Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Большаков Валерий Петрович
Первые дни стенд буквально облепляла мелкота, глазея восторженно и робко. Я гордился…
– Дюша!
Ко мне подбежала Мелкая, тревожно заглядываясь, перехватила мою улыбку – и воссияла.
– Дюш, скоро у Софи день рожденья! Она очень просила, чтобы я тебя позвала! Придешь?
– А как же! – расплылся я еще шире.
– Только она сказала, чтобы без подарков!
– Ну, ты же понимаешь… – притворно завздыхал я. – У меня так не получится!
– Понимаю! – выдохнула Тома, и залучилась еще пуще.
Тот же день, позже
Ленинград, проспект Газа
– Тут всё портит дурацкая примета! – поморщился я, осторожно свинчивая крышечку шестигранного солдатского пенальчика из черного бакелита. – Среди красноармейцев слух прошел, будто бы тот, кто заполнит бланк о себе, обязательно погибнет. Поэтому большая часть «смертных» медальонов пуста. Находились, конечно, люди поумнее, посильнее духом, не подверженные суевериям. Они знали, на что идут, и не хотели, чтобы их схоронили, как «неизвестных солдат». Да и их семьям помогли бы… Ну, этот пенал почти «новый», открывается легко, и он единственный такой. Остальные приходилось вскрывать по специальной методе… Совали медальон в тиски, надрезали ножовкой, сжимали – и тот распадался. Но, если бумаги налипали на стенки пенала, тогда… один держит лупу, а другой длинной, такой, иглой осторо-ожненько отделяет листочек… и пинце-етиком его…
– Потеешь, как в июле на солнце! – вырвалось у Пашки. Чернобурка глянула на него, и комиссар стушевался.
– А что там… внутри? – тихо спросила Лапкина.
– А внутри – свернутый трубочкой бланк и квитанция о сданном паспорте… За тридцать шесть лет вода разъела бумагу и почти стерла текст. Даже развернуть листок – проблема! Мы его тогда в кювету с природной водой – ни в коем случае не водопроводной, иначе хлорка «убьет» надписи! – и потихоньку раскручиваем. В худшем случае выдерживаем в десятипроцентном растворе глицерина, а уже затем ме-е-едленно расправляем, всё теми же иглами. Лепим на лист бумаги, чтобы высох, и закатываем в пленку…
Поисковики, окружившие длинный лабораторный стол, гордо переглядывались. Вероятно, именно сейчас, в клубе, они ощутили значимость своих весенних трудов.
«Раскопки по войне» – это вам не сбор макулатуры!
Я мельком оглядел стеллаж во всю стену, и до потолка. Думал, грубо выйдет, как на складе, но нет – отшлифовали, залакировали…
– Вот, тут сохранился листочек, исписанный красным карандашом. Мы разобрали едва треть букв, а потом… – я уложил серую книжку красноармейца под стекло, и включил ультрафиолетовую лампу. – В отраженном свете разобрали почти всё! А вот, если записывали обычным, графитным карандашом или черной тушью, лучше подойдут инфракрасные лучи…
– Конгениально! – послышался громкий голос, и Чернобурка радостно встрепенулась, оборачиваясь.
В дверях стоял чернявый и весьма подвижный мужчина, улыбавшийся с некоей задорной наглостью.
– Жора! – воскликнула завсектором. – Я думала, ты уже не заедешь!
– Светик, ну как же я тебя брошу! – заворковал чернявый. – Как оставлю на растерзание этому племени младому, незнакомому!
– Не-е… – серьезно протянул Резник. – Мы Светлану Витальевну не обидим!
Смех прорвался сквозь смущение и сдержанность, приводя к общему знаменателю своих и пришлых, хозяев клуба и гостей.
– Нет, кроме шуток! – поднял руки гость. – Вы тут заняты по-настоящему важным делом. Таким, что… Э-э… Забыл представиться! – он небрежно щелкнул каблуками и резко поклонился в щегольской манере белого офицерика: – Минцев, Георгий Викторович! Света много рассказывала о вас… Нет, правда! Кстати, я тут немного постоял, послушал… Опознали кого-нибудь?
– Ну, у нас тут не совсем опознание, – бегло улыбнулся я. – Но кое-что есть. На двоих красноармейцев. Одного точно «вычислили». Боец указал фамилию, имя и отчество, год рождения и звание, уроженство, военкомат призыва, данные о семье и группу крови, как тогда писали, «по Янскому». Вот… – в моей руке зашелестела распечатка: – «Терентий Елизарович Кастырин. Красноармеец. Родился в тысяча девятьсот восемнадцатом… РСФСР, Горьковская область, Тонкинский район, деревня Вахрамейки…» Мы уже связались с сыном Кастырина, Семеном Терентьевичем, и сообщили, где похоронен его отец…
Кто-то из девчонок тихонько всхлипнул, а Чернобурка сказала вполголоса:
– Может, и не ко времени… Я там тортик принесла.
– Как это тортик может быть не ко времени? – изумился Паштет, и лабораторию клуба снова заполнил смех, вытесняя скорбные тени.
Пятница, 6 октября. Утро
Москва, площадь Дзержинского
Евгений Питовранов, для своих – Е Пэ, если и выглядел офицером разведки, то в ипостаси Джеймса Бонда. Безупречный костюм от лондонских портных, безупречные манеры… Холодный и цепкий взгляд аналитика. Этакий прицельный прищур…
Но вот Андропов воспринимал Е Пэ с вялой небрежностью, как младшего по службе, которому не повезло. Хотя голова у Питовранова работала. Недаром же он вызвал именно его…
«Вот именно, – со скрытым мальчишеским бахвальством подумал Ю Вэ. – Я – его!»
– Располагайся, Женя! – усадив гостя за небольшой столик, председатель КГБ задернул коричневую штору, и пристроился сам. – Чай? Кофе?
– Дело! – хохотнул Евгений, расстегивая пиджак.
– Ну, что ж… – Юрий Владимирович осторожно откинулся на спинку кресла. – Хотел посоветоваться по одному вопросу, для зачина… Ты уже привык… м-м… к бытию «Сенатора»?
– Предиктора? – чуть заносчиво фыркнул Е Пэ. – Честно говоря, первое время обалдевал, а сейчас… Да, можно сказать, что привык.
– Ага… – Андропов погладил ладонью полированную столешницу. – Меня интересует… Знаешь, что? Как, на твой взгляд, отреагирует, и что будет предпринимать наш коллективный оппонент, узнав, что Кремль получил доступ к предиктору? При условии, что личность «Объекта-14» ими установлена?
Питовранов удивленно задрал брови.
– Хм… Ну… Можно попробовать… – указательным пальцем он поправил очки. – Общая схема реакции, как мне кажется, будет проста –установить, совместно с уполномоченными представителями СССР, такие формы работы с предиктором, чтобы обеспечить паритет «доступа к телу». Затем уже, независимо, в ходе свободного собеседования, подтвердить основное умение – предикцию… Ну, и установить надежную коммуникативную готовность. Цель – с высокой вероятностью – либо прямое, либо косвенное… скажем, через какие-либо совместные с СССР проекты… подключение «Сенатора» к западной системе экспертных групп. Явный демарш вызовет только попытка изоляции предиктора от западных правительств, особенно в критические моменты развития событий. М-м… Если попытаться сформулировать максимально коротко, то общим вектором оппонента станет в той или иной форме интернационализация феномена и включение его в систему коммуникации научного сообщества Запада.
Андропов морщил лоб, улавливая суть в громоздких формулировках, и поинтересовался, движением руки останавливая своего визави:
– А можно ли, вообще, превентивно засекретить в рамках самых предварительных двусторонних договоренностей сам факт существования и предикции, и предиктора? Ну, чтобы, к примеру, «не вводить в соблазн», поскольку при открытии информации круг желающих «только спросить», особенно на первых порах, расширится непомерно, а подавляющее большинство вопрошающих будут, на мой взгляд, малоадекватны.
Питовранов помолчал, соображая.
– Думаю, можно… – проговорил он с сомнением, и пожал плечами. – Но тогда и говорить о значимом влиянии на «стабилизацию невраждебности» посредством нашего «Коммуникационного центра-14», на мой взгляд, не придется.
– Еще один вопрос возник, – тонко улыбнулся Андропов. – Мы обсудили, что оппоненты стали бы делать, узнав о существовании предиктора в распоряжении властей СССР… А как бы они поступили в гипотетической ситуации, когда добрались бы до «Сенатора» раньше нас, а тот вдруг отказался менять стиль общения? То есть, он, как советский человек, намерен предоставлять СССР подавляющую часть информации, а оппонентам – по остаточному принципу? Какие тут возможны варианты?
