Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
Воевода замолчал.
— Дары шаха — султану? — удивился я. — Как они оказались у вас?
— Хм! — улыбнулся Оболенский. — Они их потеряли в горах. Сильно спешили обратно.
— Богатые вещи? — я почувствовал удачу. — Я бы все посмотрел. Не только седло и упряжь.
— О-о-о! Всё вместе будет очень дорого стоить.
— Можно посмотреть?
— Отчего же нельзя? Посмотрите. Пойдёмте. Они, естественно, в казне хранятся.
Вещи были царскими. Как такие надевать-то? Каменья осыпали всё. Все свободные и не трущиеся места. Попона была обшита галунами из настоящей золотой нити. В вещах имелся полный шахский наряд, просто усыпанный драгоценностями. И весил он килограмм двадцать. В сундуке лежал меч с богатейшими ножнами.
Сердце моё обмерло, но вида я не подал и продолжал дышать ровно.
— Вы, князь, спокойны, — с удивлением мотнул головой воевода. — Я… Я не могу смотреть на это чудо с холодным сердцем. Именно потому я жажду избавится от него. Таким может владеть только государь.
— Вот и подарите.
— Я готовил для одного, а придётся дарить другому. Это как-то, э-э-э, не правильно, вам не кажется?
— В казне много такого лежит.
— Вы ходили в царскую казну⁈ — удивился Оболенский. — Хотелось бы мне хоть одним глазком заглянуть туда.
— Вы бы ничего не увидели, — улыбнулся я. — Всё лежит в сундуках.
— И это чудо тоже ляжет в сундук, — задумчиво проговорил воевода и посмотрел на меня. — А вы, князь, какому государю хотите подарить? Не Алексею Михайловичу, часом?
— Я и персидский подданный тоже…
— Неужели, шаху Аббасу Второму. Ха-ха! Вот он удивится, если узнает свои подарки!
— Думаю, шах даже и не знает, что намеревались подарить султану. Скорее всего, он сказал: 'Возьмите моё самое дорогое платье, саблю и седло и отправьте султану. Думаете, шах помнит все свои драгоценности? Как и наш государь, кстати.
— Наверное-наверное… Так, возьмёте?
— Боюсь, у меня, и вправду, не хватит на это денег. Если только сейчас вы возьмёте часть, а потом мы рассчитаемся. Готов написать закладную. Хотя… Что это я? Сколько стоит?
— Э-э-э… Если за пятнадцать тысяч и сразу?
— Кхе-кхе… Кто же в поход такую сумму берёт. Если бы я шёл нанимать армию тысяч в десять сабель, тогда — да. У меня с собой только тысяча рублей золотыми английскими фунтами. Э-э-э… Шестьсот пятьдесят фунтов.
— Э-э-э… Прилично, но явно не достаточно. Но и верно! Кто же в поход берёт деньги? Их в походе добывают.
— У меня войско. Моё, прошу заметить, войско. Его надо содержать. Это, по сути, -войсковая казна.
— Вся? — заинтересованно спросил Оболенский.
— Не вся, — усмехнулся я.
— Хорошо живёте, князь. И вам государь позволил вывезти столько золота?
— Нет. Вы же знаете про запрет. Это золото моей семьи, оно было здесь в Персии.
— Хорошо, когда где-то есть семейное золото, которым можно воспользоваться в нужный момент. То есть, если я правильно понял, можно рассчитывать на наш расчёт здесь? Когда я ещё попаду в Московию? А за такие деньги можно купить много чего попроще. Или на Отечестве землицы…
— Конечно можно, — подтвердил я его «догадку». — Тут и рассчитаемся. Думаю, к концу года — точно.
— А пока можно и тысячу взять. На остаток я напишу закладную.
Я прикинул. Шестьсот пятьдесят фунтов, это — десять килограммов золота. С пятидесяти килограммов самородков должно получиться сорок пять килограммов. Херня! И тут меня словно током ударило.
— Э-э-э, князь, а не возьмёте ли вы золотыми самородками. Фунтов у меня осталось не так уж и много, а вот золото есть.
— Персидское золото — хорошее золото, — проговорил, приподняв правую и нахмурив левую брови. — Но, что я буду с ним делать?
— Как это что? Переплавите, хотя бы и в Дербенте. Мои казаки и я сопроводим вас и поохраняем. Чтобы ваши стрельцы ни о чём не догадались. Золото при переплавке теряет десять процентов. Я отсыплю его на сорок процентов больше. А ювелир вам, к тому же, подтвердит чистоту самородков, сам отольет слитки, а может и отчеканить монету.
Меня почти трясло от предвкушения победы. Зачем мне возиться с этой недоделанной бурой, которую казаки насобирали на солёном озере Индер, что находится в пяти километрах от Яика. Это крупнейшее месторождение боратов[1], то есть солей «Бора». Воды озера содержат соли высокого качества с содержанием калия, брома и бора. Добывают и пищевую соль. Сочетание бора с простой солью и даёт, при некоторых манипуляциях нужную мне для расплава золота «буру». Но ведь эти манипуляции ещё надо сделать. А начнёшь делать, — что-то заподозрят казаки. Мне для этого нужна кузня. А что может в кузне делать парень, не стуча молотком. Правильно — колдовать. Или что-то плавить…
— Короче, — сам себе сказал я, а внешне мило улыбнулся.
— Вы очень странный молодой человек. Приезжаете из Москвы с грамотой от царя и царскими полномочиями. Привозите такую парсуну государя, каких мне ещё видеть не доводилось, а, поверьте, приходилось видеть всякие. И я знаю, что эту парсуну написали вы. Вы — наследник шахского трона! И вы сорите золотом. С вами интересно и выгодно иметь дело! И, хотел спросить, вы, часом не планируете стать шахом? Если да, то не возьмёте ли вы меня в воеводы?
Я невозмутимо смотрел и слушал Оболенского, понимая, что у меня всё почти получилось.
— Вы это серьёзно? — спросил я.
— Что, серьёзно? Про трон шаха, или про моё воеводство?
— Про воеводство.
— Кхэ-кхэ-кхэ! — закашлялся Оболенский. — Значит про трон шаха, это — правда?
Я ему не ответил.
— Тогда и про воеводство — правда. Я уже свыкся с этими местами. Вода здесь, правда, — жуткая дрянь. Приходится возить с другой реки, что с гор течёт. Сулак называется. Вот там чистая вода.
— Почему там городок не поставили? Там по всей реке поселения кумыков. Места нет свободного. И она считается владением правителя Карабудахкента Сукрай Шевкал.
— А воду набирать можно?
— Воду набирать можно, но кумыки сильно недовольны. Сухрай зело борз, как говаривали наши пращуры. Пытается договориться с местными, чтобы закрыть наш городок. Обещает им свою защиту от всех. Но местные, слава Богу, ему не верят.
В подарок я передал воеводе своего вина, чем немало удивил Оболенского. Из царских Астраханских виноградников нельзя было взять ни ягодки. Сие было чревато казнью. А тут я привожу с Волги своё. Естественно, воевода угостил меня и местным вином. Оно оказалось более терпким. Честно сказать, мне моё показалось вкуснее.
С поездкой в Дербент решили не откладывать. Воевода попытался переложить «суету» с переплавкой золота на меня, но я сослался на то, что не хочу к себе привлекать внимание персидских властей и готов побыть временно техохронителем. Всё равно, передавать ювелиру сразу весь объём самородков нельзя. Вряд ли он сможет переплавить все четырнадцать килограмм золота. Я полагал, что он сможет за раз переплавить будет максимум пол кило. Плюс чеканка монет…
— А вот после первой партии, я смогу приходить от вашего имени.
— Что ж, — благоразумно, — согласился Оболенский. — Тем более, что меня в Дербенте знают. Покупал я там, кхэ-кхэ, драгоценности у одного, кхэ-кхэ, ювелира.
Глаза Оболенского при этих словах блеснули, а по лицу пробежала странная гримаса.
— Какие-то более тесные контакты связывают вас, — подумал я. — А не сбываешь ли ты через этого ювелира награбленное? Или приобретаешь «бумаги» на нажитое «непосильными трудами»?
Отправиться в Дербент мы с Оболенским решили на следующий день. Этим же днём мы на шхуне сплавали на речку Сулак и дерзко войдя в устье, мы прошли на парусах и вёслах довольно далеко. Ширина и глубина, двести и четыре метра соответственно, позволяла. Течение было совсем слабое, а вода почти пресная.
Кумыки, сбежавшиеся на берега, что-то кричали ругательное, отчаянно махали руками и палками, швырялись камнями и изредка постреливали в нас стрелами из луков, падающими в воду. Мы проплыли вверх по реке метров семьсот, когда глубина сократилась до двух метров, а вода стала совсем пресной, набрали воду в бочки, развернулись и вышли. Я понимал раненых казаков, которых привезли сюда и которым совсем не хотелось конфликтовать с местным населением. Конфликту они предпочли пить грязную воду реки, протекающей многие километры по илистой и глинистой долине через многочисленные селения.
