Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Постарайся договориться с главой общины, — сказал я вечером Фролу. — Предложи платить им за воду, э-э-э, да хотя бы мёду. Бочка мёда за год водопоя.

— Пробовали, Стёп. Они просят две, а не даём две, просят три.

— Понятно. Недоговороспособные… А может, расхерачить их просто из пушек? Зайти всем флотом и отстреляться бомбами.

— Кумыков много. Они разбегутся, потом соберутся и сами вдарят. У воеводы спроси. С ними лучше жить мирно. Ни османам, ни персам не покоряются, а они много раз пытались. Да и воевода царю пожалуется. Он тебя должен был предупредить, что кумыков задирать запрещено царским указом. Предупреждал?

— Предупреждал.

— Ну, вот! А ты: «вдарим».

Хорошо посидели и в этот вечер. Тоже с вином, но только местным, и тоже с песнями. Казакам нравилось, как я пою. Голос у Стёпки был звонкий, но с уже проявившейся юношеской хрипотцой.

— Ты сходи к ним ещё раз и скажи, что приехал я, наследник шахского престола, и поить меня теми помоями, что текут в Кизляре, — в падлу. И что они видели, какие у меня корабли. И это только три из многих. И вообще, я пришёл здесь править, а не помои пить. Завтра отплывать стану, оденусь в плате шаха и мы снова пройдём вверх по реке, и, якобы, наберём воды. Спросят, куда отправился, скажешь, — на переговоры с шахом Аббасом.

— Одежду ты прикупил дорогую, — без одобрения в голосе сказал Фрол и покрутил головой. — И что тебя повлекло в эту Персию. Торговали бы по тихой…

— Если бы не я, вы бы сейчас рыб в воде, или червей в земле кормили. А так, из серебряных кубков доброе вино пьём. И безо всякой свары. Щиплем купцов, и никто не догадывается, что богатства наши не только из-за торговли. И порядок на Волге и Каспии, это наш порядок, Фрол. Правда на Каспии — это только начало. Много ещё надо сделать. Надо делать так, как я скажу. Ферштейн?

— Ферштейн-ферштейн… А что такое «в падлу»?

Я хмыкнул.

— Не вместно, значит! — пояснил я. — Падла, это — падаль. То есть…

— Понятно-понятно… Плохое какое слово. Польское, наверное. Только у ляхов такие мерзкие слова с языка сходят. Не говори так больше, Стёпушка. Не уподобляйся Ляхам.

— А ты им скажи именно так, как я сказал. Не поймут так и разъясняй по-моему. Скажи им, что если они считают первого наследника шахского престола за падаль то скоро убедятся в обратном. Много не говори. Два-три слова и всё. Главное, чтобы поняли смысл, кто к ним на землю уже пришёл, как гость и друг, и кто говорит с ними пока по доброму. Понятно?

— Понятно, Стёпушка. Но про падаль, это лишнее. Нельзя самому себя так называть. Им только подскажи. Так и прилипнуть слово может. Что они поймут, кто знает?

Я подумал и понял, наговорил чёрте что. Да-а-а, это я, хэ-хэ, погорячился. Спорол, так сказать, чушь. Ага… Штирлиц порол чушь. Чушь, хе-хе, постанывала… Видимо, это вино на юный организм так действует. Туманит разум и будоражит кровь.

— Пьяный я, что ли? — удивился я, разглядывая звёзды в кубке с вином.

— Да! Ты прав! Про падаль не говори. Что-то меня-я-я… Я прямо здесь лягу.

— Комары не заедят? — спросил Фрол.

— Да и пох…

Я прилёг на баранью бурку и ушёл в небытие.

Несколько раз за ночь проблевавшись, утром я был как огурец. В первые я позволил перебрать с вином. Моё послабее будет. Хе-хе… Да-а-а… С почином тебя, Степан Тимофеевич. Эх, молодо-зелено!

Обмывшись в кадке чистой водой, набранной из «хорошей» бочки, я надел маскарадный костюм шаха и предстал пред казаками, у которых отпали челюсти. Все уже были готовы к отплытию и даже десятиметровый кораблик воеводы стоял на якоре в устье Терека.

Мы на утреннем бризе заскочили в Сулак прошлись вдоль берегов, набрали несколько бочек воды, развернулись и степенно выкатились в залив. Я стоял на носу и сверкал драгоценностями в лучах восходящего солнца. И драгоценности аборигенами были замечены, ибо стояли они, в отличие от прошлого раза, совершенно недвижимо и безмолвно, как и я. Они смотрели на меня, а я смотрел на них, разглядывая в подзорную трубу. Когда я смотрел на кого-то, тот словно чувствовал мой взгляд, начинал нервничать, суетиться и убегал. Может аборигены думали, что это у меня такое ружьё? Ну, да… Труба была достаточно длинной, чтобы быть похожей на ружьё.

Когда мы вышли вслед за корабликом под командованием Оболенского из залива, я снял драгоценную чалму и верхний парчовый халат, усыпанный рубинами, сапфирами и изумрудами и уложил вещи в сундук, который на корабле назывался рундуком. Приходилось перенимать британско-голландские, мать их, флотские традиции.

Я узнавал не побережье, а горы, начавшиеся от города Махачкала, который и теперь имел примерно те же размеры, что меня сильно удивило. Далее, через двадцать одну с чем-то милю, я увидел чистейшую, весьма обильную и бурную речку, вытекающую из пологого ущелья и мне вспомнилась фотография, висевшая у меня на стене в шикарной стальной рамке.

Прикинув расстояние от устья до сопок я присвистнул.

— Ни хрена себе сколько грязи с сопок намыло почти за четыреста лет. Да тут километров пять не хватает.

Именно эта река вела к Карабудахкенту, как правильно назвал этот город Оболенский, где сидел Сукрай Шевкал и правил своим, хоть и маленьким, но независимым государством. Как он между тремя силами лавирует? Не понятно. Может, потому, что между трёх сил? Две бы его задавили, а так, третья постоянно мешается.

— Вот туда мне как-то надо попасть, — подумал я. — Ничего, погоним волну, глядишь и докатится до Сукрай Шевкала. Мы плыли вдоль берега и я понимал, что не такие уж и маленькая у этого правителя страна. По побережью восемьдесят миль, а в глубь сколько? Явно больше. Как Приморский край, наверное. А это — до хрена.

Дербент меня тоже поразил отсутствием куска побережья примерно в два километра шириной. Тут Дербент представлял из себя крепость, стоящую на холме, 'частный сектор, раскинувшийся вправо и влево по берегу моря и порт с причалами открытыми складами и амбарами. Однако, масштабом Дербент поражал. Город был разделён стеной, спускавшейся от крепости до самого берега моря. На берегу стояла квадратная крепостная башня.

Мой начальник охраны Байрам встал на колени и стал молиться. Я предлагал ему вернуть его и его семейство — Байрам обзавёлся двумя детьми — в Персию, обещая хорошие «подъёмные». Но он ещё раздумывал. Его жена с детьми плыла вместе с нами и сейчас тоже стояла на палубе и тоже молилась. Дети находились в каюте с одной из молодых персиянок, что мне привёз Тимофей, а я подарил Байраму.

— Знаешь, какая мне пришла мысль, Байрам? — сказал я, когда тот поднялся с колен и повернулся ко мне, ожидая приказаний. — Я куплю в Дербенте дом и мне будет нужен в нём управляющий. В Дербенте можно купить дом?

— Лучше построить новый, — сказал, вздыхая Байрам. — Ты специально заговорил о доме? Чтобы я быстрее сделал выбор?

Я пожал плечами.

Глава 4

— Я жил за теми стенами, — он поднял руку и указал на крепость пальцем. — У меня был большой дворец и я управлял этим городом. Теперь ты предлагаешь мне в этом городе дом и стать в нём его управляющим? Хотя это всё условности, но это для меня унизительно.

— Тебе надо смириться с тем, что ты уже не султан этого города. Ведь султан переводится как «управляющий». Если бы тебя сняли с султанства, чем бы ты занялся?

— У меня бы было столько денег, что я смог бы построить такую же крепость вон на той горе.

Я хмыкнул. В моём времени на этом месте стояла крепость-новодел под старину очень странного вида.

— Ты не смейся, Степан Тимофеевич.

— Да, кто ж тебе даст там построить крепость? — спрятав улыбку, спросил я.

Бывший султан Дербента немного помолчал и сказал.

— Это моя земля. Видишь, там, на южном склоне нет даже виноградников. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому, что хозяина земли сейчас нет.

— Интересно, — произнёс я. — Твоя земля? И в чём же дело? Строй на этом месте. Возьми мои деньги и строй. Пусть это будет не мой дом, но ты же меня из него не выгонишь, если я приеду к тебе в гости? Выделишь мне гостевую избу?