Было записано (СИ) - "Greko"

Последние семь верст оказались самыми трудными. Дорога шла через лес, порой по уступам шириной не более вытянутой руки. С одной стороны — узкий овраг, но такой глубокий, что выскочивший из-под лошадиного копыта камень достигал дна через некоторое время. С другой — почти отвесная стена. Как тут протащить артиллерию и обоз?

Ха! Поймал себя на мысли, что стал мыслить исключительно военными категориями. А еще в отставку собрался! Пора приучаться к гражданской жизни, Константин Спиридонович!

Спуск в котловину по пологим зеленым скатам после прорыва через тесно растущие деревья — самая легкая часть пути. Далее мы ехали по равнине к двухэтажному дому, окруженному многочисленными строениями — резиденции Шамиля.

— Урусы построили, — пояснил мне молчавший до этого один из проводников.

— Пленные?

— Нет. Наши. Там живут, — махнул он рукой в сторону группы саклей и с трудом выговорил трудное слово. — Поляк. Там их слободка.

— Где я буду жить? У имама?

Мюрид посмотрел на меня, как на умалишенного.

— Домов для гостей хватает. В дом Ахверды-Магомы тебя отвезем.

— Все наибы тут живут? — решил я воспользоваться неожиданной словоохотливостью проводника.

— Нет. Шоип-мулла — в Цонторой. Версты четыре отсюда. Другие — кто где: в Беной или далеко отсюда, в своих наибствах. Многие приехали. Хотят тебя послушать.

«Кажется, его смутила моя черкеска, и он не понял, кто я такой».

Дом прославленного полководца Шамиля, Ахверды-Магомы, ничего особого из себя не представлял. Обычная турлучная сакля. Меня разместили в кунацкой. Помогли развесить оружие на стене. Подали воду для умывания. Принесли кирпичный чай. Потом скромный ужин, но с солью. Это был знак внимания к гостю, за который стоило поблагодарить.

— Правду говорят, что ты необычный урус, — хмыкнул мюрид, принёсший еду.

Я узнал его. То был Юнус из Чиркея. Встречался с ним в лагере Граббе под Ахульго.

— Я не русский, уважаемый Юнус. Я грек. Кавказец. Рад, что вы выжили на горе.

Верный спутник Шамиля удивленно вздернул брови. Присмотрелся. Кивнул каким-то своим мыслям.

— Когда я увижусь с великим имамом?

— Шамиль — просто имам. Запомни, он не терпит ни восхвалений в свой адрес, ни излишеств.

Кончено. А то я не догадался! Шамиль не стал бы тем, кто он есть, если бы не использовал весь арсенал пиар-манипуляций массами. Никто его, естественно, не учил. Природный талант. Политик-самородок. Социальный цинизм отточен как бритва. Остается только восхищаться.

Я слышал историю, как он приказал наказать плетьми свою мать за то, что она ходатайствовала за чеченских старейшин. А потом взял на себя ее вину, подставил свою спину. Всем показал яркий пример и любящего сына, и сурового, но справедливого вождя.

— Завтра он тебя примет, — прояснил мне расклад Юнус, убедившись, что я все понял, и направился на выход.

— Скажи мне, могу ли я увидеть пленных?

— Завтра! Все завтра!

— А где хозяин дома?

— Ты не знаешь? — удивился Юнус. — Готовит свадьбу Шамиля в Большой Чечне.

Пришел мой черед удивляться. Но мюрид не удосужился что-либо объяснить. Так и ушел, оставив меня в полном недоумении.

… Мне не спалось. Волновался перед встречей. Прокручивал в голове те или иные варианты наших переговоров. На что напирать? Чем аргументировать? И вообще, живы ли пленные?

Дверь в кунацкую тихо скрипнула. Поток воздуха поколебал пламя в небольшом светильнике, который мне поставили на ночь. Тени заиграли на стенах кунацкой.

На пороге стоял Эдмонд Спенсер.

Я резко приподнялся на локте, чуть поморщившись от прострелившей боли в спине: рана еще давала о себе знать. Вскочил, удивленно глядя на кунака. Он не сделал попытки призвать меня к молчанию. Просто шагнул мне навстречу. Мы крепко обнялись.

— Ты сильно изменился, — сказал англичанин. — Этот шрам…

— Тебя тоже жизнь побила. Эта борода… — не удержался я от шутки.

— Боже, английский язык! Мне казалось, я его уже позабыл.

В словах Эдмонда чувствовалась горечь. Видимо, крепко ему досталось за эти три прошедших года с того момента, как он исчез в ауле Гимры. Не то чтобы он очеркесился (очеченился?), но и от английской холености не осталось и следа. И не горец, и не пленник. Скорее мурза, просто ученый человек. Видимо, относительно свободный. Во всяком случае, он спокойно вошел ко мне и не понизил голоса при разговоре.

Мы уселись друг напротив друга. Понеслись вопросы, ответы, сетования на судьбу. Что с его, что с моей стороны.

— Видишь, я тебя предупреждал: не имей дела с русскими.

— Видишь, я тебя предупреждал: не суй голову в пасть чеченского волка, — парировал я.

Если вкратце, то Спенсер крепко попал. Стал чем-то вроде личного врача Шамиля, выходив его после ранения под Ахульго и потом еще несколько раз. Самый трудный случай вышел в 40-м году, когда имама покромсал какой-то чеченец. И в благодарность за все эти подвиги на врачебной ниве Эдмонда сделали «невыездным». Про Великобританию и речи не было, вообще никуда не отпускали.

— Они совершенные варвары, Коста! Мне припомнили даже пустые обещания Уркварта. Стоит мне заикнуться о свободе, тут же слышу в ответ: инглезам веры нет!

— Зато ты, наверняка, набрал массу материала о шейхе Мансуре в поэтическом творчестве…

— Мне этот шейх уже по ночам снится!

— Ты этого хотел, Жорж Данден!

— Я не простофиля, — возмутился Спенсер[1]. — Я всего лишь сделал ошибку, простительную в нашем ремесле.

— Что с русскими пленными? Ты в курсе?

— Они живы, но их дела плохи. Их засунули в подвал, над которым наскоро построили саклю. Там, в этой яме, очень душно и тесно. Они буквально сидят друг у друга на коленях и головах. Однажды сакля обрушилась, и пленники чуть не задохнулись. Это было ужасно. Держат их впроголодь, лишь бы не померли. Болеют. Я лечил их от поноса. Среди пленников есть юноша, Иван. Он бывший студент и немного разбирается в травах. Мне удалось облегчить ему режим[2]. Мы вместе изготовили кое-какие снадобья из растительных компонентов и смогли привести людей в относительный порядок. Но они очень ослабели и пережили много страданий. Однажды их чуть не расстреляли. Боже, как достойно держался грузинский князь!

— Илико⁈ Князь Орбелиани⁈

— Да, он самый. Когда приближался русский отряд и мы услышали гром орудий, пленных хотели убить. Их вывели наружу и привязали к столбам. Князь сам подошел к столбу, пока других тащили. Сказал, что не боится смерти. Единственный из всех приговоренных! К счастью, мюриды вовремя одумались. Какой-то жадный горец сказал: лучше выручим за пленных серебро. В итоге, их отвезли в Андию, а потом вернули обратно, когда опасность миновала.

Тамара, Тамара! Ты в очередной раз мне доказала свою мудрость! Не ты ли мне сказала: в этом ветреном юноше скрывается огромное мужество?

И еще. Я понял, что Эдмонд рассказывал о кровавом походе Граббе. Выходит, мы чуть не угробили пленных[3]!

— Ты сможешь предупредить их о том, что я приехал договариваться о выкупе? Чтобы они набрались еще капельки мужества. Возможно, свобода близка!

— Так ты приехал не за мной? Впрочем, это не важно. У меня есть план, как вырваться с твоей помощью. Тебе ничего делать не нужно. Главное ты уже сделал. Ты здесь, в Дарго.

— Не пояснишь?

— Не сейчас, — Спенсер не изменил своей привычке говорить загадками.

— А с пленными…

— Меня к ним не пустят. Очень ужесточили им режим. Даже серебро бесполезно предлагать охране, хотя раньше помогало.

— У тебя есть серебро?

— Я же не одного Шамиля лечу. Многие приезжают. В скором времени ожидают Джамалэддина Казикумухского. Очень важная персона в горах. Учитель Шамиля. Про него говорят: он настоящий мюрид. Но не спрашивай меня, что это означает. Я не знаю.

— Мне стоит его опасаться или, наоборот, положиться на него?

— Я не знаю, кунак. Прости.

… Мы проговорили всю ночь до рассвета. Я категорически не выспался. Но выбора не было. Собрался и отправился на встречу с имамом. Сердце колотилось как бешеное. Ладони повлажнели. Трудно представить, что меня ждет. Оттого и волновался.