Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор

Через пару дней стало ясно: «Дроздовец» на фронт, ни под Царицын, ни под Конотоп, уже не пойдет. Его назначили для обороны нашей территории, спешно перегнали на железнодорожную станцию Каменского и поставили на запасной путь, откуда его тяжелые орудия могли вести огонь по наступающим частям Красной Армии, подпирая оборону белых.

Похоже, наш план с подрывом на перегоне рухнул.

Мы снова собрались в сарае Свиридова, мрачные и подавленные.

— Что ж теперь делать, Иван Евграфович? — спросил я. — Заряд там, под насыпью, так и лежит. А поезд здесь, на станции. Не достать его теперь!

— Да уж, — вздохнул Свиридов. — Опоздали мы. Теперь он тут как крепость на колесах. Будет огрызаться до последнего. А потом, если белые отступать начнут, либо с собой его утащат, либо взорвут сами, чтобы нам не достался.

Повисло уныние.

— Вот если бы их вызвали куда-нибудь под Екатеринослав, хотя бы! — мечтательно произнес Пётр. — Вот мы бы их и подловили!

— Ну это да. Но вызовут их или нет — неизвестно! Да и когда? Что нам, в засаде, все время сидеть, что ли? Замёрзнем!

Тут мне в голову пришла блестящая мысль.

— А что если их обмануть?

— Как это?

— Ну, если бы кто-то позвонил в штаб белых в Каменском, сказал бы что из Екатеринослава, что требуется срочная помощь бронепоезда. Ну, они бы и поехали… прямо на нашу мину!

— Дак кто позвонит-то? — не понял Свиридов.

— Мы и позвоним. Можно врезаться в телефонные провода, да позвонить самим! — пояснил я.

Идея была настолько простой и одновременно настолько дерзкой, что все на мгновение опешили. Вызвать вражеский бронепоезд по телефону! Под ложным предлогом! Для этого времени мысль показалась необычайной и свежей.

Однако Свиридов, мрачно почесав небритый, покрытый седой щетиной подбородок, покачал головой.

— Мысль хорошая, но, Лёнька, в этот раз не выйдет у тебя кролика из шляпы вынуть, фокусник ты наш!

— Почему это? — не понял я.

— Дак вот посмотри на провода-то эти! Видишь, сколько их? И какой резать, и по какому звонить?

Тут только я понял, что он имел в виду.

На столбах, поддерживавших телефонные и телеграфные линии в Каменском, этих самых проводов висело по 25–30 штук. Действительно, в какой именно надо врезаться? Будь у нас время попробовать прослушать переговоры по каждому проводу, возможно, мы бы нащупали те, по которым осуществляются звонки в штабы деникинских войск, защищающих Каменское. Но времени на это не было.

Все молчали. Перспектива была безрадостной. Выручил Гнатка, который до этого сидел нахохлившись, как воробей, а тут вдруг спросил:

— А помните, Костик говорил… про отца Лиды? Что он телефонистом на станции работает?

Мы удивленно посмотрели на него. При чем тут отец Лиды?

— Ну, говорил, — подтвердил Костик. — Только не телефонистом — на связи там барышни сидят — а техником. А что?

— А то, — продолжал Гнатка, и в глазах его мелькнул знакомый хитрый огонек, — что если… если с его помощью… позвонить куда следует? Ну, в штаб ихний белый? И сказать, что «Дроздовец» этот… он срочно нужен где-нибудь в другом месте? Ну, там, в Екатеринославе, например? Он-то, раз техник, наверняка все линии знает! И как в штаб ихний позвонить, тоже!

— А ведь это мысль! — первым опомнился Свиридов. — Если удастся убедить их, что приказ настоящий, непременно вышлют бронепоезд. Они же сейчас в панике, наши наступают, им мост через Днепр у Екатеринослава страсть как надо удержать, а связь может барахлить… Могут и поверить! Ленька, — он повернулся ко мне, — ты с отцом Лиды знаешься? Чем он дышит? За большевиков, аль как?

Насколько я понимал, с отцом Лиды я был в никаких отношениях. Но та история, когда их ограбили казаки, и мать Лиды прибегала к моей жаловаться, прекрасно сохранилась в моей памяти. Тогда, насколько я помню, Николай Валерьянович еще и отхватил тумаков по личности… Не знаю, как он, а я бы на его месте такое свинство запомнил бы. И не отказался бы отомстить!

— Думаю, поговорить стоит, — наконец произнёс я, чувствуя, как снова начинает колотиться сердце. — А если не согласиться — есть чем надавить!

Следующим утром все проснулись от звуков канонады. Далеко, где-то в районе станции, взорвались первые снаряды красных.

— А ну-ка, все в подпол! — не терпящим возражений тоном приказал отец.

Мы просидели под обстрелом два дня. Началась жаркая пора: Каменское, опоясанное окопами и опутанное паутиной колючих заграждений, просыпалось и засыпало под оханье орудий и клекот ружейной перестрелки. Лишь глубокой ночью становилось тихо. Изредка срывали тишину испуганные залпы: это искали во тьме друг друга «секреты». А на заре на станции у бронепоезда «Дроздовец» начинали копошиться люди. Его мощные, 42-х линейные орудия с грохотом изрыгали смерть, посылая за Днепр снаряд за снарядом. На высоченной водокачке возле станции примостились на настланных досках деникинский офицер и телефонист. Отсюда они управляли артиллерийской стрельбой. В «цейсе» артиллерийских наводчиков прекрасно было видно движение красных частей. Вот на днепровский запорошенный снегом лед высыпали пехотные цепи в долгополых серых шинелях. Несколько раз красные бросались в атаку, пытаясь захватить городок, но деникинцы хорошо укрепились на подступах, окопались. Раз за разом вскипали ураганным огнем окопы, все кругом наполнялось сумасшедшим стрекотом выстрелов. Бронепоезд белых служил центром, становым хребтом их обороны. Красные то и дело пытались нащупать его огнём своих батарей, но «Дроздовец», маневрируя по путям возле станции, всегда благополучно избегал попаданий. И, залитые свинцовым ливнем, не выдерживая нечеловеческого напряжения, цепи большевиков отходили назад, оставляя на льду неподвижные тела.

На третий день, когда обстрел чуть утих, я отпросился наверх «до ветру»… и не вернулся.

Опрометью добежав до Свиридова, узнал последние новости. Оказалось, еще 20 декабря войска 14-й армии под командованием командарма Уборевича взяли Кременчуг, а теперь вышли на берег Днепра. Осталось подождать, когда Днепр, по которому уже шла ледяная шуга, покроет прочный лед. И вот, после особенно морозного утра части 45 стрелковой дивизии начали наступление на наш городок.

— Так и будет бодание это, покуда бронепоезд этот паскудный не подстрелят! — пожаловался Свиридов. — Надо его как-нибудь вызвать в другое место, как ты предлагал. Я сейчас соберу своих хлопцев, и пойдём к Николаю!

Выбрав момент, когда на улице стало потише, Свиридов отправился собирать «на дело» оставшихся в живых подпольщиков. Явились Пётр Остапенко и еще двое незнакомых мне рабочих. У всех при себе были револьверы. Когда сбор был завершен, мы все отправились к дому Лиды. Без её отца, без его знаний и доступа к телефонной станции, наш план был неосуществим.

Дверь нам открыла мама Лиды, Елена Петровна, немало удивленная столь позднему визиту.

— Ленька? Что-то случилось?

— Елена Петровна, нам бы с Николаем твоим переговорить, — отодвигая меня в сторону, протиснулся вперед Свиридов. — Дело у нас до него есть важное!

Женщина нахмурилась, но пустила внутрь, проведя в небольшую, чисто прибранную комнату. Николай Валерьяныч сидел за столом под висячей керосиновой лампой и что-то чинил. Это был ещё молодо выглядевший, хоть уже тронутый сединой на висках мужчина, сухопарый, с тонкими, интеллигентными чертами лица и внимательными глазами за стеклами круглых очков в роговой оправе. Подняв голову на вошедших, он произнёс:

— А, Иван Евграфович, здравствуй! Леонид, проходи, садись. Чем обязан?

Я сел на краешек табурета, чувствуя себя немного неловко. Предстоял трудный разговор.

— Николай, — начал Свиридов, явно стараясь выглядеть как можно убедительнее, — дело у нас к тебе, такое… деликатное. И опасное. Но очень важное для революции.

Николай Валерианович, помрачнев, отложил инструменты, посмотрел на Свиридова внимательным взором.

— Слушаю! Что за дело?