Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Глухо.

Ровно неделя минула со дня похищения, а до сих пор не ясно, кому вдруг занадобились пятеро военных медиков.

Их долго везли по тряской дороге, пока не миновали ворота старинного арабского замка-касбы, полуразрушенного и запущенного. Затолкали всю «великолепную пятерку» в сводчатый каземат, больно тыкая дулами... И потянулись, потащились часы и дни, переполненные страхом да тоскливой неопределенностью.

Каждое утро мрачный «вертухай» Брагим притаскивал мятый медный бидон – под два ведра чистой и удивительно холодной воды. К вечеру aqua vitae становилась теплой и невкусной, отдавая металлической кислинкой, и ее бережно расходовали на «водные процедуры». А на рассвете – нате! – пейте свежую.

Ровно в полдень другое «лицо берберской национальности», худое, но жилистое, заносило скудный харч. Брагим скучал в дверях, держа пленников под прицелом, а худой черпал из бачка и плюхал в подставленные миски просяной кускус. Как вишенка на торте, каждому узнику полагалась полная ложка острого соуса – хариссы.

А потом сиди и жди ужина, когда в твою кружку нальют крепкого зеленого чая с мятой…

…Толкнув нерушимую дверь, подполковник развернулся и дошагал до трех узких бойниц, цедивших свет в застенок.

«И решеток не надо…» – мелькнула вчерашняя мысль. Впрочем, ему и позавчера думалось об этом, и в самый первый день – мозг, лишенный информационной подпитки, гонял думы по кругу.

Уперев ладони в шершавые каменные стены, Владимир выглянул в пустыню – песчаные волны цвета куркумы уходили вдаль, растворяясь в мути горизонта. Одинокая пальма скрашивала безрадостный пейзаж, да редкие зеленые клочки кустов на сыпучем склоне ближней дюны.

– Физкульт-привет! – с натугой пошутил Иннокентий, сидя в позе йога на иссохшей шкуре. Ночью они спали на них, а днем высиживали тягучее время.

Первая ночевка стала настоящим испытанием – всё тело ощущало выпуклости каменной кладки сквозь тонкую вытертую кожу, то ли козью, то ли овечью. А с утра разобрались, как умягчить жесткие ложа. Спасибо пустыне – за годы через щели бойниц намело песка. Вот его-то и сгребли к одной из стен. Расстелили «постель» – и заснули, будто ночью на пляже, переваривая вязкую просяную кашу…

– Правильно, Владимир Михалыч, – проворчал Валиев, ерзая на своей подстилке, – сохраняй форму! А то сидим, да лежим…

– Да едим, – подхватил Смирнов с серьезным видом. – Толстеем…

– Да уж… – буркнул Марьянович. – Сюда бы нашего «Винни-Пуха» с кафедры экстремальной медицины… Мигом бы килограммчики сбросил!

– Хорошо сидим… – шутливо прокряхтел Дугин. – На диете!

Соколов тепло улыбнулся.

«Товарищи!»

Самим худо, а друзей подбодрить – первым делом…

Усевшись на свободную шкуру, подполковник прислонился спиной к бугристой каменной кладке. Или это кирпич такой? Бесформенный?

Стены касбы он разглядел мельком, когда их загоняли в эту башню. Она квадратная в плане, держит общую крепостную стену, а цвет у нее рыже-красный, кирпичный. Или это пыль веков?..

– Марат, как думаешь… – сказал он вполголоса. – Они действительно не понимают арабского? Мне кажется, притворяются…

– Да всё они понимают, – неприязненно проворчал Валиев. – Делают вид… Из принципа! Сахарцы же… Помнишь, как тот качок орал: «Сахара либре!»? Это ж девиз мятежников из «Полисарио»! А там сплошь берберы, и арабов они терпеть не могут!

– «Полисарио»? – заинтересовался Дугин. – Это, которые за свою САДР воюют?

– Они самые! – разгорячась, Валиев уселся по-турецки. – Главное, даже в ООН их поддержали, а марокканцы всё равно отжали Западную Сахару!

– Вот это мне как раз и непонятно, – Соколов оттолкнулся от стены, и сложил руки на коленках. – Ну, похищали бы тогда подданных короля Хасана! Мы-то здесь причем?

– Можно еще больше сузить вопрос, – криво усмехнулся Смирнов. – А почему в заложники взяли именно граждан СССР?

– Хороший вопрос! – хмыкнул Иннокентий. – Правильный!

Владимир насторожился, уловив еле слышное шарканье за дверью. Грюкнул засов, и на выщербленном пороге нарисовались двое – знакомый советским медикам «качок» в невыразимых шароварах и майке, серой от грязи, а с ним – европейской наружности незнакомец в новеньком камуфляжном комбинезоне со споротыми нашивками. Покрасневшую от солнца кожу на узком лице прикрывала ухоженная бородка и аккуратно подстриженные усы – истинная «жесткая верхняя губа» британского джентльмена. А глаза прятались под зеркальными очками.

Соколов прищурился, сравнивая европейца в комбезе с арабом, что сидел за рулем белого «Ситроена», но сличить не мог – за тем водилой он наблюдал издали, ловя вздрагивающее отражение в зеркальце.

– Здравствуйте, – сказал закамуфлированный гость на хорошем русском, и снял очки. Льдистый голубой взгляд очень не понравился Владимиру, уж больно холоден. Как у лощеного эсэсовца, лениво взмахивающего перчаткой: «Фойер!»

– Здорово, коли не шутишь, – сдержанно выговорил подполковник.

Скупо улыбнувшись, европеец повертел очки, держа их пальцами за дужку.

– Меня зовут Робер, – представился он, – Робер де Шаранс. Я представляю одну международную организацию, которая… Впрочем, это неважно. Просто мы случайно узнали о вашем бедственном положении, и вышли на руководство непризнанной Сахарской Арабской Демократической Республики… Мы действовали исключительно из понимания общности христианского милосердия… Звонили утром, а уже вечером того же дня получили согласие на встречу с вами. Мое начальство поручило это вашему покорному слуге… Бойцы «Полисарио», завязав мне глаза, привезли сюда и… – Робер развел руками. – И вот я здесь. Каковы условия вашего содержания? На что жалуетесь?

– Ну, что вы, – губы Соколова дрогнули в позыве сарказма, – какие могут быть жалобы? Нас тут кормят и поят, причем абсолютно бесплатно. Ночью мы спим, а днем любуемся пустынными пейзажами…

Де Шаранс замешкался, но все же нацепил улыбку, условно близкую к кротости.

– Вижу, чувство юмора вам не изменяет! Ну, что ж… Со своей стороны… Так сказать, от имени и по поручению, обещаю приложить все силы для вашего скорейшего освобождения.

Поклонившись, Де Шаранс развернулся и вышел. «Качок» отшагнул следом, и затворил дверь, лязгнув засовом.

– Организацию он представляет… – выцедил Смирнов.

– Я чуть не спросил: «ЦРУ»? – признался Соколов. – Зло такое взяло!

– Смолчал, – внушительно молвил Иннокентий, – и правильно сделал!

– Ну, да! – фыркнул Валиев. – А вдруг бы угадал?

* * *

Вечером, после «чаепития», Владимир ощутил отлив энергии и сил. Он уже даже не злился, поддаваясь унылости и тупому равнодушию заключенного. А тут, как всегда, мысли о доме накатили. Дюха-то ладно, он человечек крепкий, а Иринке каково?

Соколов еле заметно покачал головой.

Надо же… Сколько лет прожито, сколько зим, а не знал про себя, что дурак... И надо было изменить жене, чтобы понять, как же он любит ее – и как любим!

«Вот, всё это закончится, – мысли плавно перетекали в мечтанья, – и надо будет сразу позвонить Ирочке! Что всё нормально, все живы-здоровы…»

…Стемнело быстро, на тропический манер, и из бойниц в полумрак темницы уперлись алые закатные лучи. Притихли глухие неразборчивые голоса и грубый смех, обычно несшийся с зубчатых стен касбы. Правда, замолотил дизель-генератор, своим глухим монотонным тарахтеньем разрушая величавое безмолвие пустыни, но этот однозвучный шумок давно сделался фоном.

Тем неожиданней был шорох и скрип, ясно донесшийся из стрельчатого оконца. Соколов вздрогнул, и прислушался.

– Товарищи… – послышался сдавленный голос.

Владимир вскочил, бросаясь к бойнице.

– Кто здесь?

– Свои! – выдохнули снаружи. – Слушайте… Вот вам лопатка с тросиком, закрепите ее поперек этой… амбразуры! Хоть расслаблюсь…

Подполковник протащил саперную лопатку внутрь, а Дугин живо прижал ее, фиксируя.

– Готово!