Строитель (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

Ям изобретение или, точнее, слово золотоордынское и Андрею Юрьевичу оно не нравилось. Назвать почтовыми станциями тоже не хотелось. Никакой почты ещё не существовало. Какая почта, если бумаги ещё нет? Потому, он обозвал эти дворы, где можно поменять гонцам лошадей, заставами, но слово не приживалось, всё одно все обзывали ямами.

Профессор поставил сундучок на телегу и открыл крышку. Однако! Не отнять у Ерохи энтузиазма. Весь небольшой сундучок был заполнен нитками бус. Там были те, которые они начали делать — кроваво-красные с янтарными вкраплениями, были обратные — янтарные с красными точками, запятыми и кляксами. Но появились и новые, значит, кузнецы успели сварить ещё одну плавку стекла. Были бусы цвета морской волны с вкраплениями красного и янтарного цветов и были тёмно-зелёного цвета с теми же точками и запятыми красного и янтарного цветов и даже с новыми уже сине-зелёными. Всего было восемь ниток бус и ни одна из пары сотен бусин не повторялась.

Вообще, красиво. Когда в Мурано начнут делать цветное стекло профессор Виноградов не знал, но если и начали уже, то такой красоты ещё точно не делают. И стоят они должно быть очень приличных денег эти бусы. Молодец Ероха, что отправил гонцов, будет чем удивить генуэзских купцов.

Так-то у него почти не изменился набор товара, что он везёт с собой в Галич. Харалужные и булатные мечи и сабли. Даже немного ножей засопожных и кинжалов есть. Есть брезент. И крашенный в разные цвета и природный — серого цвета.

Везут десяток телег воска. При этом Андрей Юрьевич приказал его переплавить и теперь в специальных брезентовых чехлах везли и зелёный воск, и красный, и синий, и даже чёрный, такими цилиндрами по пуду весом. Воск настоящий пчелиный, а не его из торфа добытый. Тот при горении чуть скипидаром и керосином что ли воняет. Но он в три раза дешевле настоящего. Сбили цену на рынке, и профессор решил по дешёвке скупить настоящий воск, покрасить природными красителями и предложить Агафону. Ну, не пойдёт, так не пойдёт. Всё одно ничего нового не успели придумать из-за интенсивной подготовки к войнушке. Разве несколько белых и жёлтых ракет, не использованных в битве с погаными, с собой прихватили.

Из совсем нового был только трёхлитровый примерно кувшин с хлоридом цинка. Яд. Нужно было, конечно, разделить как-то его на дозы грамм на пять — десять, а то яд, когда килограммами продаёшь, то цена на него явно высокой не будет, но времени на эту фасовку не было. Если что, можно и в Галиче расфасовать. Ещё бы знать во что. Порошок очень гигроскопичен. Сейчас кувшин сверху воском залит. Ещё был мешок из брезента килограмма на три, где находились сухарики с тем же хлоридом цинка пожаренные. Мышиная отрава.

Ничего. Теперь военная промышленность и без него раскочегарена, а он стеклом и бумагой займётся. Будет чем торговать.

Событие двадцать третье

Генуэзский купец Агафон, генуэзцем, то есть, итальянцем, а следовательно, макаронником, не был. Он был чернобородым греком. И борода была, как на картинках про персов, в мелкие колечки закручена. Руно эдакое. А ещё он был черноглазым. Такие необычные буркалы. Глаза должны карими быть у брюнетов, а тут прямо чёрные. Оттого смотреть в них было жутковато.

Сейчас Андрей Юрьевич сидел в раскинутой на берегу Днестра, чуть в стороне от рынка большой брезентовой палатке яркого жёлто-оранжевого цвета, с окнами даже из полупрозрачного шёлка и с таким же навесом над входом, и всматривался в эти чёрные глаза. Палатку такую к походу на ворогов сделать не успели и пришлось ночевать под Житомелем в старенькой не брезентовой, а просто парусиновой. Сейчас другое дело, не стыдно гостя принимать. На столе в больших блюдах золотились в масле поджаренные пельмени. Профессор решил впечатлить грека и придумал меню. Была ещё рыба и мясо холодного копчения, были вот пельмени, и главное украшение стола — кувшин с… абсентом.

Рюмок хрустальных ещё не было и потому разлит напиток богов был в простые керамические пиалки.

Настаивали на полыни и анисе шестидесятиградусный самогон полгода почти. Потом тщательно профильтровали, отстояли, чтобы ни грамма мути не было и перелили в кувшин. Перед тем как угостить Агафона кувшин, плотно заткнутый пробкой и залитый сверху воском, подержали в Днестре. Сегодня хоть и первое мая уже, но вода холодная. Быстро остудили.

— Не нюхай, Агафон, а то пока ты принюхиваться будешь, нагреется и весь цимес уйдет. Пей, не бойся, вот смотри я первым глотну, — профессор выдохнул и одним длинным тягучим глотком влил в себя слегка зеленоватый ароматный и страшно крепкий напиток, — Ох, мать твою! — Глаза выпучились. Но тепло сразу пробежало по пищеводу, докатилось до головы и проникло в мозг, — Хорошо!

Что русскому хорошо, то немцу шмерц. («Schmerz!» (т.е. «страдание, горе, печаль»)).

Греку тоже поплохело. Он выпить-то выпил, а вдохнуть воздух не может. Глаза чёрные вывалились из орбит и поскакали по походному столику, раскинутому в палатке. Отскочили от пельменей, исходящих паром, и удачно потом ещё раз отскочив от самой столешницы вернулись на место.

— Гамо то муни пу се петаге! — Это видимо он богов своих греческих поблагодарил, что воздух всё же в лёгкие проник.

Хотя про муни чего-то от Аргира он уже слышал, это когда тот ему объяснял, что жениться хочет. Может тогда и не про богов совсем сказанул купец.

Сначала грек после того, как продышался, гневно глянул на князя Владимирского, но по мере того как этиловый спирт начал свое действие, злость в глазах чёрных пропадала и сначала появилось удивление, а через минуту и блеск заблестел.

— Что это? — стараясь подражать сипению грека перевёл отец Епифаний.

— О! Это, дорогой Агафон, божественный нектар, который мне напрямую из рая присылают, — ткнул пальцем в небо… а, в потолок палатки, профессор.

— Я не буду это переводить. Это ересь и лжа! — перекрестился инок этот бывший правдолюбивый.

— Ты, больной что ли, Егорий? — округлил глаза Андрей Юрьевич, — Не порть мне маркетинг, переводи давай.

Пока они переругивались с Епифанием Агафон поплыл. Непривычный к крепким напиткам греческий организмус сто грамм абсента воспринял положительно.

— Еínai amvrosía! (Это амброзия) — без перевода понятно.

— Вот, а я чего говорю! Переводи давай, отец Епифаний.

Через пять минут и теперь пятьдесят грамм генуэзец предложил продать ему рецепт этого зелья.

— Не получится, уважаемый Агафон. Там без оборудо… нужно агрегат один делать. Дело не в рецепте. А вот продавать вам готовый напиток — пожалуйста. Сейчас у меня пять таких кувшинов. А к следующему вашему прибытию я сколько надо подготовлю.

— А купить агрегат? — пьяный, а выгоду чует.

— Нет. Это секрет. Зачем мне лишаться такого дохода?

— Жаль. Я мог бы предложить хорошие деньги… или например мастеров. Может даже кого с острова Мурано… — перешёл на заговорщицкий шёпот грек.

— Епифаний, скажи Димитрию, пусть принесёт сундучок с бусами. Агафон ещё по пять капель?

Бусы грека впечатлили гораздо меньше абсента. Но тоже удивился. Постучал бусинами одну об другую, посмотрел на просвет, для чего вышел даже из палатки на нетвёрдых уже ногах.

— Муранские мастера делают гораздо более красивые вещи, но и это очень дорогой и красивый товар.

— Догоним и перегоним этот ваш Мурано.

Событие двадцать четвёртое

В прошлый раз, осенью, в сентябре, Агафон по просьбе князя Владимирского привёз с собой трёх каменотесов. Точнее, резчиков по камню. Они были рабами. И стоили Андрею Юрьевичу кучу денег. Один из фэнтезийных мечей пришлось отдать. Синий харалуг, там цена по весу в серебре, а меч под два кило весом. Полуторник. Ну, может кило восьмисот. Нет же точного образца для килограмма. Так если новгородская гривна весит двести грамм, то за меч получили бы десять новгородских гривен, а тут три раба. Они сирийцы. Хотя сейчас может и нет этой страны. Но они из Алеппо. И там в двадцать первом веке будет Сирия.