Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Ладно, – неожиданно, почти легко согласился он. – Предположим. Заметьте, я не говорю да. Я говорю – предположим. Допустим, я всё это сделал. Я… ликвидировал доктора. А дальше что? – он повернулся к Лазарю, и в его глазах вспыхнул холодный огонёк. – Как вы собираетесь отсюда выбраться? Вас‑то ведь тоже убьют. Охрана. Доверенные слуги. Сам Сальватор, если я оплошаю. Или… или те, кто стоит за вами, сочтут вас отработанным материалом. Знакомый сценарий, не правда ли?

Лазарь слушал, и его лицо было каменным. Но в уголке глаза дёргался крошечный, неконтролируемый мускул.

– Я не боюсь умереть за правое дело, – просто, почти по‑детски ответил он. Но в этой простоте звучала не убеждённость, а пустота, выученная фраза, а все случаи жизни. – И потом, с чего это кому‑то убивать меня? Если доктор Сальватор откажется ехать в Советский Союз, я просто сяду на пароход и отправлюсь сначала в Испанию, а затем – в Одессу. Я – официальное лицо. У меня документы. А заканчивать работу будете вы. В разумный срок. Допустим, неделю. Или даже две. Чтобы не было связи, – он усмехнулся. – Очень, знаете, удачно, что доктор дал вам приют. Очень… естественная будет выглядеть ваша скорбь.

– Получается, пожар в «Мажестике»… – Арехин медленно выговорил название фешенебельной гостиницы, где остановился изначально. – Пожар – ваших рук дело? Чтобы я попал к Сальватору.

Лазарь пожал плечами, и в этом жесте была страшная будничность.

– Не лично моё. Не моя специализация. Но… у нашей страны много друзей в мире. Много сочувствующих. В том числе и здесь, в Аргентине. Людей, которые ненавидят капиталистов, империалистов… или просто умеют открывать газовые вентили в нужное время за хорошие деньги. Совпадения случаются, Арехин. Иногда очень удачные.

Лазарь посмотрел на Арехина, и вдруг улыбнулся. Настоящей, широкой улыбкой. Она была настолько неуместной, настолько чудовищно‑искренней в этом контексте ночи, угроз и предстоящего убийства, что Арехин почувствовал бы леденящий ужас, умей он ещё пугаться. Но он разучился. Давным‑давно. Где‑то в далёком детстве, наверное, эта способность умерла, и на её месте осталась только холодная, наблюдающая пустота.

– И вот что ещё, – вдруг сказал Лазарь, и его тон стал доверительным, почти заговорщицким. Он снова наклонился вперёд. – Это… это мне лично поручили. Вы поймёте, кто. Не думайте, что доктор Сальватор – святой. Бескорыстный служитель человечества. Как раз наоборот, – глаза Лазаря раскрылись шире прежнего. – Получи он простор в Северо‑Американских Соединённых Штатах, деньги, лаборатории без нашего контроля… он натворит такого, что ваши брат и сестра покажутся мелкими проблемами. Натворит такое, что кровь стынет.

Лазарь встал, и его тень гигантской, уродливой птицей метнулась по стене.

– Впрочем, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Пойдёмте, я вам покажу. Прямо сейчас.

Арехин не двигался.

– Куда? Куда идти в такую ночь? К чёрту на рога?

– Недалеко. В госпитальную часть сада. Туда, куда посторонних не пускают. Где он ставит свои… опыты, – в слове «опыты» слышался тот же сладковатый, гнилостный привкус, что и в его дыхании.

Арехин взвесил всё. Угрозы. Шантаж. Безумие, струящееся из этого человека, как токсичные испарения. И безысходность, прочную и толстую, как стены этой комнаты. Он медленно поднялся с кровати. Мышцы заныли, будто он только что вернулся с долгой, изматывающей охоты.

– Разве что недалеко, – глухо согласился он. – Ведите же меня, предводитель араукан!

– В что, прямо в пижаме и пойдёте? – с искренним недовольством спросил Лазарь.

– Вам не нравится? Отличная пижама, шёлковая, японская. Вот только обуюсь, – он нагнулся, и достал лёгкие туфли, местные, аргентинские, на каучуковой подошве. Обувь, в которой удобно подкрадываться. Или убегать.

Они вышли в коридор. Дом спал глубоким сном, или же затаил дыхание в ожидании… в ожидании кого? или чего‑то?

Прошли через кухню, вышли в чёрный, как смоль, зев задней двери, и очутились в саду.

Ночной воздух был напитан ароматом тропических цветов, ароматом странным, и, пожалуй, неуместным, как запах дорогих духов на немытом теле.

Они шли по дорожке, Лазарь – грузно, Арехин – бесшумно. Свет луны хватало, чтобы читать газету, но не за газетами они шли.

Наконец они подошли к высокой каменной стене. В стене была дверь. Не калитка, а именно дверь – прочная, дубовая, окованная железными полосами.

– Как вы её откроете, предводитель? – прошептал Арехин. Шёпот казался здесь громче крика. – И как вы вообще прошли оттуда – сюда, ко мне? У вас есть ключ?

Лазарь обернулся к нему. В тени его лицо было похоже на личину огромного ночного насекомого.

– Будете в Одессе, на Привозе, спросите, кем был Лазарь до революции, – сказал он, и в его голосе зазвучала странная, ностальгическая гордость. – Спросите любого вора, любого домушника старой школы. И вам скажут – если где нужно было открыть замок тихо, чисто, без следов… ну, ключи хозяин потерял, или что‑то другое… звали Лазаря. Лазаря‑ключника. Никто лучше него не справлялся с любым замком. Немецкий, английский, французский – ничто не устоит, – он говорил это мягко, напевно, пока его пальцы, длинные и цепкие, как лапки паука‑сенокосца, доставали из кармана пиджака два тонких стальных крючка. Они блеснули в темноте, как клыки. Лазарь наклонился к замку, и начал работать.

Арехин стоял и смотрел, как бывший одесский вор, а ныне – эмиссар самой справедливой и беспощадной в мире идеи, ворожит в скважине замка, ведущего в святая святых доктора Сальватора. И тихий, металлический скрежет крючков о латунные штифты был единственным звуком во вселенной – звуком старой жизни Лазаря, впускающей их в новое, ещё неведомое, но уже пахнущее смертью и безумием, будущее.

– Вуаля и сильвупле, мсье Арехин, – прошипел Лазарь в темноте, и эти два французских словечка прозвучали в его устах дико и нелепо, как скверный анекдот на похоронах. Он толкнул массивную дверь, и та, вопреки ожиданиям, подалась без единого звука – ни скрипа, ни стонущего вздоха древесины. Она поплыла внутрь, будто её толкала не рука, а сама ночная мгла.

– Следят за хозяйством, масла не жалеют, – добавил Лазарь шепотом, и в этом шепоте слышалось странное, почти похотливое удовлетворение мастера, оценивающего чужую, но качественную работу.

Арехин замер на пороге. Оттуда, из‑за двери, тянуло не садовой сыростью, а другим, чужим воздухом – стерильным, холодным, с лёгкой нотой йода, формалина и чего‑то сладковато‑приторного, от чего непроизвольно сводило желудок. Запах больницы. Запах лаборатории. Запах, не обещающий ничего хорошего.

– Неужели внутри нет охраны? – спросил он, и его голос, казалось, поглотила эта новая, беззвучная темнота.

Лазарь фыркнул, коротко и презрительно.

– Все люди на яхте, в заливе. У Сальватора не так уж и много доверенных слуг. Говорят, он не любит, когда за ним наблюдают. Остался один старик, сторож, но он и подслеповат, и глуховат, а, главное… – Лазарь сделал выразительную паузу, и Арехин мысленно её заполнил. – А, главное, очень любит огненную воду. И сегодня, после того как хозяин отбыл на яхту, ему, наверное, перепала не одна чарка. Спит сейчас беспробудно, как сурок. Или как покойник.

Они шагнули вовнутрь, прикрыли дверь, отрезая обратный путь. Точнее, путь оставался, но психологически чувствовалось, будто они вошли в логово какого‑то огромного, спящего чудовища. Дорожки здесь были выложены желтым кирпичом, растения – подстриженные, геометрически правильные. И над всем этим аргентинская луна, куда ярче российской. Нет, и российская светит отлично в ясную зимнюю ночь, когда весь мир накрыт белым, чистым снегом. Но здесь снега не было и никогда не будет. Здесь климат иной. Теплый, влажный, благоприятный для роста не только пальм, но и для иных, более странных вещей.

Лунный свет был настолько ярок, что отбрасывал чёрные, как уголь, резкие тени, превращая мир в негатив фотографии.

– Куда вы меня ведёте, Лазарь? – спросил Арехин.