Николай Полунин - Орфей
Я давно уже слышал стук топоров в стороне. Теперь я увидел. Самый ценный кадр в системе жизнеобеспечения трудился сучкорубом. Пошатывающийся Сема помогал ему, оттаскивал ветки. Они расчищали дорожку к Ларисиванниному домику. Нас видеть не могли.
Вот и Ворота. Как он подаст сигнал, что мы уже здесь? Никаких скрытых кнопок, хоть и облазил, кажется, сверху донизу, я на них не нашел. Впрочем, могут быть какие-нибудь скрытые камеры, не исключено.
— Кстати, о засечке нашего с вами, Игорь, разговора. Пожалуйста, не заблуждайтесь на этот счет. Узнать, что происходит на Территории, снаружи совершенно невозможно. Мы живем обособленно друг от друга вовсе не из боязни, что наши тайные договоренности будут подслушаны. Если бы это только было возможно, при современной технике, и что мы друг дружке подмигиванием ночью передавали бы — и то б узнали. Там и про это, — повел рукой туда, где стучали топоры, — не знают. Понятия не имеют.
— Сверху разглядят, — буркнул я и сразу вспомнил собственные рассуждения насчет спутников над нами.
— Не разглядят.
— Ну, тогда ты сообщишь. Ты-то ведь сотрудничаешь. Да, Вова? — И я сказал ему, что видел ранним утром.
— Ах, это. Ну, тогда сотрудничаю, да. В той же пассивной степени, что и все мы. И вы, Игорь Николаевич, тоже. Самим фактом, что здесь находитесь. А меня просто вызывали, как и вас. Там были некоторые вопросы. Через меня передали вызов вам. Вас тоже попросят передать кому-то. Так всегда делается. Только вас вызвали сразу, а кому-то, кому вам скажут, нужно будет идти через несколько дней. Или недель. Вам скажут.
Он не прощаясь оставил меня перед створками Я только сейчас заметил, что краска на них порядком облезла. Юноша быстро ушагал прочь, а я подумал, что, помимо людей с военной выправкой, так же прямо держатся те, кто пережил в свое время травму позвоночника. Что я узнал о Бледном? Имя. Что он, оказывается, не так юн, как представлялось. Вблизи всегда заметнее. А не о нем? О, гораздо больше…
Я не успел продолжить мысль, как калитка, заскрипев, отворилась.
* * *С огромным неудовольствием замечаю я, что вместо связного, последовательного изложения сути вещей и событий меня начинает уводить в некую запутанную интригу, едва ли не детектив. Возможно, сказывается привычка. Но в том-то и дело, что единственным последовательным действием моим было увязание все глубже и глубже в абсолютно непонятную мне бессвязицу жизни в Крольчатнике. И это еще при том, что интриги действительно цвели там махровым цветом.
Теперь, пройдя все этапы моего понимания, я вижу, что мне просто следовало отдаться на волю обстоятельств. Ведь в той или иной форме каждый советовал мне это. И даже настойчивая рука моих снов-воспоминаний, испытующая, но благожелательная рука Перевозчика, по сути, подталкивала к тому же. Она провела бы меня через извилистый перекрученный клубок гораздо скорее и легче, чем, упираясь, мечась и упорствуя, пробрался я сам. Но это я понимаю теперь…
Однако, положив себе за правило описывать прошедшие события именно по мере их совершения, я так и продолжу. Если, как, наверное, заметили, два или несколько событий происходили одновременно, тогда я буду начинать с наиболее, на мой взгляд, существенного. Конечно, употребляя понятие «одновременно», я рассуждаю со своей, человеческой точки зрения, с точки зрения всего лишь одного, нашего Мира. Что делать, я ограничен, так же, как и вы.
И хватит с меня детективов.
Они были толщиной с хорошую противоатомную дверь, эти Ворота. Система плавно откатывающихся штырей-язычков на срезе напоминала сейфовую. Я сделал длинный шаг, чтобы перешагнуть порог шириной сантиметров тридцать.
Охраняли нас, оказывается, ребята в приятной сердцу форме. Красные погоны Родины. Не призыв — лица постарше, посерьезней. Контрактники, или как уж. Из пятерых, что мне встретились, трое офицеры. С этой стороны от калитки был недлинный коридор с железными стенами, за ним помещеньице вроде предбанника на КПП. Явно пахло армией. Дверь караулки, краем глаза выхваченная там внутри оружейная пирамида, «АКМы» у часовых на выходе. Никаких спецназовско-омоновских прибамбасов, никаких примет новых дней — секьюрити в камуфле под два метра каждый. На внешней двери решетка, но на охрану зоны тоже не похоже, там препровождающие заключенных рядом с оружием не ходят. Тихо, мирно, патриархально. Полюбовно. Снаружи все, как полагается. Насыпь. Ров. Запретка. Колючка в два ряда. Сигнальная тонкая проволока, протянутая сквозь контрольные кольца на столбах. Странно, совсем нет сосен. Равнинная степная местность, череда холмов на горизонте, неблизкие лесополосы меж полей. Уходящая вдаль асфальтовая дорога прямо от пятачка перед Воротами.
У меня сжалось сердце от такой картины. Еще и насыпь у стен поросла не лебедой и мать-и-мачехой средней полосы, а маками-ноготками и крохотными дикими тюльпанчиками, бледно-желтыми. О, Эжени. Нет, это не приступ. Я просто вспомнил. Ни к чему мне вспоминать.
Меня встретил уже знакомый рыжий молодец, что был при Гордееве в роковой день. Это к нему в подчинение я поступал. Надо же, я и думать о посетившем меня и так нелепо погибшем Михаиле Александровиче Гордееве забыл. А имя помню полностью, хоть и псевдоним явный. Неужто мне решили о нем напомнить? Но вслух я спросил совсем другое:
— Зачем, спрашивается, было везти меня сюда в полубессознательном состоянии? Все равно все показываете. Проще глаза завязать.
— Завяжут, — пообещал рыжий. Каскетка торчала козырьком вверх. — Смотрите, пока возможность имеете.
— Пойдем пешком?
— Ага. Все двадцать километров. Садитесь в фургон.
Микроавтобус (мини-вэн, так, кажется, следует его называть, согласно мгновенно прижившимся в языке англицизмам) был без окон. Сопровождающий задвинул за мной дверь, сам сел с водителем Кондиционер обеспечивал приятную прохладу. Сиденья были удобные. В я шике-холодильнике полно напитков. Отворив верхние стеклянные дверки, я вытянул самую высокую банку. Да, это именно то, что я и предполагал. Ну, риск — дело благородное. Отхлебнул, вкусно. Двадцать километров, не менее четверти часа одиночества…
Мне их не суждено было испытать…
Бац! Без перехода, без приближения, без предупреждения. Бац!
План-схема в виде неправильного вертикального овала. По форме напоминает контур говяжьего сердца, неровный, книзу сужающийся. Тонкими нервными окончаниями входят в него извилистые линии со всех сторон и соединяются в центре в единое пятно. Одно или два изломанных кольца поменьше вписаны в схему. Паутина сумасшедшего паука. Кажется, я узнаю… Поверх накладывается сетка из правильных пронумерованных прямоугольников, зыбко-голубая. Щелк! Один из прямоугольников, крупно. Да это же схема города!..
Бац! Ночные улицы продуваются дикой силы шквалом. Ураганом. Переворачиваются гаражи-ракушки, разлетаются стекла. Женщина в белой блузке и джинсах 6eжum, пригибаясь от убийственного ветра, от одного высокого белого здания на площади к другому. Здания со множеством одинаковых высоких окон, нежилые дома. Узнал. Это Калужская площадь, улица Житная, центр Москвы, а здание — Центральный банк. Откуда же ураган? Как у нас в Крольчатнике. Но убивает не ветер. Огромный рекламный щит, поднятый чудовищным порывом, бьет с размаху, накрывает женщину. Еще совсем молодая, едва за тридцать…
Бац! Прямоугольники перещелкиваются, как слайды, под каждым — подробный план, с названиями улиц, каждым отдельным, домом со своим номером. Наверное, сделано со снимка из космоса. Я таких никогда не видел. Бац!
Снова ночная Москва. Ураган продолжается, но район другой. Деревья целиком летят по воздуху. Ливень. Застигнутые люди жмутся под аркой дома. Неподалеку в черный пластиковый мешок упаковывают труп. Щелк! Рвутся, падают на мокрый асфальт, в лужи, трамвайные, троллейбусные провода. Люди наступают в лужи, корчатся, умирая в шоке. Щелк! Набережная. Высотка. Гостиница «Украина»? На бульваре огромная обломавшаяся ветка сбивает с ног, подминает человека. Щелк! Щелк! Склоняются на куполах, обрушиваются многопудовые кресты. Щелк! Еще пластиковые мешки, еще белые, с отсветами мигалок в ночи, фургоны. Я не могу больше! Что это? Где? Почему? Из-за того, что было у нас? Из-за меня? Это уже произошло? Или только должно произойти? Выпустите меня из этого! С крыш взлетают оторванные листы железа. Они тоже могут убивать.
Бац! Утро. Мокрый покореженный город. Много парней в летней камуфлированной форме, но это не войска. Визжат пилы — прорубаются завалы тополей на улицах, бульварах, скверах. Щелк! Нескучный Сад. Тут прорубаются в упавших трехсотлетних дубах. И солнце светит нестерпимо над застывшими троллейбусами, над зияющими провалами в крышах…
