Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

Кстати про царский венец, выполненный в виде «короны Российской Империи», и надетый на голову Алексея Алексеевича… Его тоже сделали Дербентские ювелиры. Она выглядела такой богатой и сияющей во многих-многих зажжённых свечах, что натурально слепила глаза.

Мне показалось, что вдруг случился тот случай, который может исправить ситуацию. Венчание на царство раскольными служителями церкви, лишённые сана — нонсенс, который может быть исправлен решением патриарха задним числом. За ним, кстати, уже послали. Взъерепенится, так — снимем и назначим Макария Новгородского временно исполняющим обязанности патриарха.

Думаю, что в Измайловской крепости остались только преданные Алексею дворяне и бояре, искренне заинтересованные в его избрании царём и не кто не возникнет против сего мероприятия и возвращения проклятых в лоно церкви.

А что, митрополит так торжественно и объявил, что, «по праву родства с Царем Алексеем Михайловичем, по его завещанию и согласно всенародному избранию, духовенство благословляет Алексея Алексеевича на великие и преславные государства Русского Царства и венчает по древнему царскому чину и достоянию». Речь митрополита заканчивалась призванием благодати Божией на новонареченного Царя на благо всему государству.

Царь был отправлен на чертожное место, где и воссел на свой престол в виде царского же трона, изготовленного в Персии тоже по моему образцу и тоже в двух экземплярах немного ранее царских регалий. Алмазный трон, в реальности подаренный царю Алексею Михайловичу торговой компанией Армении в Иране с прошением торговать без пошлины на территории России, был и в моём случае выполнен из сандалового дерева, облицованного золотыми и серебряными пластинами. Причудливый растительный орнамент прочеканен на пластинах. Резная полоса с крупным узором, изображающим процессию слонов с восседающими на них погонщиками, окаймляет низ трона. На спинке трона в картуше с жемчужной обнизью шитая надпись: «Могущественнейшему и непобедимейшему Московии императору Алексею на земле благополучно царствующему сей трон, великая искусством сделанный, да будет предзнаменованием грядущего в небесах вечного блаженства. Лета Христова 1659».

— Как это возможно⁈ — прошептал так, что его услышал даже новоиспечённый царь Алексей Второй, князь Милославский, а потом вопрошающе простонал. — Открой тайну Степан, ты кто!

На что я просто пожал плечами и развёл руками.

Надо сказать, что деревянная церковь Рождества Христова, возведенная в Измайловской крепости к тысяча шестьсот шестьдесят пятому году, мне понравилась своей свежестью, чистотой и новизной, и именно в ней мы наскоро «соорудили праздник».

Для прохождения Царя от царского места на чертоге до царских врат и от них до обыкновенного царского места по сукнам разостлали пути, или дорожки, из красного бархата. Вправо от амвона поставили три сандаловых стола, светившихся своей древесиной, для царских регалий. А свечей восковых зажгли…

Рядом с усаженным на престол царём на небольшой стул сел митрополит Макарий и мы все ещё долго слушали молитвы и пение литурги и смотрели за иными действиями священников с царём, в том числе и причащение, до которого с царя сняли венец и передали его снова мне, а потом отобрали и уже навсегда.

— Эх! — мысленно сокрушился я. — Не видать тебе, Стёпка, короны Российской Империи.

По окончании Литургии митрополит, сопровождаемый сонмом священнослужителей, приблизился к царскому месту, преподнес нововенчанному и миропомазанному Царю просфору и поздравления с миропомазанием и принятием Святых Тайн. Государь поблагодарил поздравивших, пригласил их в тот день к своей царской трапезе и южными дверями вышел из церкви, где его ждала царская полукарета, подаренная Матвеевым царю Алексею Михайловичу.

Царя одели в шубу, усадили в карету и под охраной сотни нарядно одетых казааков, вывезли из крепости. Следом за ним по возкам расселись участвовавшие в церемонии коронации и опешившие от происходящего «гости».

Со стороны Москвы раздавался радостный перезвон колоколов. Это мои казаки донесли указ новоизбранного царя «радоваться». Тут и подъехал патриарх Иосаф на санках, привезённых взмыленной лошадью. Увидев, вышедшую процессию и царя в сверкающей на солнце корне, Иосаф благоразумно пал ниц перед остановившейся каретой.

— Царь мой и государь! — вскричал он. — Радость то какая! Позволь приложиться к руке⁈

Алексей протянул руку, Иосаф вскочил с колен и бойко подбежав к карете вцепился в рукав царской шубы и приник к тыльной стороне кисти губами, спрятанными за покрытыми изморосью усами и бородой.

— Дозволь следовать за тобой, великий государь?

— Следуй, — благосклонно разрешил царь и все снова тронулись.

Я ехал на своём белом, как снег, «дестриере»[1], сидя на нём верхом в парадном седле на красной, вышитой золотом, попоне. В белой войлочной бурке и всё в той же белой черкеске, лишённой всяких украшательств, кроме газырей[2] с серебряными колпачками, украшенными искусной резьбой. Ехал я рядом с царской каретой и поглядывал на Алексея, уже пришедшего в своё нормальное состояние, но явно «измочаленного» стрессом, вызванным неожиданной радостью обладания вожделенной властью.

— У меня кружится голова, — тихо сказал он.

— А ты закрой глаза и подремли немного. Когда надо будет народ приветствовать и рукой помахать, я скажу.

— Подремать? Как можно! Да и не смогу я…

— А ты подыши глубоко, спокойно и закрой глаза. Не уснёшь, так не уснёшь. Отдохни просто.

Государь послушался, прикрыл глаза и размеренно задышал. Через минуту его голова склонилась на бок. Мы ехали через Черкизово, Хапиловку, Покровское, — то есть по зимней дороге. Встречные повозки останавливались, прижимаясь к обочине, простой люд сходил с них и падал на колени, ныряя, как тетерева, в лежащий за пределами дороги снег. Колокольный перезвон приближался, приближался и встречающий царский поезд люд. В толпах стали появляться персонажи посолиднее: купцы, посадские главари, иностранцы. Тех было хорошо видно по их европейским платьям и шапкам.

При въезде в Москву царскую процессию встретила группа священников высшего сана. Я в своих указах главы Монастырского приказа требовал, чтобы пришли все митрополиты и епископы, присутствующие в Москве, и они пришли встречать помазанника, вырядившись в праздничные одеяния. А куда им деваться, если в указах писано: «Волею государя нашего…» и так далее.

Вообще-то крестный ход «опальных старцев», возглавляемый митрополитом Новгородским Макарием, не прошёл незамеченным. Я, к тому, же выделил полусотню черкес в их сопровождение, и крестный ход из Москвы в Измайлово вызвал настоящий переполох. Особенно среди московской же знати.

Привлёк он внимание и казаков, что выкрикивали имя Шуйского «в цари» на лобном месте, коих я теперь и высматривал в толпе встречающего царя люда. Высматривал-высматривал и высмотрел. Сразу за патриаршими дворами, что расположились за Покровскими воротами, перед стеной Белого города, я заметил группу прямо сидящих на стройных лошадках «посадских». Этих лошадок я и среди целого войска узнал бы, так как выведены они были на моих конных заводах из завезённых из Европы рыцарских «рысаков». Рысак — конь сильный, но более лёгкого телосложения, чем тот «дестриер», на котором я ехал. Рысаков использовали для быстрой скачки или охоты. Я же теперь исполнял роль обеспечивающего безопасность высшего должностного лица и должен был выглядеть очень опасным для тех, кто жаждет покуситься на царскую особу.

— Василий! — крикнул я так громко, что царь едва не выпал из кареты от того, как вздрогнул.

— Ус, мать твою! — крикнул я ещё громче. — Подь сюды! Тебя тут, как раз, и не хватает.

Васька Ус выглядел — на мои деньги — очень, сука, пристойно. Одежда его была как раз под стать моим лошадям.

— Встать в строй, казаки! — приказал я и махнул рукой, показывая на положенное им место. — Василий Ус! Приказываю доложиться!

Казаки были ошеломлены. Во-первых, тем, что их головной атаман едет рядом с новым царём, во-вторых — тем, что царя охраняют известные им казаки, в третьих, тем, что сам Атаман зовёт их присоединиться к торжественной праздничной процессии царского поезда.