Владимир Яценко - Десант в настоящее
— Да, — заявил судья. — Я согласен с этим. Продолжайте.
— Как заметила защита, я всего лишь выстроил версию. Давайте теперь рассмотрим её поближе. Сам Ратан подтверждает, что злодейски погибший Дроздович был гениальным фехтовальщиком, а помнит ли трибунал, что шпага Дроздовича была обнажена? А помнит ли трибунал, что Вада Дроздович погиб от ножевого ранения в затылочную часть черепа. Удар ножом сзади! Как мог гениальный фехтовальщик повернуться спиной к вооружённому ножом нападающему? Мечи были ещё у двоих, и нас хотят убедить, что этот бледнолицый заморыш уложил пятерых гвардейцев с помощью ножа? Сотник Ратан, вы — признанный мастер боевых искусств и человек чести, вот и ответьте нам: возможно ли такое?
Калим тяжело вздохнул. Это и был тот вопрос, которого он страшился больше всего. Сказать правду означало покрыть себя позором, и обречь на верную гибель своих гостей, с которыми за эти несколько дней он уже успел сдружиться. Но солгать было невозможно.
— Нет, — ответил Калим. — Пока я не увидел Отто, я был уверен, что такое невозможно. А сейчас… не знаю. Это больше похоже на чудо.
Судья посмотрел на защитников. Те, с ужасом глядя на Калима, отрицательно покачали головами.
— Но зачем нам какие-то домыслы и догадки, — продолжил префект. — Неизвестная никому в Городе женщина прямо объявляет о своей связи с Ратаном. Я попрошу её ещё раз назвать своё имя…
Повисла тяжёлая пауза. Ратан повернул свою массивную голову к женщине и что-то ей шепнул.
— Калима! — зазвенел её ясный молодой голос.
— Это ничего не значит, — вступил первый защитник. — Они могли прибыть из краёв столь отдалённых, что её имя оказалось случайно созвучным имени Дома Калима…
— Отдалённость мест, из которых они прибыли, не помешала им всего за несколько дней выучиться нашему языку. Но я вижу, что сомнения ещё не оставили трибунал. Тогда прошу взглянуть на это, — префект достал плоскую коробку. — Это принадлежит мужчине.
Он рассыпал на столе бриллианты.
— Родовые сокровища Дома Калима, плата наёмникам за их услуги.
В зале поднялся шум. Угрожающие выкрики быстро переросли в недовольный гул.
Префект, для подогрева публики, провёл несколько раз руками по столу, пересыпая бриллианты, и уселся в своё кресло. Калим заметно побледнел и съёжился. Женщина беспокойно смотрела на беснующийся зал. Защитники ожесточённо ссорились друг с другом, не зная, как следует поступить и что ответить.
Только один человек сохранял невозмутимость и спокойствие. Отто Пельтц взирал на кипящие вокруг него страсти со сложной смесью жалости и презрения. Так смотрит воспитатель старшей группы детского сада на стайку малолетних бандитов, пытающихся исподтишка, незаметно для глаз взрослого, подстроить какую-то пакость беззащитному перед их напором товарищу.
— Бейлиф, — обратился судья к секретарю. — Если этот сброд в зале немедленно не заткнётся, вызывай своих помощников и сделай так, чтобы я себя хорошо слышал.
Бейлиф встрепенулся, вскочил, но звать помощников ему не пришлось. Зал мгновенно стих. Жестокость, с которой судья вёл заседания трибунала, была хорошо известна. Бывали случаи, и не единожды, когда целые группы присутствующих получали наказания более суровые, чем обвиняемые, которым пострадавшие пришли выказать свою ненависть или поддержку.
— Что может сказать защита? — спросил судья.
— Только то, что имущество, принадлежащее чужакам, — быстрее всех нашёлся третий защитник, — достойный префект получил из их рук добровольно. Без нажима или принуждения. Ни чужаки, ни обвиняемый сотник Ратан, не придавали этим безделушкам такого значения, какое им придаёт достойный префект.
— На эти безделушки можно отремонтировать дворец Королевы, — оборвал его судья. — Должен вам заметить, на меня доводы префекта произвели большое впечатление. Даю вам ещё минуту, чтобы посоветоваться и ответить что-нибудь более толковое, чем размышления о соотношении доброй воли и принуждения при сдаче обвиняемым вещественных доказательств по делу об умышленном убийстве пятерых представителей закона при исполнении ими служебных обязанностей!
* * *Отто Пельтц чувствовал, что его опять провели, заставили делать то, чего он делать не хотел и не собирался.
"Открой дверь", — сказал Василий. И Отто взял и открыл.
Как глупо! Ему отдал приказ его злейший враг. А он, Отто Пельтц, этот приказ исполнил!
"Отто, остановись!" — крикнула Маша. Остановился ли он? Как бы не так! Зарезал пятерых полицейских.
Да что же это за наваждение такое?
Кстати, а как она сама это узнала? Как она узнала, что ему следует остановиться? Почему она представилась, как Калима? А Калим оказался Калимом случайно? Выходит, она и есть тот телепат, о котором говорил Василий. Отто не забыл его слов. Просто этот факт отложился в самом дальнем уголке памяти. Так откладывают интересные газеты на краешек журнального столика, чтобы самое сладкое прочесть потом, на закуску. Маша, она же Калима, читает его мысли… ну и что? Пусть себе читает!
Отто почувствовал её дыхание на своей щеке.
— Я люблю тебя, милый. Ты должен этому верить.
Должен? Это плохо. Отто не любил долгов. Долг — это шлагбаум свободы. Как свежий шрам поперёк лица. Где он допустил ошибку?
Зал в очередной раз зашумел, и Отто поморщился. Змея кусает себя за хвост. Это же надо было так стремиться прочь от людей, чтобы оказаться среди толпы спустя четыреста тысяч километров!
Мозаика. Судьба никогда не раскладывает составляющие успеха в нужном для его достижения порядке. Это всегда осколки, беспорядочно разбросанные под самыми невероятными углами. Увидеть целое, сложить из этих на первый взгляд чужих друг другу кусков осмысленную картину, это и значит решить задачу. Отто чувствовал, что в очередной раз прошёл мимо очевидного решения.
— Я всё сама объясню тебе позже, — шепчет Маша. — Сосредоточься. Они решают, что с нами делать.
"Конечно, она телепат. Иначе не объяснишь скорость, с которой она выучила их язык. Она их понимает, я — нет. Это её премия. А я свою потерял после удара ножом в сердце. И бессмертия, наверняка, тоже лишился. Теперь я старею, могу заболеть и когда-нибудь умру… тоже мне, "новость"… С ума сойти! Она читала мои мысли всё это время!.. А разве мне было, что скрывать?"
— Отто, они хотят, чтобы ты сразился…
Отто выныривает из глубины размышлений, будто поднимается к свету. Сражение?
— С кем сразился? Зачем?
— В том то и дело! Они хотят, чтобы ты сразился с их лучшими бойцами. Ты должен победить. Иначе они не поверят, что это ты уложил тех стражников, на поляне.
— А кто же ещё?
— Они подозревают нашего приятеля, Калима. Оказывается, мы спасли ему жизнь!
"Опять я ничего не понимаю! — признался себе Отто. — Он же местный начальник полиции, а парни были из полицейского наряда. Кто же его хотел убить? От кого я его спас? Опять вокруг меня что-то происходит. Я кого-то спасаю, даже не подозревая, что делаю доброе дело. А потом всё, как обычно, перевернётся с ног на голову, и тот, кого я спас, всадит мне нож в спину…"
— Отто, я знаю, что делать!
"Интересно, уж я-то точно этого не знаю".
— Ты должен вызвать на поединок лучших!
"Конечно, лучших, чтобы они-то уж точно, наверняка выпустили мне кишки".
— Не беспокойся, милый, сейчас я всё устрою.
Калима дёрнула за рукав ближайшего к ней второго защитника и что-то ему сказала. Все трое, чуть ли не сталкиваясь лбами, немедленно горячо зашептались. Судья демонстративно посмотрел на песочные часы, предусмотрительно перевёрнутые у него на столе секретарём. Половина песка из верхней камеры уже перекочевала в нижнюю. Судья взялся за молоток.
— У нас необычная просьба, — поднялся первый защитник. — Женщина хочет высказаться.
— Она хочет продемонстрировать знание нашего языка, который выучила за три дня? — едко уточнил судья.
Он колебался, покачивая в руке молоток. Всё было ясно.
Мотив, способ, возможность. Всё было понятным, стоит ли занимать время?
— Пусть говорит, — и судья положил молоток на столе перед собой.
Калима поднялась с места и не спеша осмотрела зал.
— Я восхищена народом, законы которого позволяют чужакам, странникам из других земель, рассчитывать на правосудие наравне со своими гражданами.
"Что-то не похоже, чтобы женщина выучила язык за три дня!" — подумал судья. Его рука опять потянулась к молотку.
Это движение не ускользнуло от взгляда Калимы, но она невозмутимо продолжала:
— Сам факт этого суда означает официальное признание моих гражданских прав в вашем обществе и прав моего мужа. Это очень необычно. Но я польщена вашим доверием и благодарна вам за него. — По залу прошелестел шёпоток одобрения. — Итак, обвинение построено на недоверии к одному-единственному утверждению: мой муж, вооружённый ножом, не может противостоять пятёрке мечников. Все остальные аргументы надуманы и не имеют реальной силы.
