Аннелиз - Гиллхэм Дэвид

В эту ночь ей приснился Бельзен, где ее поджидает Марго. Обезвоженные тифом, они лежат вместе на грязном тюфяке. С приступом кашля из Марго уходят последние мгновения жизни.

— Прости меня, — шепчет Анна. — Пожалуйста, прости меня, — умоляет она.

32. Правда

Анна взбегает по ступенькам, сдвигает книжный шкаф и входит в Убежище. Она снимает туфли, чтобы скрип половиц не выдал ее. Неизвестные люди в черных костюмах снова появляются в кабинете Пима. Она уже слышит негромкие голоса внизу, ложится на пол и прижимает к нему ухо, чтобы понимать, о чем идет речь. Рядом с ней появляется Марго, она тоже прижимает ухо к полу. Ее лагерные тряпки завшивлены, она жалуется:

Анна, я не слышу их. Я не слышу их. О чем они говорят?

Анна в ярости, на ее глазах слезы.

— Они говорят, — шепчет она, — они говорят, что наш отец — коллаборационист.

К этому времени люди в черных костюмах уже закончили. И пока Пим провожает их на лестничную площадку, Анна проникает в его кабинет и устраивается в одном из кресел на теплом еще сиденье. Когда Пим, вернувшись, застает ее здесь, он останавливается как вкопанный. Его дыхание учащается. Возможно, солдат, дремлющий в нем, почувствовал засаду.

— Анна? — осторожно говорит он. — Анна, что случилось?

— Я все слышала, — говорит она, безучастно глядя перед собой.

— И что это означает? То, что ты слышала все?

— Ты сам знаешь. Я услышала правду, Пим. Я лежала наверху, приложив ухо к полу, и я услышала правду. Ты притворялся, что это всего только деловые контакты. Бюрократические проблемы.

— Так и было всегда.

— Я боялась, что тебя хотят депортировать как немца, но ведь они приходили сюда не поэтому, так, Пим? Они приходили потому, что мы поставляли товары вермахту.

Пим сглатывает ком. Закрыв дверь, он садится в свое кресло — мягкое, роскошно скрипящее кожей. Но он сидит в нем, как на мине, которая может взорваться в любой момент. Его глаза влажны.

— Анна… — шепчет он. Это мольба.

— Как ты мог, Пим?

Ее отец вздыхает. Потом повторяет ее имя.

— Анна, пожалуйста, ты должно попытаться понять. Была война.

— Какое тут может быть оправдание? Ты! Еврей! Еврей! И ты наживался, торгуя с убийцами нашего народа! С убийцами наших соседей! Нашей семьи!

— Анна, не говори того, чего не сможешь взять назад, — тихо предупреждает ее Пим. — Правда в том, что подобного рода сделки были обычными. Оккупационные власти заправляли всем, и они должны были обеспечивать армию. Если они проявляли интерес к вашей компании, то вы соглашались с условиями, которые они выдвигали, и без возражений подписывали контракт. У нас не было выхода. Либо вы поставляли им товар, либо вас расстреливали. Условия были ужасными. На самом деле это нельзя назвать бизнесом. Но других условий не существовало. Мы не могли обойтись без денег вермахта, пойми это ради Бога. Пусть они текли тонким ручейком, но их хватало, чтобы покупать продукты и кормить нас в нашем укрытии.

Но гнев Анны не ослабевает.

— Ты сделал нас преступниками, которые наживались на войне. Ты брал деньги у тех, кто планировал нас уничтожить. А теперь правительство собирается включить нас в списки для депортации.

— Нет, Анна.

— Они же включили в них господина Нусбаума. А он был неповинен. Он не совершал преступлений.

— Вернер Нусбаум сам создал для себя проблемы, — горячо возражал Пим. — Я предупреждал его, чтобы он платил налоги, какими бы чудовищными они ему ни казались, и не наживал себе лишних врагов. Но он упрямился. Он был упрям с того самого момента в бараках, когда я с ним познакомился, и он не желал меня слушать.

— По крайней мере, он остался верен своим убеждениям.

— Так, значит, я совершил ошибку, да? — взрывается Пим. — Возможно, совершил. Но в тот критический момент я считал, что поступаю правильно. Я продавал вермахту пектин? Несколько сотен бочонков специй? Я думал, что тем самым защищаю нас! И если я был неправ, если я совершил грех, то исправить его я уже не могу. Мы можем сожалеть в своем сердце, но наши сожаления не в силах изменить прошлое.

— А мама знала? — резко спрашивает Анна.

Пим замолкает. Упрямо смотрит куда-то. Потом отвечает:

— У меня не было тайн от твоей матери.

Стук в дверь, и в кабинет входит Дасса с откровенно недовольным выражением лица — на работе она редко себе такое позволяет.

— Что тут происходит? Мы слышим ваши голоса от входной двери.

— А как насчет нее? — спрашивает Анна. — От нее у тебя тоже нет тайн? Она в курсе твоих сделок с немецкими убийцами?

На этот раз Анна застает Дассу врасплох. Ее мачеха бледнеет. Она плотно закрывает за собой дверь.

— Ты ей рассказал? — спрашивает она.

— Дасса, пожалуйста, тебе нет нужды вмешиваться…

— Нет нужды? А мне кажется, что такая нужда как раз есть, — говорит Дасса.

— Дочка, — взывает Пим, а Анна кричит в ответ:

— Не называй меня так! Я больше не хочу быть твоей дочерью!

Если бы у нее был кинжал и она пронзила бы его грудь, Пим не выглядел бы ужаснее. Его лицо стало белым.

— Пошла вон! — говорит Дасса убийственным тоном. — Убирайся. Ты хотела быть свободной? Тогда уходи! Будь свободной! Но не смей говорить больше ни слова!

Но прежде чем Анна успевает отреагировать, она слышит стук, и в двери образуется щель, в которую просовывает голову Мип.

— Извините, что я вас прерываю, — говорит она. — Анна, к тебе пришла какая-то дама.

— Дама?

— Да. Я думаю, тебе нужно с ней встретиться.

С лихорадочно бьющимся сердцем Анна покидает отца и следует за Мип в контору. Там, у входной двери, стоит женщина — высокая, стройная, с лебединой шеей. Темные с редкой сединой волосы собраны в пучок. Правую руку она держит в кармане длинного бежевого плаща. Усталые глаза улыбаются.

— А вы, должно быть, Анна, — говорит она, делая шаг вперед. — А меня зовут Сетске Беек-де Хаан. Хотя, как я понимаю, вы знаете меня больше по псевдониму Сисси ван Марксфелдт.

33. Примирение

Солнце сияет над площадью, блестит на проводах трамвайных контактных линий. Краснокирпичное здание элегантно изогнуто латинской буквой «L».

Уж не направляет ли ее рука Бога? Не может же быть, чтобы после чудовищного выяснения отношений с Пимом, сам Бог решил предложить ей выход? И по какой причине? Наверное, она просто Ему надоела. Наверное, Царя Вселенной просто затошнило от ее вечного нытья и Он решил прекратить его, послав ей доброго ангела в виде Сисси ван Марксфелдт. Может ли быть такое? Она слышит, как бьется ее сердце.

— Госпожа Беек, — начинает Анна, но та ее прерывает:

— Нет, пожалуйста, называйте меня Сисси.

— Сисси, — повторяет Анна. — Не знаю даже, что сказать. Господин Нусбаум говорил, что вы были друзьями. Честно говоря, я до сих пор не уверена, что это — не сон.