S-T-I-K-S: Гильгамеш. Том I (СИ) - Перваков Тимофей Евгеньевич
— Оскар… позаботься о нём…
Она умерла, но выжил сын.
Малыш не плакал, но когда его крохотное тело оказалось в руках отца, вскрикнул, будто его обожгла материализованная боль. Но его отец лишь стоял, не мигая, не замечая ничего. Его взгляд отливал мутным стеклом разбитого сервиза.
Он вышел из роддома, держа ребёнка в руках, но так и не взглянув на него. Сел в машину, вжал педаль газа и двигатель Ягуара взревел, и помчался по ночной мгле наперекор начинавшейся вьюге, не чувствуя ни единой эмоции. Ни боли, ни отчаяния. Только трезвую, холодную пустоту.
Ребёнок закричал.
Мужчина посмотрел на него. Долго. Отрешённо.
Затем остановил машину, открыл окно, вытащил младенца и выбросил его в подворотне, неподалёку от мусорного бака.
Ягуар рванул с места и скрылся в зимней тьме, запорошив маленького мальчика грязным снегом.
Отец пил всю ночь. Напивался, кололся, вместил в себя больше колёс, чем лимузин «Американская мечта», но ни одно вещество в этом мире не могло приглушить трезвость его сознания. Потому что каждый раз, закрывая глаза, он видел её. Бледные глаза богини, смотрящей на него с того света.
Но даже в густеющем омуте своей депрессии он вспомнил последние слова.
«Позаботься о нём».
На рассвете он вернулся в подворотню.
Но ребёнка там не было.
На снегу осталась лишь слабая цепочка следов, ведущая куда-то дальше — к мусорным бакам.
Мужчина шёл по следу, оставленному в снегу. Неровная, слабая цепочка, почти засыпанная новым снегом. Она вела его к мусорным бакам, а за ними — к небольшому укрытию из коробок и разбросанного хлама.
Здесь, среди ледяной тишины, он увидел её. Силуэт женщины, которую он так сильно любил, но, моргнув ещё раз, он понял, что это всего лишь игра ветра и света.
Заглянув в коробку, он увидел, как обессиленная доберманша прикрывала своим телом дрожащего ребёнка. Грея его, защищая от холода. Рядом сосали молоко и копошились несколько щенков: её собственные дети.
Он смотрел на неё.
Она, не поднимая головы, посмотрела в ответ.
В её глазах не было страха. Ни мольбы, ни агрессии. Только усталость и принятие своей судьбы.
Эту собаку выгнали. Выкинули, как мусор. За то, что она принесла в мир не чистокровных щенков, а бесполезных дворняг. Она потеряла хозяев, дом, тепло, но не потеряла своё естество, до конца оставаясь матерью.
И теперь она грела его сына.
Мужчина шагнул вперёд, наклонился и поднял всю коробку.
Ребёнок, доберманша, щенки — они, казались невесомыми в его сильных руках.
Он сделал это так же механически, как и выбросил сына несколькими часами ранее. Без эмоций, без осознания, без желания. Будто его вели не собственные мысли, а только сила тех последних слов.
Он погрузил коробку в машину, сел за руль и поехал домой.
А дома их ждал огромный особняк.
В доме всегда было полно людей.
Они сновали туда-сюда, убирали, вытирали пыль, готовили еду, поправляли занавески. Оскар никогда не знал их по именам, да и они его тоже. Кто-то появлялся, кто-то исчезал, но неизменно находился кто-то, кто заботился о нём. Будь то очередная няня или же случайно зашедшие в его комнату эскортницы — постоянные гости его отца.
Всё началось с безразличия.
Поначалу отец не смотрел на него, не разговаривал, а если и отвечал на вопросы, то односложно, невыразительно, как будто Оскара и вовсе не существовало. Но стоило мальчику подрасти, научиться говорить, задавать вопросы и требовать внимания, всё изменилось. Безразличие уступило место чему-то худшему, чёрной смолью, застилавшему его нутро — возможностью отомстить, вылить на ребёнка полную чашу вины.
— Она была бы жива… — шептал отец, не глядя в глаза.
— Но из-за тебя её больше нет…
— Ты забрал её у меня…
— Иза, моя бедная Иза...
Он никогда не говорил этого на трезвую голову. Алкоголь размывал границы, стирал маску холодности, позволяя выйти наружу тому, что годами гноилось внутри. И вот уже тяжёлая рука отца сжимала маленькое детское плечо, а в мутном взгляде плескалась злоба.
— Слышишь, паскуда, смотри в глаза, мелкий уродец, ты во всём виноват!
Оскар слышал.
Он слышал это каждый день. И, как любая ложь, повторённая тысячу раз, эти слова начали становиться правдой.
Он рос с чувством вины, с невыносимым стыдом за каждый вдох, сделанный под небом этого мира. Он боялся говорить, боялся смотреть на отца, боялся даже просто существовать в его присутствии.
Но у него были щенята.
Они выросли рядом с ним, всегда были рядом. Они не могли сказать ему, что он ни в чём не виноват. Не могли объяснить, что всё это ложь, что его жизнь ничего не отнимала.
Но они могли рычать.
Каждый раз, когда отец в очередной раз напивался и, шатаясь, входил в комнату, когда слова превращались в крики, а иногда и в кулаки — собаки вставали между ними.
Они скалились, рычали, готовые разорвать того, кто назывался их хозяином, хотя их сил не хватало, чтобы вгрызться в глотку большому и почти нечувствительному к боли гиганту, каким виделся им хозяин дома.
И только они слизывали с его щёк горькие слёзы. Его единственные друзья.
Дом всегда был чистым.
Идеально вымытые полы, безукоризненно выглаженные шторы, полированные до блеска поверхности. Но стоило заглянуть вглубь — за фасадом чистоты скрывалась бездна. В этом доме было больше наркотиков, чем в шкафу у любого анестезиолога. Они были спрятаны в тайниках, в потайных отделениях, в несгораемых сейфах, доступных только одному человеку.
Оскар рос в этом доме, почти не зная внешнего мира. Он учился на дому, и нанятые отцом учителя находили его способности крайне высокими. Оскар умел адаптироваться и потому схватывал знания на лету. Зачем его отец вообще дал ему возможность обучаться, Оскар не знал, да и не спрашивал себя, но в глубине души чувствовал, что так отец сможет ещё полнее доносить до сына всю ничтожность его существования, так он гораздо полнее ощутит тяжесть своего греха. Он видел людей только тогда, когда те входили и выходили из особняка. И не имел постоянного примера для подражания, кроме отца.
И со временем он начал становиться на его путь.
Чувство вины сжирало его изнутри, а маска наползла на залитое слезами детское лицо, которое он открывал только своим собакам. И теперь он знал, как заглушить терзавшую его боль. Всё, чем любил баловать себя отец, оказалось под рукой. Став подростком, распробовал отупляющее действие алкоголя. Потом — веществ посильнее. Сначала осторожно, скрываясь, умело притворяясь перед учителями. А потом, когда отец узнал, это уже не имело значения.
Обвинения усилились.
Побои стали регулярными.
Но теперь Оскар знал, что стоит только немного потерпеть, дождаться момента, и он снова сможет провалиться в забвение.
Это длилось какое-то время, может, месяцы, может, годы, пока однажды отец не перекрыл ему доступ ко всему. В одночасье. Без предупреждения.
Оскар сидел на полу своей комнаты, смотрел в пустоту и чувствовал, как внутри него разрастается чёрная дыра. Всё, что у него было, всё, что позволяло ему хоть как-то справляться с болью, исчезло.
И тогда впервые на него снизошло озарение. Его перевёрнутый мир вдруг сложился в единый непротиворечивый пазл: единственное, чего он по-настоящему хочет и что является истинной целью его мучений — смерть.
Он знал, что в доме остался алкоголь. Отец не смог бы вычистить всё. Оскар помнил о нише за старым дубовым комодом в библиотеке. Отец, будучи пьян, сам однажды спрятал туда несколько бутылок и забыл.
Оскар достал их.
Потом, когда стемнело, выбрался из дома, выпил столько, сколько смог, и побрёл в метро.
Метрополитен — идеальное место, чтобы покончить с собой.
Его ноги сами привели его туда. Оскар стоял на краю платформы, раскачиваясь, с тяжёлой головой, полузатуманенным сознанием. Вокруг стояли люди, но ему не было до них дело. Сегодня он ждёт только одного — свой поезд, который увезёт его подальше из этого мира.
