Владимир Романовский - Добронега
На него напали после захода солнца, когда он возвращался домой после испытаний только что построенной ладьи. Увидев богато одетого печенега, Дуб, один из его друзей, и Пташка решили, что у него есть, что взять. Сивого схватили и поволокли в заброшенный двор. Там его раздели до гола, слегка пометелили, а потом Дуб и его дружок взяли его за руки с двух сторон и предоставили Пташке бить печенега проклятого, кровопийцу, хорла, чем попало (доской, например) по чему попало. Пташка с праведным хвоеволием выполнила поручение и заслужила от Дуба похвалу, как «честная киевлянка». Изуродованный труп нашли на следующий день, и кто-то, не захотевший себя назвать, сообщил семье, что видел, как именно Дуб волок давеча печенега. После этого свидетель куда-то исчез.
Обратились к тысяцнику, но он был очень занят другими делами. Тогда семья и те соседи, которым Дуб основательно надоел, повязали его и Пташку своими силами и привели к тиуну. Появился и видок, тот самый свидетель, ладейник из Пскова, приехавший посмотреть, как ладейное дело развивается в Киеве.
Во дворе дома тиуна стали собираться люди, всегда присутствующие на всех судах – люди, которым решительно нечего делать ни днем, ни ночью в этой жизни. Многие отчаянно протестовали против самой постановки вопроса – суда над славянином, пусть он и вор и душегубец, за убийство печенега, пусть он и ладейник. Подбадривало и придавало храбрости протестующим отсутствие во дворе и в доме тиуна печенегов, решивших не вступаться за память Сивого, коего они не считали своим (а может, просто не знали ни о нем, ни о его несчастье).
Дуб смотрел на тиуна презрительно. Пташка, подражавшая Дубу во всем, также презрительно кривила толстые губы и надменно щурила маленькие глазки. Она не была от рождения ни злой, ни глупой, ни жестокой, а просто принадлежала к достаточно распространенной категории женщин, живущих только личной выгодой и видящих эту выгоду в копировании поведения и образа мыслей мужчины, с которым в данный момент их свела судьба.
Тиун задавал вопросы семье, и семья возмущенно предоставляла доказательства негодяйства Дуба. Тиун задавал вопросы Дубу, и тот хамил в ответ. Хамила и Пташка, стараясь пользоваться фразеологией Дуба. Оба утверждали, что ни к чему не причастны.
– Знаком тебе заброшенный двор, о котором говорит семья убитого? – спросил тиун.
– Мало ли дворов кругом, – презрительно отвечала Пташка. – Всех не упомнишь.
– А где ты была в ту ночь?
– Не помню я. Не обязана я каждую ночь помнить.
– И не встречала ли ты той ночью печенега? Не обязательно того, о ком идет речь. А вообще?
– Ха! – сказала Пташка, кривя верхнюю толстую губу. – Печенегов в Киеве каждую ночь встречают. Житья никакого нет от печенежской дряни. Одного ухайдакали – так сразу кричат и плачут на весь город. Долго ли будем от них страдать? А есть люди, которые только рады.
– Чему рады?
– Тому, что нам от печенегов страдания великие. Вон она стоит, глаза долу, печенежская подстилка.
Вдова зарыдала. Братья вдовы, трое, закричали, что сейчас свернут этой хорле ее хорлову шею. Четверо ратников, охранявших судопроизводство, положили ладони на рукояти свердов. Тиун поднял руку.
– А вы гавкайте громче, – презрительно сказал Дуб братьям. – Шавки приогородные. Гав, гав.
– Да, гавкайте, – подтвердила Пташка. – Гав, гав, гав. – Она обидно засмеялась.
Ничего непонятного во всем этом деле не было. Неприятное было. В обязанности тиуну вменялось по возможности не принимать непопулярных решений. Толпа во дворе и группа наблюдающих в помещении (истцы, ждущие своей очереди) безусловно разнесут по всему городу слух, что человек нашей плоти и крови осужден и продан истцам в холопы за то, что вступился за свой народ и наказал печенегов, разобравшись с одним из представителей подлого этого племени. Как водится, слух обрастет, в нарушение заповеди о лжесвидетельстве, большим количеством выдуманных деталей. Будут говорить, что все тиуны подкуплены печенегами, что печенеги правят городом и скоро будут править всей Русью. В самой по себе болтовне ничего плохого нет. Плохо то, что подданые менее охотно платят дань власти, которая по их мнению не может или не желает защитить их от чужаков. И еще хуже то, что случаи, когда печенеги действительно подкупали и запугивали тиунов имеют место на самом деле и всем известны. А тиуну семью надо кормить.
Три брата вдовы выглядели очень решительно. Пока они уверены, что решение будет в их пользу, они сдерживаются. В противном случае ратники могут не выдержать натиска. Тиуну жить хочется.
Итак, нужно принимать решение. Тиун с тоской оглядел собрание, делая вид, что ему скучно. На самом деле он сожалел ностальгически о тех днях, когда юный и симпатичный, он мечтал стать просто охотником. Хорошие были времена. Идешь себе по лесу. Бежит мимо лисица. И так она, сволочь, себялюбиво бежит, будто насмехается. Тут ты прилаживаешь стрелу и всаживаешь ей в пасть или в глаз. Чем не жизнь! Так ведь нет же – грамоте учиться пошел. Ну и как, есть тебе теперь счастье, грамотей хвоев?
Он уже набрал было воздуху, чтобы объявить о решении в пользу истцов. Мол, Дуб и Пташка отдаются в холопы пострадавшей семье на всю их бестолковую жизнь без права откупа, имущество, какое есть, в пользу семьи, и в пользу князя от истцов двадцать сапов. Дубу, судя по настроению братьев, не жить. Деньги у братьев есть, за убийство холопа заплатят свои шесть гривен, и все тут. А девку продадут. Выпорют, изнасилуют, и продадут.
Вдруг с лавицы у стены поднялся здоровенный детина и шагнул вперед. Очередной истец. Не терпится ему.
– Сядь, – велел тиун. – Очередь твоя еще не пришла.
– Повремени, добрый человек, – попросил тиуна детина. – Здесь не все чисто, в деле этом.
– Ты кто таков? – спросил тиун.
– Константином кличут, – объяснил детина, утрируя простонародный прононс. – Я вот что…
– Что тебе нужно?
– Видоков только одного и позвали, – сказал детина. – А ведь неизвестно, что он за человек. А меня не позвали. А может я тоже кое-что видел.
– Что же ты видел?
– Разное, тиун. Где видок, свидетельствовавший в пользу страдающей стороны? Вон он, уж уходить вознамерился. А обожди-ка, милок. Пойди сюда, не бойся.
Собрание заинтересовалось происходящим. Видок неохотно подошел ближе. Константин обнял его за плечи и подвел к столу тиуна.
– А скажи-ка нам, милый, чем занимаешься ты, когда тебя в видоки не просят? – спросил он ласково.
Видок вопросительно посмотрел на тиуна. Тиун пожал плечами.
– Так известно чем, – удивился видок. – Я все больше по ладейному делу. Как и истцы.
– Давно ли промышляешь ты делом ладейным, сокол ясный?
– Давно, – подтвердил видок, не очень понимая, к чему клонит детина.
– А скажи пожалуйста, уж больно интересно… я завсегда ладейным делом интересуюсь… скажи, а то никто не хочет говорить… я уж спрашивал тут всех… чем отличается киль, ну, скажем, шведского кнорра от, к примеру, киля псковской движки?
– Ты что же это, мил человек, за дурака меня принял? – спросил видок не очень уверенно.
– Ты на вопрос ответь.
– А какое это имеет отношение к делу? – спросил тиун, раздражаясь.
– Увидишь, тиун, увидишь. Ну так что же, ладейник? Кнорр и движка? Чем отличаются кили?
– Э… У движки киль… как бы… плотнее. Основательнее.
– А много ли ты движек видел, видок?
– Много.
– А не строил ли ты их сам?
– И такое бывало.
– Из Пскова ты, говоришь?
– Да.
– Это странно, – сказал Константин. – Я вот и во Пскове был только один раз, и движек не строил. Но знаю, что у движки никакого киля нет. Их с плоским дном делают. Да и не в Пскове их вовсе делают, а в Ростове. А во Пскове делают лошены, и у них действительно есть киль, причем двойной.
Собрание ахнуло. Тиун растерялся. Братья вдовы смутились.
– Это все глупо! – крикнул один из них. – К чему все это! Глупо же.
– Тише, – сказал тиун.
– Но ведь глупо!
– Ты сказал, – продолжал Константин, обращаясь к видоку, – что видел, как вот эти двое, – он кивнул в сторону Дуба и Пташки, – и еще один схватили Сивого и потащили, а тебя не заметили. А ты шел себе по улице.
Видок промолчал.
– Да или нет?
– Да.
– Тоже странно. Как это можно не заметить человека с факелом, идущего по узкой улице ночью тебе навстречу.
– У меня не было факела.
– А у них были?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
– И было это ровно шесть дней назад?
– Да.
– Очень странно. Шесть дней назад, с вечера, все небо было в тучах, а ближе к утру пошел дождь.
Собрание стало прикидывать – действительно получалось именно так, как говорил Константин.
– Но ты говоришь, – продолжал Константин, – что впотьмах, у реки, без луны и без факелов видел, что именно эти двое там были, он и она. Я не утверждаю, что ты лжесвидетельствуешь, вовсе нет. Тебе просто кажется всякое разное, и ты забывчив очень. Тебе, например, кажется, что ты ладейник. И кажется, что ты чего-то там видел шесть дней назад. Еще тебе кажется, что братья вдовьи тебе не заплатили, чтобы ты сюда пришел и рассказал о том, что тебе кажется. А на самом деле они заплатили, хоть и не очень щедро.
