Попова Александровна - Пастырь добрый
- Как вы выследили нас? То, что нас надо ждать у могилы - тоже сказал всезнающий Бернхард?
- Я - выводящий на пути, - повторил чародей с улыбкой. - Отслеживающий пути... видящий пути... Я просто видел вас; мы просто шли за вами - но на таком расстоянии, где я мог видеть вас, а вы не могли видеть меня. Ни о могиле, ни где она, ни об этой древней старухе никто из нас не имел ни малейшего понятия... Даже Бернхард...
- Как он о тебе узнал? Где вы встречались?
- По-всякому... в трактирах, за пределами города... Я не смогу сказать тебе, где его обиталище, если ты это хотел услышать... А как узнал... Он не говорил мне.
- Где он сейчас? Это ты ведь знаешь? Ведь должны были вы как-то снестись, убив нас и завладев флейтой? Где он?
- Хочешь совет, мальчик из академии?.. - чуть слышно прошептал чародей. - По-настоящему искренний и добрый совет?.. не ищи его... Не надо тебе знать, где он...
- Иными словами, - уточнил Курт вкрадчиво, - ты отвечать отказываешься?
- Нет... - усмехнулся тот, вновь едва сдержав кашель, и мгновение лежал недвижимо и молча. - Нет, - повторил он уже на пределе сил. - Оба мы знаем, что больше я не вынесу даже оплеухи; ты мастер своего дела... Я отвечу, если ты действительно хочешь узнать... Но не советую. Он тебе не по силам. Прими совет - беги и прячься... «Fuge, late, tace»[153], парень... Возвращайся в Кельн; Крысолова ты изгнал, и дети не будут больше гибнуть, ты завершил свое дознание... Подавай прошение в ректорат, бросай следовательскую работу, уходи в архив и не высовывайся... и тогда, быть может, у тебя будет шанс выжить - шанс прожить еще несколько лет, если не станешь лезть не в свои дела...
- Пусть он так опасен, ваш майстер Бернхард, - кивнул Курт, - но в таком случае - неужели ты не хочешь, чтобы он расквитался со мной за тебя? Скажи, где искать его. Твой совет я выслушал; теперь я хочу услышать ответ на свой вопрос. Где он?
- Недалеко от Хамельна, - ответил тот, помедлив мгновение. - В пустой деревне... Наверняка твой подопечный знает о ней. Пильценбах.
- Пильценбах... - повторил он размеренно. - Сколько он будет ждать вас там, прежде чем уедет?
- Довольно для того, чтобы ты переменил решение... Подумай - ты едва справился со мной. Бернхард сделает из тебя даже не отбивную - пустое место...
- Так сколько он будет ждать?
- Еще два дня... У тебя есть время передумать.
- Что он умеет, этот Бернхард?
- Хочешь, чтобы я рассказал, чего тебе ждать? Предупредил и вооружил тебя?.. - вяло улыбнулся тот; Курт вздохнул:
- Ты расскажешь. Верно ведь?
- Он демонолог, - коротко отозвался тот уже без улыбки. - Ты таких и в глаза не видел... слышал, разве, на своих лекциях в своей академии, да и в том сомневаюсь...
- Стало быть, детей в Кельне резал он? Он призывал Крысолова?
- Он. Но Крюгер - мелкая рыбка, это пустяк для такого, как он... Ты и представления не имеешь, что тебя может ожидать.
- А ты?
- И я. Я лишь знаю, что такой, как он, сотрет в порошок десяток таких, как ты, одной левой, даже не просыпаясь. Лучше испугайся его сейчас; и уходи...
- Что за странная заботливость со стороны того, из кого отбивную сделал я, и кто сегодня пытался насадить меня на болт? - поинтересовался Курт, и чародей тихо выдохнул, снова закрыв уцелевший глаз:
- Ничего личного, такова была моя часть работы... Ничего личного, как и в твоих... действиях сегодня. Ты ведь даже не виноват - тебя таким сделали. Жаль, что мы настолько по разные стороны. Ты пригодился бы на этой стороне... Оставь все как есть, уходи; быть может, лет через десять ты на все посмотришь иначе? Тогда, как знать...
- «Таким» меня сделали?.. - все же не сдержался он. - Каким же? Не желающим резать детей ради проверки каких-то сомнительных выкладок?
- Это не ко мне, - возразил тот едва слышно. - Моего мнения не спрашивали, и решение принимал не я...
- И твое слепое повиновение, по-твоему, лучше, чем моя система, мой порядок?
- В любом случае это делалось ради одной цели - ослабить вас и уничтожить, в конце концов... а эта цель оправдывает все. Даже истребление мира. Жизнь нескольких мальчишек - ничего не значит. Ничья жизнь ничего не значит, и моя в том числе. Это ты должен понимать - Инквизиция сама низвела человеческое бытие до цены пучка соломы... И ты сам - неужто воспротивился бы, если б сверху тебе был дан приказ убить с виду ничем не опасного и благочестивого человека? Ты стал бы спорить, ослушался бы, если бы тебе сказали, что это во благо Конгрегации?..
- Мы не станем продолжать идейные диспуты, - выговорил он уже спокойнее, бросив мимолетный взгляд на заходящее солнце, коря себя за это мгновение несдержанности. - Каждый из нас укрепился в той почве, в какой был вскормлен; это не имеет смысла. Каждый останется при своем мнении. Мой чин велит и тебе предложить смену стороны; но, полагаю, это тоже будет пустой тратой слов, и ни раскаяния, ни предсмертной исповеди от тебя я не дождусь.
- Раскаиваться мне не в чем. А исповедь - ее ты услышал, - усмехнулся тот с болью, отведя взгляд. - Я сказал все, что знал...
- Судя по всему, так, - вздохнул Курт, глядя на нож в своей руке, и медленно поднялся, устало упираясь ладонью в стылую скользкую землю.
Напряженный взгляд поднялся вместе с ним, и, когда он сделал шаг в сторону, голос, осевший от боли и холода, выдавил:
- Нет, постой!
Он встал на месте, сжимая рукоять, понимая, какие слова последуют за этими и вспоминая то, что забыть хотелось - навсегда...
- Я ведь все рассказал, - повторил чародей с усилием. - Не оставляй так... добей...
Курт невольно зажмурился, изгоняя из мысленного взора возникшие некстати образы, все - те же самые: и уходящий прочь человек с кинжалом в руке, и другой, залитый кровью и не могущий двинуться с места, и слова - те же самые...
Обернувшись, он прошел назад тот шаг, что отделял его от распятого на земле чародея, медленно присев снова на корточки рядом, и осторожно перевел дыхание, словно его грудь тоже вновь разрывалась от боли в сломанных ребрах при каждом вдохе...
- Ты все рассказал, - согласился Курт тихо, глядя в белое, как обескровленная рыба, лицо. - Однако... Справедливость и милосердие; помнишь? Им я служу. Милосердие требует от меня прервать твои страдания... но справедливость хочет, чтобы ты остался, как есть, чтобы, умирая, испытал ужас, какой испытали кельнские дети. Спустя пару часов станет темно, а ближе к ночи из леса, я думаю, выйдет кто-нибудь, кто сможет оценить по достоинству то, что от тебя осталось, и к утру ты в полной мере прочувствуешь то, что чувствовали они. Это - было бы справедливо. Итак, скажи мне, почему я должен послушаться милосердия?
- Потому что оно на стороне практичности, - едва различимо выговорил тот. - Оставить меня здесь без надзора... А вдруг выживу?..
- Что ж, в логике не откажешь... Пусть так; аргумент защиты принят, - кивнул он, перехватывая нож убитого шута в левую руку. - Сейчас - тебе не нужна еще минута?
- Нет, - изнеможенно прошептал чародей, закрывая единственный глаз, и шумно, рвано сглотнул ледяной воздух. - У меня их было достаточно...
- Как знаешь, - отозвался Курт и уперся коленом в землю, вогнав острие во вздрагивающее горло. - Sit tibi Deus misericors[154].
Идеально заточенное лезвие вошло легко, даже не как в масло, а словно в воду; выдернув нож, он поднялся, несколько долгих мгновений стоя недвижимо и глядя на перемолотое тело перед собой, и неспешно обернулся, наткнувшись на взгляд Бруно. Еще полминуты протекли в молчании; подопечный застыл на месте поодаль, стараясь не смотреть вниз и все равно глядя с трепетом на то, что не так давно было человеком...
- Эй, - окликнул он тихо, когда эта тишина и неподвижность стали казаться столь же неживыми, как и все вокруг; Бруно медленно оторвал взгляд от остывающего тела, подняв глаза, и Курт вздохнул. - Ну, вот что. Давай-ка решим все вопросы, не сходя с места, чтобы ты не скрипел зубами у меня за спиною... Считаешь меня чудовищем?
- Нет, - тускло произнес тот, снова уронив взгляд к мокрой земле, и с усилием, словно пытаясь стереть что-то, налипшее, как паутина, провел по лицу подрагивающей ладонью. - Но лучше бы мне этого не видеть.
- Жалеешь его? - уточнил он и, не дождавшись ответа, кивнул: - Я даже понимаю тебя. Знаешь, Дитрих когда-то сказал мне, что я должен жалеть от всей души любого, кто окажется в моих руках - пусть даже младенцеубийцу с сотней смертей на совести. Наверняка в этом есть смысл... вот только мне его не постигнуть.
- Они все одинаковы, когда умирают, - все так же бесцветно пояснил подопечный. - Убийцы и убитые... А ведь ты так и не ответил на его вопрос. Что сделаешь ты, если Конгрегация велит тебе «пойди и убей»? Пойдешь и убьешь?
- Я - нет, - отозвался он. - Поэтому мне такого и не прикажут; для этого у нас есть такие, как он. Кто не думает. Кто пойдет - и убьет.
- Чем, в таком случае, мы от них отличаемся?
