Неправильный разведчик Забабашкин (СИ) - Арх Максим
— Как это при чём⁈ — тут же взорвался Гитлер, ударив ладонью по столу. — Вы хотите сказать, что корабль сам затонул, потому что устал служить нашему доблестному флоту?
— Нет, мой фюрер! Разумеется — не сам, — замотал головой Канарис. — Его взорвали.
— Вот! Вот! — Гитлер подбежал к своему подчинённому и прямо в лицо зашипел: — Диверсия! Диверсанты!
Канарис, затаив дыхание, выдержал напор и, стараясь сдерживать непроизвольно появившуюся дрожь в голосе, произнёс:
— Никаких диверсантов на корабле не было, мой фюрер. Корабль взорвал душевнобольной!
После такого откровения в кабинете повисла тишина.
Даже Гитлер опешил от таких слов, меча удивлённый взгляд от одного военного к другому.
— Как? Как вы сказали? Душевнобольной? Что вы имеете в виду?
— Мой фюрер, доподлинно удалось узнать, что перед взрывом в пороховой погреб проник матрос, служивший на этом корабле. У него случилось несчастье — при налёте английской авиации у него погибла невеста. И вот таким образом он решил свести счёты с жизнью.
Адольф Гитлер широко открыл глаза и прохрипел:
— Но почему⁈ Почему он решил взорвать себя на нашем корабле, если его невесту убили англичане⁈
Все находящиеся в кабинете покосились на принявшего главный удар адмирала. Все они понимали, что происходящие события не совсем просты и уж более чем не случайны. Но выпячивать себя в этом расследовании они не хотели, предпочитая до поры до времени оставаться в тени. Их устраивало, что Гитлер во всех этих неудачах в первую очередь направлял свой гнев именно на Абвер, как службу ответственную и, возможно, проспавшую вероятных диверсантов. А что они были, ни Мюллер, ни Гейдрих не сомневались. Вот только концов никаких найти не представлялось возможным. Их попросту не было и сейчас, пока даже никаких зацепок обнаружить не удалось, излагать Гитлеру версию о не случайности произошедших событий, а о диверсиях, представлялось бы глупым. Другое дело, если появятся не только улики в виде трупов с простреленными головами, но и самое главное — поимка виновника данных диверсий. А пока его нет и даже непонятно, как и где его искать, ни начальник Гестапо, ни начальник СС проявлять инициативу не собирались, ведь в случае провала карьера любого могла быть под угрозой, как собственно и жизнь. Гитлер не любил тех, кто ему пообещал и обманул. А потому оба руководителя спецслужб просто стояли в сторонке и смотрели, как за всех отдувается начальник Абвера.
Канарис, стараясь сохранять спокойствие, пожал плечами:
— Это сложный вопрос, который сейчас на обсуждении у наших специалистов, разбирающихся в психологии, мой фюрер. Но уже точно можно сказать одно — это не была диверсия, которую организовали враги — это просто случайность.
— А самолёт? Там же ещё и наш самолёт взорвался! Мне докладывали, что он упал на корабль! Почему?
— Вы абсолютно правы, мой фюрер. «Хейнкель-111» патрулировал небо на предмет поиска тех самых предполагаемых диверсантов, которые якобы были обнаружены неподалёку. Пилоты до самого последнего момента докладывали, что никаких диверсантов обнаружить им не удалось. Что, в общем-то, и понятно, ведь ни вражеских лодок, ни катеров, ни кораблей там попросту не было. Когда же это выяснилось, они доложили на базу, что возвращаются, но перед этим хотят облететь крейсер ещё раз. И это была ошибка. Как раз в это время матрос Пауль Зак украл ключи от порохового погреба и поджёг его. Произошёл пожар, а затем детонация. Взрыв был такой силы, что пламя поднялось до небес. Именно этим-то взрывом и осколками был поражён самолёт, который тут же рухнул на то, что осталось от корабля. Вывод прост: из-за душевной травмы одного матроса произошла двойная трагедия — погибли и корабль, и самолёт.
Фюрер закрыл глаза. Злость буквально разрывала его на части. Он готов был рвать и метать!
Через десять секунд ему всё же удалось взять себя в руки.
— Всех врачей, кто допустил этого матроса к службе на флоте, немедленно арестовать! — рявкнул он.
— Гестапо уже работает в этом направлении, — не раздумывая, произнёс Мюллер.
Гитлер на его слова не отреагировал, а продолжил смотреть на начальника Абвера.
— Так что вы скажете, Франц, насчёт завтрашних похорон. Может быть, имеет смысл сократить масштаб этого мероприятия?
— Мой фюрер, зачем? — удивлённо поднял брови Канарис. — Если никаких диверсантов нет, то к чему показывать всему миру, что мы чего-то боимся? Наоборот, мы должны показать солидарность и готовность к дальнейшей борьбе. Подумайте сами, как прекрасно всё это будет выглядеть в мировой прессе. Все мы — руководители Третьего рейха, под вашим предводительством — предводительством нашего фюрера, сплотившись, провожаем своего боевого соратника. Он ушёл, но мы не сломлены. Церемония должна быть максимально помпезной, а речи, произнесённые на ней, должны быть яркие и воодушевляющие. Мы должны показать, что смерть одного из нас ничего не значит, ибо наша цель священна. Фотографии и киноплёнки с похорон должны быть максимально распространены! И увидев их, увидев, какую силу, какую мощь представляет собой Германия, весь мир вздрогнет, поняв, что нас не может сломить даже смерть!
Гитлер согласно затряс головой. Ему понравилась пафосная идея. Пропаганда всегда заботила его. Он понимал, что без воодушевляющих речей и щедро данных обещаний одурманить толпу и держать её в тонусе невозможно. И предстоящие похороны были хорошим поводом, чтобы в очередной раз заявить о себе и показаться перед толпой.
В задумчивости подойдя к столу, на котором лежала карта, он произнёс: — Вы в очередной раз правы, мой дорогой Франц. Но хочу вас огорчить — на похоронах вы присутствовать не будете! Вы посетите могилу рейхсфюрера чуть позже! Думаю, он как службист вас бы прекрасно понял и против бы не был.
— Но почему, мой фюрер? — изо всех сил стараясь не закричать от восторга, сделал удивлённое лицо начальник Абвера. — Неужели я в чём-то провинился и попадаю в опалу⁈
— Отнюдь. Наоборот — вы молодец. Просто вы должны быть, — Гитлер взял в руки указку и ткнул ей в карту, — во Франции. Кажется, именно туда вы собирались лететь, чтобы заняться их подпольем?
— Конечно, мой фюрер. Но вы считаете, что времени ждать нет?
— Разумеется — нет! Они должны ответить за нападение на наших матросов, и я развязываю вам руки. Вы будете наделены максимальными полномочиями и на время станете вторым человеком в рейхе! Летите туда и найдите мне всех зачинщиков. Когда вы намерены вылететь?
— Мой фюрер, если вы считаете, что дело безотлагательное, то я вылетаю туда немедленно. Думаю, через час, максимум — два, я буду уже в воздухе! Поверьте, мой фюрер, я жду этого момента всей своей душой, — вновь чуть не закричав от радости, произнёс адмирал Канарис.
Являясь таким же конченным мерзавцем и преступником, как и другие высшие руководители Германии того времени, дураком он не был. Обладая всей полнотой информации, которую максимально скрыл от других спецслужб, он понимал и отдавал себе отчёт, что после попадания Забабашки в рейх, дни этого самого рейха стали сочтены.
«Так почему бы не ускорить процесс падения рейха, чтобы его агония была не такой долгой, и при ней погибло не так много людей», — подумал начальник Абвера в тот момент, как только узнал о смерти Гиммлера.
В том, что всё это дело рук прибывшего из СССР убийцы-ликвидатора, Канарис ни разу не сомневался. И расстрел экипажа крейсера, и убийство Гиммлера, и взрыв того самого обречённого корабля — всё это были звенья одной цепи, которую держал в своих руках кровавый русский. Чем именно этому явно маньяку не угодил «Адмирал Шеер», глава Абвера, конечно, не знал, но уже после первого отстрела матросов он догадывался, что раз Забабашка вцепился в жертву, то уже не отпустит. Так оно и произошло — кровавый подросток таки выследил спешно спрятанный Кригсмарине крейсер и, в конце концов, его изощрённо уничтожил, изуверски уронив на него самолёт.
Канарис понимал, что аппетиты у снайпера-диверсанта растут с каждой новой операцией. И в день, когда стали назначать похороны бывшего руководителя СС, адмирал понял, что у него есть шанс использовать это в своих далеко не бескорыстных целях. Он намеревался стать новым фюрером Германии и повести её немного по другому пути. Каким именно будет этот путь, пока говорить было рано. Но учитывая связь Канариса с Британией и британской разведкой, можно легко было угадать вектор будущей политики.
