Спасти кавказского пленника (СИ) - "Greko"
— Что он имел в виду? — спросил я, стараясь не выдать волнения.
— Не знаю. Просто просил тебе передать и сказал, что тебя ждет. Он недавно перебрался на левый берег Кубани и устроился в ауле хамышевского князя прапорщика Шеретлука.
— Офицер русской службы? — удивился я. — И живет в ауле черкесов?
— Мирный аул. Аманатов выдал Зассу. Туда многие приезжают. Опасности нет. Зато твой поход за головой Донекея крайне опасен. Я знаком с ним. Из простолюдинов и потому обуян тщеславием, дерзкой отвагой и смелой предприимчивостью. Однажды мы встретились. Он со своей ватагой возвращался из набега и отдыхал на краю дороги. Я, содрогаясь от ужаса, но желая приобрести покровительство столь страшного в горах человека, поднес ему двенадцать свертков серебра, из которого черкешенки с большим искусством ткут галуны. Донекей милостиво принял подарки и обещал свою защиту. «Не слишком, однако ж, полагайся на мою дружбу — я и старым друзьям иногда не даю пощады», — сказал он на прощание. Сам видишь, что вышло из этой встречи, — кивнул на абреков купец.
— Бог не выдаст, свинья не съест, — легкомысленно отмахнулся я.
Черкесогай поморщился. Упоминание свиньи его покоробило. В горах Северного Кавказа даже на кабанятину смотрели косо. На кабанов охотились с энтузиазмом, но туши бросали на потребу волкам и шакалам.
Какие, к черту, кабаны⁈ Тамара! Тревога и радость — все одновременно вызвали такой стресс, что в голове традиционно закружил рой пчел. Разными голосами, подчас, обидными словами, они гнали меня на свидание с неизвестным Гаем. Пришлось усилием воли разогнать противных. Гай от меня не убежит. Требовалось закончить с Донекеем.
— А что с этим? — спросил Степка, указывая на валявшегося на обочине абрека.
— Как что⁈ Вешать будем! — подмигнул я своим ребятам.
Вешать не пришлось. Даже в планы не входило. Как только отряд удалился, гоня перед собой толпу пленных, мы двинулись в лес. Дорогу указывал избежавший петли, но обзаведшийся серебром подельников, приободрившийся абрек. Как все предатели, он был многоречив. Сыпал историями из жизни Донекея. Не то осуждал, не то восхищался. Скорее, и то, и другое.
— Однажды, — рассказывал он, — мы решили напасть на турецкий торговый корабль. Подплыли на лодках. Завязалась жестокая борьба. Почти все получили раны. Но мы победили. Столько тканей! — он причмокнул губами при воспоминании о богатой добыче. — Стали решать, что делать с выжившими турками. Оставить в живых, превратив в рабов? Они бы донесли в Синоп или Трабзон. И турки отомстили бы нам. Или перестали слать корабли.
— И как же вы поступили?
— Прирезали всех, — без тени смущения ответил абрек.
Лиственный лес, через который мы ехали к лагерю Донекея, уже сбросил свой осенний наряд. Незаметно подкрасться к стоянке было сложно. Ее уже выдавала тонкая струйка дыма и запах мяса, жарящегося на костре. Разбойников скрывала складка местности, которую нужно было как-то преодолеть. Метров триста. Пешком. Потом ползком. Стали спешиваться.
Проводник уже не требовался. Он порывался что-то сказать, но не успел. Я воткнул нож ему в сердце. С предателями у меня разговор был коротким. Я так себе пообещал, когда гонялся за похитителями Торнау.
Бойцы и ухом не повели. Проверяли ружья, не обращая внимание на валяющееся тело.
— Что с серебром будем делать? — шёпотом спросил меня Сенька.
— Оставь. Ни к чему нам грязные деньги, — Сенька согласно кивнул. Этот парень мне нравился все больше и больше. — Разойдитесь, — приказал я своим людям. — Распределите цели и не стреляйте в одного. Нам геройства не нужно. Быстро сделали свое дело и по домам. В смысле, в ближайший аул.
Оставили лошадей под присмотром и украдкой, рассыпавшись цепью, держа ружья на изготовку, стали подкрадываться. Нам требовалось сблизиться с противником на сто метров. Но не свезло.
Сложно подобраться к лесным братьям в осеннем лесу, в котором они — как у себя дома. Нас выдал шорох листвы. Неизбежный и неотвратимый, как налоги и смерть. Она уже зависла над полянкой в ложбине, поджидая первую жертву.
Но абреки не спешили на свидание с бледной старухой с косой. Стоило нам появиться на гребне возвышенности, склон которой переходил в нужную нам полянку, нас встретили выстрелы из длинных ружей. Не самое удобное оружие для лесной братвы. Но дальнобойнее, чем наши мушкеты. Кто-то закричал, получив ранение. Мы ответили вразнобой, а не единым залпом. И поспешили укрыться за деревьями и какими-то каменными блоками, сложенными странными домиками.
«Дольмены?» — удивился я, отметив идеально ровный круг, вырезанный в толстом камне. От вертикально стоящей плиты брызнули осколки, и тут же я услышал звук новых выстрелов. Полянку заволокло пороховым дымом. Лишь по вспышкам пламени на зарядных полках можно было понять, куда стрелять, чтобы попасть в противников. Они прятались за бурками, сдвинув их шалашиком.
Я забил патрон в ствол деревянным шомполом. Приготовился угостить свинцом огрызавшихся огнем абреков. Меня внезапно озарило.
«Я же в первый раз, когда нажал на спусковой крючок, не увидел и не услышал выстрела! Что, если в моей „Смуглянке Бесс“ сейчас не один, а два патрона? Стрельну, а ствол разорвет у меня в руках…»[1]
Выбирать мне не пришлось. Кто-то на небесах решил, что не фиг Косте думать о бренности сущего. Из порохового дыма на меня выскочил вопящий абрек, размахивающий на ходу шашкой. Слегка отвернув лицо в сторону, я нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Горца снесло, будто лошадь лягнула.
Но за ним на меня понеслась толпа израненных, но злых и отчаянных абреков. Ружья они где-то побросали и кинулись по привычке в шашки. Не успел я испугаться, как им навстречу метнулись мои черкесы. Впереди всех, перепрыгнув через меня, мчался тот, кто просил дать возможность рассчитаться с Донекеем. Он сцепился с невысоким, но крепким, как боровик, горцем, вертевшимся юлой и махавшим саблей, как пропеллером.
Я взвел свой верный револьвер. Стараясь не зацепить своих, отстрелял все четыре оставшихся заряда. Осечки не случилось, а моя стрельба возымела нужный эффект. С бандитами разобрались на раз-два.
Тяжело дышавший мститель плюнул на тело поверженного крепыша.
— Больше не будут мальчишки в аулах играть с именем Донекея на устах!
Я встал и подошел к убитому. Процитировал классика:
— Взял и клюнул Таракана, вот и нету великана.
— На широких его плечах сидели бесы! — кивнул мститель на труп. — В своей погоне за славой он запятнал свое имя кровавыми злодеяниями.
— Насколько я могу судить, мой друг, подобное можно сказать о каждом втором горце. Весь ваш образ жизни и мыслей толкает вас на черные дела. Вы ни во что не ставите ни человеческую кровь, ни свободу людей. Впрочем, не мне тебя учить, — вздохнул я горестно. — Теперь, когда ты насытился мщением, покинешь нас?
— Ни за что! — горячо воскликнул горец. — Я буду с тобой до конца! А своих бесов я давно согнал с плеч. Не ищу бессмысленной славы. Хотя в бою меня каждый раз охватывает какое-то безумие.
— Экий ты сорвиголова. Я буду звать тебя Башибузуком! Слышите все! — обернулся я к своим людям. — Этот герой по прозванию Башибузук, победивший самого Донекея, отныне будет моим заместителем.
Ответом мне стали радостные крики. Люди горячо поздравляли нового командира и с воинской удачей, и с назначением. Кто-то предложил избавить бандитов от голов и отвезти их Зассу. На него зашикали. Сенька хозяйственно потрошил трупы на предмет ништяков и серебра.
Я сладко потянулся. Пора в путь-дорогу. Теперь ничто не мешало мне наведаться к Андрею Гаю, чтобы узнать, с какого перепуга он треплет имя моей жены.
[1] Во избежание возможных споров, поясним. 1) При стрельбе дозвуковым патроном, сперва слышен свист пули, затем звук выстрела. 2) После сражения при Геттисберге было собрано 27 000 мушкетов. 12 000 были заряжены двумя выстрелами. 6000 содержали от 3 до 10 зарядов. В одном вообще насчитали 26 пуль! Оружейники проводили испытания на разрыв ствола. Выяснилось, что американские мушкеты выдерживали выстрел из ружья, снаряженного до 9 пуль! 3) Выстрел двумя патронами — более чем реальная история. Есть данные современной судмедэкспертизы о подобных случаях. Одновременный выстрел двумя патронами объясняет несовпадение количества входных отверстий на теле и одежде.
