Аннелиз - Гиллхэм Дэвид
Обзор книги Аннелиз - Гиллхэм Дэвид
Роман Дэвида Гиллхэма «Аннелиз» — замечательное произведение в жанре альтернативной истории.
Воображение автора представляет нам судьбу Анны Франк — ее дневник, написанный в Убежище, где Анна более двух лет пряталась от нацистов, известен во всем мире, — в предположении, что она не погибла в лагере смерти и вернулась в освобожденный от нацистов Амстердам.
Скрупулезно изучив всю литературу об этой девочке, все доступные свидетельства очевидцев, Дэвид Гиллхэм рисует психологический портрет своей героини: она сложная, противоречивая и очень живая. Потерявшая всё и всех, кроме любимого отца и удивительного дара рассказчика, Анна снова учится жить и верить. И добиваться своего — уже не избалованной «папиной дочкой», а целеустремленной молодой женщиной. Готова ли она принять мирную жизнь и любовь ближних? А главное — простить. Других и в первую очередь саму себя.
Дэвид Гиллхэм
АННЕЛИЗ
David R. Gillham
Annelies
Серия «Первый ряд»
Оформление серии Е. Кузнецовой
All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.
This edition published by arrangement with Viking, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC.
Copyright © 2019 by David Gillham
© ИД «Текст», издание на русском языке, 2020
Посвящается всем Аннам
Я хочу продолжать жить и после смерти!
1. Пустошь
Мы думали, что видели все.
А потом увидели Берген-Бельзен.
Она лежит распростертая среди мертвецов, усеявших мерзлую грязь; мысли ее угасают. То, что в ней осталось, постепенно покидает ее, а над головами сужает круги ангел смерти: ближе, ближе. Теперь он совсем рядом — она чувствует, как он слой за слоем отделяет от нее жизнь. Тело сжигает лихорадка, его раздирает убийственный кашель; в ней теперь больше от зверя, чем от человека. Жуткого холода, проникшего до костей, она уже не чувствует. Как не чувствует голода и жажды. Все это осталось в ее прошлом теле.
Но откуда-то доносится громкий хлопок — кто-то выстрелил из винтовки или пистолета, и на какой-то миг ей кажется, что тьма вокруг отступает. Вместо того чтобы поглотить ее последний вздох, смерть отвлекается на звук выстрела — и по рассеяности минует ее. В эту долю секунды прежний мир преображается: та девочка, которая еще жила в ней, в последний раз хватается за жизнь. Робко стукнуло, сократилось сердце. Раз. Другой. Третий. И вот оно уже стучит ритмично. Она все еще разражается кашлем — но откуда-то взялся пульс. Прилив жизненных сил. Вот она осторожно вдыхает — и выдыхает. Медленно, очень медленно размыкает слипшиеся ресницы — снежная белизна начинает резать глаза.
Она жива.
2. Единственный, кому можно довериться
Для девочки вроде меня такое непривычное чувство — вести дневник! И не только потому, что я раньше никогда не писала. Мне кажется, что позже ни мне самой, ни кому-нибдь другому не будут интересны признания тринадцатилетней школьницы.
…теперь все голландские евреи у нас в кармане.
Опершись локтями на подоконник, Анна смотрит в открытое окно своей квартиры на третьем этаже дома на Мерведеплейн. Солнце покачивается, точно в люльке, в пронзительно-синем небе. Двор порос роскошной зеленой травой. Внизу из здания магистрата выходит нарядная свадебная процессия, и Анна поглощена зрелищем: мало что ее интересует так, как мода. На невесте — отлично скроенный костюм с зауженной книзу юбкой и фетровая шляпа. Словом, стиль военного времени: нарядный и элегантный, но без рюшей. В ее руках — пышный букет белых роз. Люди с балконов подглядывают за тем, как пара спускается по лестнице, позируя фотографам точно кинозвезды.
— Анна, отойди, пожалуйста, от окна! — зовет мать. Не желая шевелиться, она кричит через плечо: «Можно еще минутку?» И воображает, что в один прекрасный день тоже будет позировать перед камерами кинозвездой. Вроде Греты Гарбо или Присциллы Лейн. Она любит кино и актрис: больше всего в оккупации Анну бесит то, что нацисты додумались запретить евреям ходить в кино. Хотя после войны — кто знает? Может, она станет второй Дороти Ламур и фотографы будут ходить за ней по пятам.
Мать начинает терять терпение и говорит в своей монотонной манере: «Ты должна накрывать на стол к обеду. И вообще — женщине не подобает высовывать голову из окна, как любопытной жирафе». Хотя сама не удерживается от того, чтобы по-жирафьи высунуть шею и слегка вздохнуть. «Когда я выходила за твоего отца, на мне было платье из белого шелка с длинным-длинным шлейфом, — напоминает она себе. — Отделанное тончайшим кружевом, специально привезенным из Бельгии».
— Я не собираюсь замуж! — тут же решает сообщить Анна; искренне пораженная мать хлопает ресницами. На самом деле Анна лишь только хотела показать свое раздражение и поддеть мать посильнее. Но та поражена столь сильно, будто Анна пригрозила выпрыгнуть из окна.
— Но тебе придется! — говорит она. — Нам с твоим папой нужны внуки.
— О, об этом позаботится Марго, — как бы невзначай отмахивается Анна. — Для чего еще нужны старшие дочери?
— Анна! — визжит Марго из кресла, сидя в котором рассматривала альбом гравюр Рембрандта, подарок базельской бабушки. Волосы зачесаны назад и схвачены серебяной заколкой. Хорошенькая, как всегда — и это еще больше бесит Анну. — Сейчас же перестань!
Анна не обращает на нее внимания.
— Я стану знаменитой, — объявляет она. — Стану кинозвездой и объеду весь мир!
— По-твоему, у знаменитых кинозвезд нет детей? — спрашивает мать.
Анна просвещает ее, стараясь не казаться высокомерной.
— Думаю, есть, если они их захотят. Но от них не этого ждут. У знаменитостей совсем другая жизнь — не такая, как у простых людей, которые вполне счастливы прожить скучную жизнь.
— Счастье — это не скучно, — нравоучительно произносит мать. Анна пожимает плечами. Она знает, что взгляды матери ограничены воспитанием. В семействе Холлендер из Аахена все были весьма религиозны и соблюдали кашрут и свято верили в респектабельность — так что любые амбиции помимо выполнения долга жены и матери затмевались чем, что диктует традиция. Так что она старательно избавляется от снисходительного тона:
— Ну-у, для некоторых так и есть, мам. Но для других, тех, кто хочет чего-то достичь, все иначе.
И тут из спальни появляется папа. Ее любимый Пим. Высокий и худой, как тростинка, с мешками под умными глазами и тонкими, точно нарисованными карандашом, усиками. От юношеской копны волос осталась лишь бахрома по краю благородной лысины на макушке. Он усердно работает даже в это воскресное утро. На нем привычный тоненький бледно-голубой галстук, но он успел переодеться в домашнюю кофту.
