Прыжок "Лисицы" (СИ) - "Greko"

Вышел «свежим кавалером», пусть пока и без ордена Станислава[1]. Пошёл за платьем. Вспомнил Константина, друга-банщика из Стамбула. Мысленно обратился к нему.

«Не скрою, дорогой друг, в Стамбуле бани красивее и богаче! Но! Что касается искусства мыть, растирать и переминать суставы… И делать это так приятно, что купающийся погружается в какое-то неопределимо-сладостную истому… Тут, прости, но тифлисские банщики — круче! Равных им нет!»[2].

Мнацакан ждал меня. Встретил с улыбкой, широко раскинув руки. Я после банного кайфа тут же предложил перейти на «ты». Лавочник радостно согласился.

— Все, все подготовил! — говорил он, выложив пару свертков на прилавок. — Поверь мне, жена будет счастлива.

— Верю и не сомневаюсь! Спасибо! Сколько я должен, дорогой друг?

— Погоди! — Мнацакан хитро прищурился. — Есть два вопроса.

Я поощрительно кивнул.

— Раз ты остановился у колонистов, нужно понимать, что в планах — общение с русскими офицерами и с их женами, — утвердительно произнес мастер.

— Не удивлен твоей проницательности!

— В таком случае позволю себе совет. Замените чадри на мантилью.

— Вах!

— Да-да. В кругу грузинских дворянок уже заметно желание к сближению с русским обществом. Следующий шаг — станут привыкать к белым лайковым перчаткам и порядочной обуви.

— Как я понимаю, мантилья уже лежит в моем свертке?

— Истинно так, прозорливый грек! Теперь следующий вопрос. Ты хочешь для такой женщины только одно платье⁈

— Мнацакан, Мнацакан! — я шутливо погрозил ему пальцем. — Конечно, я хочу, чтобы у неё было сотни платьев.

— Со временем так и будет! Я не сомневаюсь. Но сейчас ей понадобится хотя бы пара. Не будет же она все время ходить в одном⁈

— Справедливо! Что ты предлагаешь?

Мнацакан тут же выложил на прилавок еще один сверток.

— Тоже у кого-то «отнял»? — пошутил я.

— Нет. Это еще никому не показывал. Сшито по французской моде! Рискнешь?

— Погоди! А туфли к этому платью?

— К этому нет. И к первому — нет. Надо мерку снимать. К французскому идут ботиночки со шнуровкой, а к традиционному — на каблуке, с загнутыми носами и с голой пяткой!

— Загнутыми? Как турецкие?

— Ну да!

— Значит…

— Конечно, они понадобятся! — Мнацакан предвосхищал мои вопросы. — Но тут уже приходи со своей царицей. Примерить нужно! Чтобы честь по чести. Чтобы сели на ногу. Не болтались и не давили! Мой дядя Артур делает шикарную обувь!

— Да, ты прав!

— Ну что? — улыбнулся Мнацакан.

Я вздохнул.

— Объявляй приговор!

— Какой приговор, друг⁈ Даже не торгуйся, как это принято!

— Почему?

— Я сделал тебе царскую скидку!

Мнацакан назвал сумму. Я не присел, хотя цифра была впечатляющая. Но, очевидно, что лавочник меня не обманывал. Примерно представляя порядок цен, я убедился в том, что скидка, действительно, была значительной.

Расплатился. Оба, не удержавшись, обнялись.

— Спасибо! Скоро зайду с Тамарой за туфлями. Может так статься, сам не смогу. Тогда придет она с нашим другом. Ты его не пугайся, пожалуйста. Как увидишь безъязыкого страшилу разбойного вида, знай: это — от меня! Меня, кстати, Костой зовут.

— Всегда буду рад, Коста! — уверил меня Мнацакан. — Все исполню в лучшем виде! И запомни: коли говоришь, что хочешь сотню платьев для жены, так Мнацакан Папоев тебя ими обеспечит! И сотнями пар обуви к ним!

… Тамара, по-прежнему, спала, когда я вернулся. Судя по храпу, доносившемуся из соседней комнаты, Бахадур также пребывал в объятиях морфея. Я положил свертки на стол. Не удержался, поцеловал Тому.

Вышел. Направился во Дворец наместника, в двухэтажный дом, украшенный арками и колоннами во всю длину фасада. Боковой фас уступами взбирался в гору. К нему примыкал обширный сад. Перед этим зданием, положившим начало европейскому преобразованию Тифлиса, располагалась та самая площадка, о которой грезили братья Тамары. Именно там проходила тамаша.

В секретной части за столом сидел молодой смугловатый офицер с полковничьими эполетами без бахромы и звездочек, но с царским вензелем и серебряным аксельбантом на самом странном мундире, который я видел в жизни. Красная незастегнутая черкеска, отделанная золотым галуном — скорее чоха с коротким рукавом — была надета поверх блестящей кольчуги тонкого плетения. Сюрреалистичность наряда подчеркивал лежащий перед полковником островерхий шлем-тадж с длинной кольчужной бармицей и двумя красными «языками»[3].

Я представился. Офицер вздохнул. Видимо, я был не первым, кого повергал в изумление его экзотический наряд. На умном изящном лице с тонкими шелковистыми усиками и аккуратными бакенбардами, с явной примесью крымско-татарской крови проскользнула и тут же исчезла гримаска недовольства. Какая-то неуловимая деталь выдавала в нем аристократа, завсегдатая петербургских салонов и лейб-гвардейских офицерских пирушек. Этакая холеность или пресыщенный взгляд, гордо посаженная голова или манера держаться, свидетельствующая о привычке повелевать — я затруднялся точно определить. Такие люди безошибочно выделяются даже в толпе израненных офицеров в полевом лазарете. Кровь крымских ханов Гиреев давала о себе знать. Как и годы, проведенные в северной столице в блестящем обществе.

— Рад видеть вас в этих стенах, юнкер Варваци! Наслышан о ваших подвигах!

Теперь пришла моя очередь вздыхать. Не стал жаловаться на военных чиновников штаба и на странный выверт моей судьбы. Я уже привык к тому, что многое в моей жизни происходит если не вопреки моей воли, то без ее участия. «Веди меня, мой искупитель» — это точно про меня написано.

— Я ознакомился с бумагами, посвященными вашей особе. Хотелось бы вникнуть в детали. А также в перспективы, способные воспоследовать в свете последних событий, участником коих вам довелось побывать. Попрошу докладывать коротко и по существу дела, не упуская важных, с вашей точки зрения, деталей.

В моем случае «коротко и по существу» было сродни «быстро, дешево, но качественно». Совершенный оксюморон! Я принялся рассказывать свою историю последовательно — начиная со знакомства со Спенсером.

Стоило мне упомянуть Эдмонда и его работу над книгой, скучающее выражение на лице Хан-Гирея сменилось на крайне заинтересованное. Он вскочил, продемонстрировав мне новые детали своей экипировки — традиционные ноговицы и красные сафьяновые чувяки. Прошелся по кабинету. Остановил меня властным взмахом руки.

— Какая жалость, что вы передали тома с «Путешествием» Спенсера в наше посольство. Мне было бы интересно ознакомиться с книгой, содержащей такой важный этнографический материал. Дело в том, что я сам — автор похожего труда. В прошлом году по поручению моего шефа графа Бенкендорфа мной были составлены обстоятельные «Записки о Черкесии». Государь готовится к визиту на Кавказ, и ему понадобились сведения о нравах и обычаях народов адыге. Моя работа получила самую лестную оценку — как за содержание, так и за кратчайшие сроки ее исполнения[4]. Император удостоил меня ласковым прозванием «наш черкесский Карамзин»! Наградил меня флигель-адъютантским званием и чином полковника.

— Ваше Сиятельство! Не сочтите за грубость, но не могу удержаться от вопроса. Ваш разговорный русский — выше всяческих похвал. Но одно дело рассказать, и совсем другое — написать грамотным языком научную работу…

— Вопрос уместен, юнкер! Я, действительно, не знаток грамотных синтаксических конструкций. Посему мне была оказана помощь. Мой патрон, граф Бенкендорф, отправил меня к литератору Николаю Гречу, коего отрекомендовал как «генерал-полицмейстера русской грамматики». Тот сказался бедностью досуга и препоручил меня заботам литератора Бурнашева, оставив за собой финальную правку.

— Есть ли у меня возможность ознакомиться со столь выдающимся трудом? — польстил я своему непосредственному начальнику. Наверное, нет ни одного автора, готового безразлично относиться к оценке его труда.

— Увы, мой дорогой Варваци, — вот что лесть животворящая делает! Я уже «дорогой»! — Мои «Записки» признаны секретным документом, не подлежащим опубликованию. Все три их части хранятся ныне в Генеральном Штабе и выдаются лишь тем, кому положено. Я дам вам посмотреть мой проект «О мерах и средствах приведения черкесского народа в гражданское состояние кроткими мерами, с возможным избежанием кровопролития».