тогда, за мгновение до Волны. То есть — опять полутруп, но в другом смысле. Целители оказались профессионалами, сумели залатать и после — не пустить на Ту Сторону, куда Дрянин пару раз пытался отправиться уже из палаты после операции.
Всё это время следствие возилось с экспертизами. Успешно опознали останки студентов, с которых началось расследование, пытались установить личности остальных. А Гибаридзе со своими решал удивительный и крайне важный вопрос: как вообще оказалось возможным переродить обратно переродца? До сих пор наука подобных случаев не знала.
— Пока рабочая гипотеза, — подытожил рассказ Ланге, — что наложилась куча факторов и получилась такая вот случайность, одна на миллион. По большей части из-за непонятно какого ритуала твоей рыжей. Что она там накрутила-то?
— Пусть теоретики думают, — поморщился Сеф, не намеренный вдаваться в подробности. — И что теперь со всем этим делать? — пробормотал, опять с трудом поднял руку, чтобы бросить взгляд на человеческие пальцы без когтей.
— Выздоравливай, для начала, и привыкай жить, — усмехнулся Ланге. — Ладно, отдыхай и не дёргайся, мы тебя не бросим.
— Это-то меня и напрягает, — кривовато усмехнулся Дрянин, но глаза прикрыл.
Спать не хотелось, а вот молча полежать и подумать — вполне, и очень удачно Макс посчитал свою миссию выполненной.
Думалось совсем не о расследовании. Да и что о нём думать, если преступника взяли и дальше дело техники, к которому Сеф не имеет никакого отношения? Ни к Медведкову с его трупами, ни к предстоящим чисткам и наведению порядка в ГГОУ.
О собственном будущем тоже думалось постольку-поскольку. Куда-нибудь приткнётся. Ничто не помешает, например, вернуться к прежней работе, для неё его потенциальное бессмертие не играло никакой роли, и какая разница, как он выглядит и что ощущает? Или в другое место подастся, в зависимости от того, куда потянет. В прошлый раз перерождение сказалось не только на физиологии, но и на психике, мало ли как ударит сейчас! Когда ударит, тогда и будет разбираться.
А вот о Еве, против воли, думалось, чёрт бы побрал эту рыжую дрянь, которая не могла раз и навсегда определиться со своей мотивацией. И его заодно тоже побрал, потому что он точно так же не мог понять, как к ней относиться.
Она спасла ему жизнь. И даже больше того, вернула её, и пусть он понятия не имеет, что со всем этим делать, но чувствует по этому поводу не только обыкновенную, понятную благодарность, но ещё — громадное облегчение. И вовсе даже не из-за своего обратного перерождения, к которому ещё не привык, а из-за того, что опять неправильно оценил поведение и поступки Евы, что она всё-таки не оказалась хладнокровной стервой.
А какой оказалась… Ещё бы он понимал!
Он прекрасно помнил прошлые свои попытки прийти в чувство уже здесь, в этой палате. И её помнил. И всё это точно нельзя было списать на холодный расчёт и коварные планы, как бы ни хотелось.
Да и не хотелось. Зато очень хотелось её увидеть. Для начала просто увидеть, а там… Разберётся как-то. Наверное.
Только выполнять невысказанные горячие пожелания рыжая не спешила: не пришла ни в этот раз, ни в следующий, ни через три дня. Если бы он не помнил Еву, дежурившую в палате рядом с его бессознательным телом, вариант оставался бы один, но — помнил и задавался вопросом, где она и почему исчезла. Проще было спросить у кого-то из целителей или Ланге, пару раз заходившего, тем более последний как будто намекал и смотрел выжидательно, но… именно поэтому Дрянин упорствовал.
Да ладно, никуда она не денется из университета! И даже если денется — отловит. А там… по обстоятельствам. Начать бы вставать и нормально ходить, остальное приложится.
Серафим не умел болеть. С ним такое последний раз случалось в бесконечно далёком детстве, и из того опыта он помнил только сам факт, а сейчас знакомился с новым состоянием, и оно ему категорически не нравилось. Слабость, боль в груди, возникающая при малейшем движении, темнота перед глазами. Скука. Отчаянная, отвратительная, которую нечем заполнить. Вытащить в действительность химер так и не вышло, а других развлечений у него не было. То есть Ланге притащил наладонник и книги, когда понял, что Сеф скоро озвереет и начнёт бросаться на людей, но намного легче от этого не стало.
Впрочем, какое бы отвращение он ни питал к нынешнему состоянию, с понятием дисциплины был отлично знаком, поэтому распоряжения целителя старался соблюдать, в бой не рвался и вставать начал, только когда разрешили, через несколько дней. И диету соблюдал аккуратно, но в этом никакого героизма не было: когда забыл о существовании у еды вкуса, а потом вдруг его обнаружил, даже диетическая каша с жидким бульоном кажутся новым интересным опытом.
Через неделю он окреп настолько, что добился от целителей возвращения одежды и разрешения выбраться на крыльцо, подышать свежим воздухом в компании Ланге.
— Чёрт, я и забыл, как мерзко воняет эта дрянь… — проворчал он, когда Макс закурил.
— Ты и не знал! — рассмеялся тот. — Сам же рассказывал, что курил, а курильщики не чуют такого. А после Волны бросил, потому что дело оказалось бессмысленное — ни вкуса, ни запаха, ни удовольствия.
— Как вы, выяснили, кого ещё этот урод пустил под нож? — спросил Сеф через несколько секунд, встав так, чтобы на него не тянуло дым, но при этом — чтобы видеть окрестности. К новому зрению тоже надо было привыкнуть, особенно — к виду неба, которое сегодня, как специально, прояснилось.
Впрочем, глаза доставляли куда меньше проблем и сюрпризов, чем остальные органы чувств. Разве что рубашка, которую он считал серой, оказалась бледно-сиреневой.
— Частично…
Благодаря записям Медведкова и особым приметам удалось установить личности ещё пяти покойников, среди которых был и «сородич» Серафима. Последний оказался крайне непримечательной и неинтересной персоной: жил в глуши, один, промышлял мелким грабежом и даже паспорта не имел. Непонятно, как вообще познакомился с Медведковым и попал ему в руки, но, судя по всему, умом переродец не отличался.
Да и остальные установленные жертвы были из того же слоя. Неустроенные, одинокие… Он явно выбирал их именно по этому принципу. Видимо, таких ему было не жалко.
— И не спишешь, что крыша у него поехала с возрастом, — подытожил Ланге. — Первому трупу лет пятьдесят уже, как Медведков тут обустроился — почти сразу, выходит, зарезал.
— Намекаешь, что он был не первым и где-то есть ещё?
— Уверен, но вряд ли мы найдём. Жаль, конечно, но выше вышки всё равно не дадут. Как думаешь, папаша твоей рыжей из-за такого наставника поехал? — задумчиво покосился Макс.
Сеф в ответ скривился.
— Не мели ерунды. Никакой наставник не заставит взрослого человека убивать людей, если свои мозги есть. Вон на Стоцкого глянь, для него Медведков куда больше учитель, а стать порядочным человеком это не помешало.
— Да ты философ, — иронично заметил Ланге. — Ладно, выздоравливай и долго тут не кукуй. Поберечься надо, а то ещё простуду подхватишь.
— Да, папа! — огрызнулся Серафим.
Но долго на крыльце не простоял. Безотносительно предупреждений, просто было скучно и тяжело, и так еле отдышался, когда вернулся в палату.
Прошло две недели, когда его отпустили обратно в комнату общежития, постановив, что целительская помощь больше не нужна, а нужны умеренные физические нагрузки в виде медленной ходьбы, хорошее питание и здоровый сон. И можно потихоньку возвращаться к лекциям, о которых Серафим за прошедшие дни благополучно забыл.
