Было записано (СИ) - "Greko"

— Ты нарушил правила гостя, — услышал я несправедливые слова.

— Это не я, а вы нарушаете данное слово. Роль переговорщика священна! Я полностью в вашей власти. Делайте со мной, что сочтете нужным. Можете убить. Я не боюсь смерти. Столько раз я смотрел ей в глаза…

— Смелый, да? Где инглез-хакким? — вмешался в допрос Шамиль.

— Спенсер? А он тут причем⁈

— Он исчез вместе с урусами. А накануне провел с тобой ночь.

— Откуда мне знать⁈ Я вернулся в кунацкую после разговора с вами. Никуда не выходил. Как я мог помочь в побеге хоть кому-то?

— Разберемся, — хмуро бросил Шамиль. — Обратно его, в яму. Пусть сидит, пока остальных не поймаем.

Яма мне не досталась. Приковали цепью к столбу, как и остальных. Через несколько часов стояния в таком положении, начали болеть ноги. Ладно у меня. Представляю, каковы было остальным с их избитыми в кровь, босыми, распухшими ступнями!

Чтобы отвлечься самому и отвлечь соседей, разговорился с подпоручиком Анановым. Поведал ему о своей миссии. Бедный обер-офицер заплакал:

— К чему была эта бесплодная злополучная попытка⁈

— Не отчаивайтесь! Еще не все потеряно!

Я постарался, чтобы мой ответ звучал как можно убедительнее. Но с цепями вокруг тела? Не имея возможности пошевелиться?

— Расскажите что-нибудь особо яркое из вашего заключения, — попросил студента Ивана.

— Самое яркое? Был один эпизод. Правда, не в зиндане, а до того, как мы попали в Дарго. Как вы знаете, нас предательски захватили в Кази-Кумухе. Повели через горы. Начальником нашего конвоя был некто Магома. Его раньше считали нашим лучшим лазутчиком. Он жестоким обращением с нами будто пытался доказать мюридам свою преданность. Но история не о нем. Когда только нас схватили, какому-то мюриду понравилась лошадь подполковника Снаскарева, и он, пользуясь правом победителя, хотел ее отнять у денщика, но начальник нашего конвоя, Юнус, один из соратников Шамиля, увидев это самоуправство, кинулся на него с обнаженной шашкой. Мюрид выхватил винтовку, прицелился и хотел выстрелить, но не успел: другие мюриды мгновенно опрокинули его на землю и изрубили в куски.

— Народ тут суровый, нечего сказать.

— О, вы не видели их фанатизма, — вмешался Ананов. — В начале месяца Шамиль устроил форменное представление. Он заявил, что ночью 8 октября раздастся глас Божий с небес с призывом праведных на вечный райский пир. Грешники же ничего не услышат и останутся на земле. Всем раздали текст молитвы, которую следовало повторять в течении всей ночи. Не только Дарго, но и окрестные поля, лесные трущобы и горы заполнились воплями, криками и взвизгиваниями, детскими, женскими и мужскими голосами. Шабаш ведьм! На рассвете все утихло. Навели справки. Оказалось, что никто не взят на небо — все кандидаты, даже и сам Шамиль, были налицо.

— Наверное, многие вздохнули с облегчением, — не удержался я от сарказма.

Все засмеялись. Удивительные порой реакции выдает человеческая психика. В нашем положении всем было не до смеха. И, тем не менее, мы хохотали.

… Прошла ночь, утро, день. В нашем положении ничего не менялось. Все изнемогали от неподвижности. Желание шутить напрочь пропало. Ожидание неизвестно чего изматывало не менее физических страданий.

Наконец, дверь в саклю распахнулась. В наше узилище втолкнули живого и невредимого князя Илико Орбелиани. Теперь все бежавшие были в сборе, кроме подполковника Снаскарева, его двух денщиков и одного линейного казака. Похоже, этой четверке удалось улизнуть.

Мюриды освободили нас от цепей и столкнули в яму. Набились тесно. Но никто не жаловался. Накинулись с расспросами на князя. Прежде чем отвечать, он не удержался от вопроса в мой адрес:

— Коста! Что ты здесь делаешь⁈

В этом ободранном изможденном молодом человеке трудно было узнать холеного танцора-балагура, любимца всех женщин Тифлиса и завсегдатая хмельных пирушек. Но держался он мужественно, несмотря на отчаянное положение. Настоящий воин.

— Приехал вас выкупать. Вернее, договариваться об условиях. А тут этот ваш побег.

— Надежда не умерла! Когда меня поймали и доставили в Дарго, я застал приезд Джамалэддина. О, это удивительный человек! Он потребовал, чтобы меня к нему привели, и сказал: «Ничего не бойся. Волосу не дам с твоей головы упасть». А потом накинулся на Шамиля с упреками. «Какой же ты последователь тариката, если мучаешь людей?» Потом ругал имама за грабежи в Кази-Кумухе. Заявил, что потребует от всех мюридов, окружающих Шамиля, поклясться, что больше не будут предаваться разбою.

— И что наш пленитель? Как он ответил?

— Склонил голову перед почтенным старцем как примерный ученик. Очень его уважает. Даже старшего сына назвал в его честь.

По яме понеслось:

— Удивительно!

— Как такое возможно⁈

— Неужели мы спасены⁈

— Не спешите радоваться. Старец уедет, и все вернется на круги своя.

Люк распахнулся. Мюриды стали бросать вниз хлеб и бурдюки с водой. Люди ловили, но, сохраняя достоинство, делились едой и питьем с соседями. Иван промыл раны на голове доставленного в первый день казака.

— Эй, Зелим-бей! Вылезай! — окликнули сверху из открытого люка.

— Куда меня? — спросил, когда выбрался из ямы.

— К Учителю!

Мне дали возможность умыться и почистить платье. Отвели к жилищу Шамиля, в тот самый зал с коврами, где шли переговоры и допрос. Меня ждали. На коврах сидели Шамиль и худой старик в простой одежде. Его папаха была перевязана широкой зеленой лентой. Мудрые глаза лучились добром. Худые пальцы перебирали четки.

— Садись, Зелим-бей, отдохни, — ласково пригласил меня шейх накшбандийского тариката и факихам[1]. — Считаю, с тобой поступили крайне несправедливо и подло. Не держи зла на моего ученика. Ему порой приходится поступать не по правилам, а как должно правителю.

Я уселся. Шамиль почтительно молчал.

— Зла нет. Я все понимаю.

— Вижу, ты искренен. Это хорошо. И дело, с которым ты прибыл к нам, богоугодно. Я сам желаю хлопотать об освобождении пленных и надеюсь с Божьей помощью преуспеть в этом. Все твои условия имам принимает с благодарностью[2].

Шамиль снова промолчал. Лишь склонил голову в знак согласия.

— Отрадно это слышать. Когда и как состоится обмен?

Имам кликнул одного из наибов, скромно ожидавших конца аудиенции у дверей.

— Это гумбетовский наиб Абакар-Дибир. Ему поручаю провести обмен. Встретитесь у Чиркея, на берегу Сулака. Придете со стороны Темир-Хан-Шуры. Там есть узкое место, где можно перекинуть временный мост из бревен. Успеешь до конца ноября все устроить?

— Если тронусь в путь быстро, думаю, успею.

— Отправимся все завтра. Нам дорога — в Большую Чечню, на свадьбу, — непривычно вежливым, а не властным тоном предложил Шамиль.

Старец усмехнулся, покачал головой. Видимо, о предстоящем сватовстве у него было свое, особое мнение. Но заговорил он о другом. Должен признаться, его слова меня удивили. Даже запутали.

— По твоему лицу видно, что ты, Зелим-бей, выбрал путь воина, путь стали и крови. Я же за свою жизнь и воробья не обидел. Я — мюрид, в том нет сомнения. Но вы видите, что при мне нет никакого оружия, даже обыкновенного ножа. Я гнушаюсь разбоев. Уединение предпочитаю роскоши. Ничего иного не желаю, кроме спокойствия. Когда-то я был богат, обласкан ханом, правителем Кази-Кумуха. Но увидев его неправедность, отринул службу, раздал все деньги бедным и сосредоточился на духовном совершенстве. Мне будет приятно, если ты и люди, за которых готов пострадать, сохранят обо мне память, как о человеке, избавившим вас от неволи и мучений. О человеке, который в стране дикой, пожираемой войной, сохранил чистоту нравов и беспорочность жизни.

Как⁈ Как у такого Учителя, с такими желаниями и устоями, могло родиться племя учеников, заливших кровью Кавказ⁈ Невообразимо! Ответа я найти не смогу за все оставшееся мне время на этой бренной земле. Никто не сможет!

— Не думай, — продолжил богослов, — что я ищу каких-то выгод. Единственное мое желание — посетить мою родину, Кази-Кумух. У меня есть разрешение от прежних русских командиров. Но я хочу все сделать по закону.