Андрей Валентинов - Ангел Спартака
— Скажи, Учитель, что можно теперь Твоей воскресшей обезьянке? Что можно, что нельзя? Ты отринул Своего брата, возлюбившего людей, и взял в себе в союзники Диспатера, Отца Невидимого — врага того, кого Ты зовешь Своим Отцом. Я тоже принесла ему жертву — и мы победили. Могу ли я...
— Решай сама.
Не голос — шелест ветра, холодного, осеннего.
— Это был Круг Первый, да? Я его прошла, значит, я теперь не просто загнанная девчонка, беглая рабыня, не желающая умирать. Я — Твоя ученица, Твоя тень, часть Твоей силы? Или я по-прежнему — никто, хламидомонада?
— Решай сама...
Шепот, еле слышный, почти неразличимый. Осень подступает, сдавливает горло, сырая мертвая осень, сырое мертвое Ничто.
Тьма.
...И наши тени вновь идут кружить во тьме ночной. Но нам нет больше места тут, для нас лишь мир иной...
* * *— Ну, я тебе скажу, госпожа Папия! Если бы не ты, ввек бы в этот Рим не возвращался. Там, у нас, на юге... Эх, наконец-то! Ты бы видела!.. Ой, а это чего такое?!
Аякс вернулся. Зашел ко мне. Наткнулся на картибул. И в самом деле — «ой».
— Котельный стол, — улыбнулась. — Каменный, его всем сенаторам с собой возить положено. Проходи, проходи, Прима сейчас нет и никого нет. Как я без тебя соскучилась, мой Аякс!
Прима и в самом деле куда-то унесло — вместе со всеми его слугами-служанками. Кажется, в гости за город собрался. Оно и к лучшему.
...А вот густой запах чьих-то протираний в комнатах и забытая шпилька на полу — не к лучшему. Хоть и папирусная я жена, но все-таки!
Обидно!
— Садись, Аякс, сейчас я налью тебе вина, это массикское, наше, из Кампании, самое лучшее. Его даже неразбавленным пить можно. Мы с тобой выпьем, ты все расскажешь. Как здорово, что ты вернулся!
Без одноглазого и в самом деле неуютно. Но отпустил я его без разговоров, даже сама ехать велела. Еще бы он же ездил к нашим.
К Спартаку!
В Риме я уже три месяца с ранней весны, а до этого целый месяц в Ноле пролежала. Свалила хворь — то ли горячка, то ли лихорадка какая. Удивилась я даже, не болела, считай, никогда. Видно, здорово меня смерть Эномая подкосила. Так что со Спартаком расстались, можно сказать, давно, на исходе зимы. Войско наше тогда в Бруттии стояло. Голодновато было, тесно (городишко-то маленький, легиону не развернуться), зато весело. Все мы весны ждали, весны и лета. Наберемся сил, откормим коней на зеленой траве — и держись, Волчица!
И вот уже лето. Как там наши?
* * *— Не узнала бы ты войско, госпожа Папия. Что у Крикса, что у Спартака. Оружия накупили нового, кое-что из-за моря пираты подкинули. Дороговато, но серебра хватает, прошлым летом запаслись, не забыли. И сами тоже наловчились. Помнишь, мы щиты из веток плели, кожей бычьей обтягивали, копья на огне обжигали? А теперь мечи делаем, получше римских гладисов будут. И панцири делаем, и шлемы. Ну мечи и прочее — это полдела. Порядок какой, ты бы видела. Как ребята строй держат, смотреть любо-дорого! А войско немалое, у Спартака тысяч тридцать, у Крикса — не меньше пятнадцати. Сейчас уже не всех берем, а только самых лучших, обученных. И конница есть, мы в Бруттии коней тамошних купили, объездили...
Слушаю, киваю, радуюсь. Многое, конечно, мне известно. Слухом земля полнится — есть такая пословица. И еще говорят: у страха глаза с тарелку. Тут, в Риме, в нашем войске чуть ли не сто тысяч насчитали. И пусть!
— Войско — это само собой. Дадим жару Риму, чтоб он пропал! Но и жизнь меняться стала. И в Брутти, и в Лукании, и в нашей Кампании даже. Римлян-то нет! Совсем, Папия! Каких еще в прошлом году перерезали, остальные на север рванули, не оглядываясь, калиги теряя. Все, спеклись квириты! Наши, которые граждане римские, тогу надеть боятся, даже по-латыни стараются не говорить. Представляешь? Народ, конечно, пуганулся вначале, а потом, когда Спартак порядок навел, когда грабить перестали — вновь оживился. Советы городские, сенаты всякие снова заседают — только без римлян проклятых. И рабам послабление. Кто хотел, к Спартаку ушел, а остальные с хозяевами ровно себя держат, лишний раз не кланяются. И все ждут — сама понимаешь чего. Чем лето кончится, ждут.
Это понятно. Те, кто за Италию, наших побед ждут, кто за Рим — наоборот. Летом все и решится: воскреснет Государство Италия — или вновь проклятым римлянам властвовать.
Бык — против Волчицы!
— Вот этого не скажу, Папия, не обессудь. При мне Крикс с войском ушел. Нет, не ссорились, смотр напоследок провели, речи говорили, победы друг другу желали. Говорили же так: Крикс, значит, Италию и дальше от римлян освобождать будет, свободы прежние возвращать, а Спартак всех остальных из Италии выведет, чтобы по домам. И еще говорили: войско у нас теперь большое, всех разом не прокормишь, быстро по дорогам не проведешь. Разделившись вроде бы удобнее. И еще говорили: маневр военный, хитрость. Не вояка я, госпожа Папия, гладиатор, не мне о делах таких судить. Только не нравится мне это.
И мне не нравится. Не только мы к лету готовились. Собрали войско консулы, ветеранов позвали, из Галлии конницу эдуев вытребовали. Всерьез воевать собрались, без шуток. Правда, и они войско разделили. У Лентула — свое, у Геллия — свое.
И еще — Квинт Аррий, чтоб его! Квинт Аррий — и отборный легион, самый лучший.
— Тебе, госпожа Папия, Спартак передать велел. На словах. Мол, ты знаешь, чего делать. Перед самым отъездом его видел. Все такой же, в плаще красном, в шлеме своем. Только теперь он перевязь преторскую носит. Нашим ребятам очень нравится. У римлян претор есть — и у нас есть. Скоро и консулы будут, и держава. Те, которые с Криксом, его так и называют: Первый Консул. Спартаковцы обижаются даже. Выходит, что Крикс Спартака главнее? Эх, не так что-то!
Знаю! Не так. Или все это — тоже хитрость, обманка, чтобы римляне проклятые поверили, будто в войске нашем неладно, клюнули?
— Ты-то как, госпожа Папия? Я, пока сюда ехал, наслушался. Правда, значит, что тут по улицам Гаруспик какой-то людей режет, кишки наружу выпускает? Ну Рим! Оно странно даже: война идет, тысячи и тысячи сгинули, еще больше скоро полягут, а целый город одного душегуба боится. Неужто все разом до сих пор поймать не могут?
Отвернулась я, чтобы с Аяксовым взглядом не встретиться. Глаз один, только насквозь видит. Зря удивляется! На войне в открытую бьются, щит к щиту, каждый с оружием, каждый убить готов — и умереть тоже. А когда дома, когда вечером на улицу не выйдешь, у каждого перекрестка оглядываешься!
— Ловят, — вздохнула. — Квестор говорит, зацепку нашли.
«Мой великий господин велел передать тебе...» Квестор нашел — и я, кажется, нашла.
— И пусть себе! — одноглазый хмыкнул, головой пока. — Ох, не хотел же я в этот Рим ехать. Если бы не ты, госпожа Папия! Не ты, не Спартак, не ребята наши... А теперь слушай. Узнал я, как муж твой, Эномай, да будет ему тепло у Плутона, помер. Трудно было, но узнал. Слушай!
Вдохнула. Выдохнула.
Слушаю.
АнтифонИз-за этого мы почти не общались с Носящим Браслет — из-за смерти Эномая. Когда в себя пришла, на ноги встала, к нему первому бросилась. К кому же еще? Он же Эномаю другом был, он же — наш Первый Консул!
Пожал плечами Крикс-консул, голову понурил. Чего, мол, рассказывать, Папия-вдова? Заболел — умер. То ли горячка, то чего еще. А не пускали к нему, потому как заразы боялись. В заразе все и дело, подхватил ее кто-то еще в Капуе, в школе Батиата. Вот и косила она, проклятая, то одного, то другого. И Эномая не помиловала, бедолагу.
И все.
А сам на носки калиг своих глядит!
Понятно, и второй раз спрашивала, и третий. То же слышала в ответ. А потом спрашивать перестала — и верить Криксу тоже. То есть как вождю нашему верила, приказов слушалась, но близко не подходила. Когда же (в разгар осени это было) ребята Носящего Браслет со Спартаком поругались — сейчас Вариния-претора бить или отступить немного, я первая против Крикса выступила. Меня, само собой, чуть ли не предательницей Италии сочли.
Сейчас, из своего страшного далека, пытаюсь я Крикса вспомнить — не могу. Такого, каким я его в Капуе увидела, еще так-сяк, а вот потом...
Спартак-младший, когда я ему об отце и всем прочем рассказывала, сразу почувствовал. Как же так, мол, Папия? Крикс же героем был и погиб геройски!
Верно, говорю, был героем. И погиб как герой.
* * *День позади. Иду.
Кирпичный Рим, черепичный Рим, дома-горы, улицы-ущелья.
Хорошо, что людно, что время вечернее, не протолкнуться в ущельях-улицах. Кто со службы, кто на службу: торговцы, разносчики, юристы, «волчицы», писцы, грузчики, водоносы спешат, спешат, спешат. Словно река горная.
Я не спешу — незачем. И некуда. Пока.
Река несет по ущелью, дальше, дальше, дальше, под ногами свежая грязь, по сторонам двери лавок, двери таберн, открытые ставни, закрытые ставни, и люди, люди, люди…
Римляне!
Враги.
