Было записано (СИ) - "Greko"

За мной пришли, позвали к имаму. Пока шел, осмотрелся вокруг. Большой двор. Куча строений. В ста шагах от нужного мне здания виднелась какая-то хибара. По всей видимости, судя по охране, именно под этой саклей скрывается яма-зиндан, где держат русских пленников. Почему так сурово? Эдмонд не смог мне объяснить.

У входа в двухэтажный обычный, европейского типа дом стояла большая толпа сердитых мюридов. Лица напряженные, даже злые. Хоть я не отличался от них одеждой, на их фоне смотрелся комнатной собачкой рядом со свирепыми волкодавами. В каждом жесте, в каждом взгляде сквозило одно: только дай повод — и мы тебя растерзаем. Не спасет тебя ни шашка, ни кинжал, ни пистолеты.

У одного на спине черкески был пришит красный лоскут[4]. Он был самым неприятным из всех. Грубо сорвал с меня все оружие. Почти втолкнул в зал.

Меня приветствовал Шамиль с доброй улыбкой на устах.

— Вот мы и встретились, грек.

Он сидел в окружении двенадцати воинов. 12 наибов в серых чалмах с серебряными полосами типа погона на правом плече обычных черкесок. У каждого на груди блестели большие серебряные и позолоченные пятилучевые звезды, украшенные филигранью, зернью и надписями на арабском. 12 апостолов газавата рядом с вождем, одежда которого была лишена чего-либо, похожего на роскошь.

— Почему у нашего гостя отобрали оружие? — грозно спросил имам. — Верните ему кинжал. Ну⁈

Мне тут же без споров вернули холодное оружие — даже шашку.

— Присаживайся, — имам указал мне на место на ковре напротив себя. — Как обращаться к тебе?

— Предпочту в вашем обществе, чтобы меня называли Зелим-беем. Меня под этим именем все знают в Черкесии. Я уздень первой степени джигетского князя Гечь.

— О! — удивились присутствующие. — Выходит, ты предатель своего народа?

— Почему? Джигеты присягнули в прошлом году русскому царю. И я знаю многих адыгских князей, которые верно ему служат.

Шамиль и наибы промолчали на мое замечание.

Я уселся по-татарски. Спокойно поприветствовал всех в традиционной турецкой манере. Завязался ничего не значащий разговор, перемежаемый шутками. Шамиль улыбался. Его наибы тоже.

— Зелим-бей! — вдруг сурово молвил имам. — Большие лица в важных разговорах всегда сначала шутят, а потом уж толкуют о деле. Так сделали и мы с тобою. Теперь поговорим о важном. Какие новости ты привез нам? Почему мне приснился сон, что мой возлюбленный племянник не вернётся ко мне?

— Твоя проницательность, имам, сравни твоей мудрости, — я подивился про себя, насколько у Шамиля хорошо поставлена разведка. — Гассан Али-оглы не захотел уезжать из столицы царя. Сказал, что ему там хорошо.

— Не пойму я, твои начальники решили шутить со мной?

— Никак нет. Позвольте мне доложить, — имам кивнул. — Я привез список лиц, которых готовы обменять. Два муллы, сидящих под арестом в Тифлисе, тринадцать пленных мюридов и девять женщин, мужья которых погибли под Ахульго.

— Это неприемлемо! Мы сказали: за каждого уруса двоих правоверных.

— Почему? Голова на голову — это справедливо.

— Очень мало. Что с деньгами? Я требовал миллион!

— Таких денег никто за пленных не заплатит. Это огромная сумма.

— Да это безделица для урусов! — вскричал один наиб. — Если имам захочет, он получит целую арбу серебра!

— Арбу? Я и предлагаю арбу. Пятнадцать тысяч рублей. Столько серебра помещается в одной арбе.

— Как так⁈

Меня озарило. Эти мудрые и мужественные воины — совершенные профаны в финансовых делах. Они просто не понимают, что такое миллион. Цифру услышали от кого-то — возможно от поляков-дезертиров. Она им понравилась. Но соотнести цифру и объем им никто не подсказал.

— Если бы я привез вам миллион бобов и предложил бы их посчитать, а имам всем вам приказал ничего не есть, пока не закончите подсчеты, вы бы умерли с голоду, но так и не закончили бы.

— Неужели это так много? — зашептались наибы.

— Пятнадцать тысяч звонкой монетой — это целая чеченская арба. И это очень большие деньги. Когда мы встретились в Ахульго, имам, я был поручиком. В год получал 250 рублей серебром. Нетрудно посчитать, сколько лет мне пришлось бы служить, чтобы заработать такую сумму. Шестьдесят! Столько не проживу!

— Мы обсудим и вернемся к этому вопросу, — милостиво кивнул Шамиль.

Было видимо, что мои примеры его впечатлили.

— Позвольте мне добавить несколько слов об обмене.

— Попробуй.

— Вы хотели вернуть племянника. Я понимаю…

— Родственник для меня важен, — перебил меня Шамиль. — Но я его не видел уже пять лет. Он, наверняка, сильно переменился. Меня куда более волнуют выгоды моего народа.

— Я об этом и толкую. Список, который для вас подготовлен, составлен так, чтобы принести вам славу и уважение народа.

— Поясни!

— Муллы — вы вернете духовных лиц, из-за которых тоскует сердце каждого правоверного. Пленные мюриды — воины начнут вас уважать как отца, который печется об их жизни. Женщины — тут и говорить не о чем. Каждый в горах знает, что вдовы шахидов заслуживают самой лучшей участи.

— Смотрю, в Тифлисе нашелся кто-то умный.

— Долго искали, имам, пока нашли!

Все захохотали.

— Мне нравится этот парень!

— А я хотел бы послушать про жизнь в Черкесии.

— Да-да! Расскажи нам, как обстоят там дела. Надеемся, не все последовали примеру джигетов?

— Что с вопросом веры? — сурово молвил имам. — Говори все, как есть. Человек должен говорить правду, как перед Богом, так и перед человеком.

— Исламизация, имам, началась не так давно. Очень много тех, кто остался язычником. Или верит в православный крест. Приезжают турки-проповедники. Строятся мечети и мусульманские школы. Но далеко не везде. Музыка, танцы, вино, народные гуляния — все, что порицается вами как зло — процветает в Черкесии. Без трубки табака не встретишь ни узденя, ни простого крестьянина.

Шамиль помрачнел.

— Я отправил к черкесам своего наиба, Хаджи Мухаммеда. Да ниспошлет Аллах ему свое благословение, чтобы у него получилось наставить на истинный путь жителей Запада и научить их следовать шариатским законам. Впрочем, знай: в моем имамате все равны, если сражаются за наше дело. Мы не делим ни по роду или племени, ни по религии, ни по знатности. Русские мне служат. И им у меня хорошо.

— Кто знает, куда заведет нас наша судьба? — спокойно молвил я. — Сейчас я хочу сослужить вам службу. Устроить все к общей пользе. А в будущем… Вдруг и я стану вашим пленником? Посадите меня в яму? Или отпустите?

— Откуда знаешь про яму? — ощерился Шамиль. — Шпионы донесли? Все равно! Тебя отпущу, коль попадешься. А если хорошо мне послужишь, еще и вознагражу. Договорились. Пора закругляться. Время намаза. Я обсужу с народом, без которого не принимаю ни одного решения, и сообщу послезавтра свой ответ. Ступай. Тебе дадут мясо и соль.

Я раскланялся. Меня проводили в кунацкую, где уже ждал накрытый стол. Но спокойно поесть мне не дали. Пришли несколько наибов. Разделили со мной трапезу. И засыпали вопросами. Расспрашивали обо всем на свете. О мировой политике, о том, как живут люди в других странах. Узнав, что я жил в Стамбуле, долго пытали меня, как устроена жизнь в Османской империи, видел ли я султана и крепко ли его войско. Рассказам про Петербург и огромные пространства России не поверили, решив, что я нарочно пугаю. Лондон их не заинтересовал. Видимо, их любопытство удовлетворил Спенсер.

Любопытство. Они были крайне любопытны. Порой напоминали детей, которые спрашивают, почему качаются деревья. Но тут же развеивали это впечатление каким-то мудрым замечанием. Эти люди, которые в своей жизни не видели ничего, кроме своих гор, овец и войны, хотели большего. Все они были из простых. Газават стал для них социальным лифтом, вознесшим их на немыслимые высоты. Как и их вождя. Особенно их вождя!

Он вызвал меня к себе ближе к вечеру. Решил дать мне частную аудиенцию.

— Твой шрам, — удивил он меня с порога. — Когда мы встретились впервые, его не было. Чеченская сталь?