Владимир Романовский - Добронега
– Ты это о чем?
– А для чего, по-твоему, Владимир Косую Сотню посылает в Вышгород? Для приятной прогулки?
– Ну так там же, вроде, мятеж.
– Что там мятеж, ты узнал от меня. А хоть бы и мятеж. Оставь меня в покое.
– Хелье, не дури…
– Я по городу погуляю. К Явану зайду, а то он там сидит один.
– Слушай…
– Иди, Дир, иди.
– Ну, как знаешь. А только… Ежели надумаешь…
Дир подумал, посмотрел еще на Хелье, и вышел.
Рана действительно болела, и Хелье действительно чувствовал слабость. Но дело было, конечно, не в этом. Дир не уловил тонкостей.
Зато их прекрасно уловил Владимир, когда Добрыня сообщил ему, что второй новобранец, варанг, не явился на сбор.
В комнату постучали.
– Открыто, хорла, – крикнул Хелье раздраженно.
Князь вошел и прикрыл за собой дверь. Хелье кивнул ему, но не поднялся с лавицы.
– Болит? – спросил Владимир, присаживаясь рядом.
– Не очень, – сказал Хелье.
Владимир помолчал, поразглядывал прячущего глаза Хелье, и произнес задумчиво,
– Я думал, друг твой тоже откажется. А он не отказался.
– Да.
– Но ведь так нужно? – сказал князь полувопросительно.
– Кому нужно, тот пусть и делает.
– Но ведь есть приказ.
– И что же?
– Приказам следует подчиняться.
– А я, князь, тебе ничего не обещал, не так ли. Я не одобренно-посвященный, я сам по себе.
Упрямый какой, подумал Владимир. Как нужны такие люди, особенно сейчас. Сказал, что сделает, и сделал. Мне бы десять таких молодцов да год сроку, чтобы их приручить.
– Для чего же ты оказал мне вчера услугу?
– То услугу. Служить тебе я готов. А душегубствовать ради тебя без разбору – нет. И жить я здесь у тебя не собираюсь. Где жил, там и буду жить.
Да, подумал Владимир, таким тоном и такими словами со мной никто не разговаривал уже лет пятьдесят. И ведь неглуп парень, знает, что делает. Не от глупости дерзость, но от разума. Нравится он мне. Совсем еще мальчишка.
– Делай, как знаешь, – сказал он. – Алешка тебя помнит… Был ты, стало быть, у Ярослава.
– Был.
– Как он тебе?
Хелье все-таки удивился и поднял брови.
– Не стесняйся, – сказал Владимир. – Дело такое, брат Хелье. Молодой ты совсем, подкупить тебя не успели, развратить тем более. А мне вот положиться стало не на кого. Да что положиться – поговорить не с кем. Даже с Алешкой. С сыновьями моими и подавно. Дочери все наглые. Добрыня туповат стал. Странные дела у нас творятся. Говори – понравился тебе Ярослав? Говори не таясь.
– Ничего, – честно ответил Хелье. – Смелый он и рисковый. Хоть и странный.
– Хорошо он тебя принял?
Куда уж лучше, подумал Хелье. За нос водил. Посмешищем сделал прилюдно. В темницу посадил. Безоружного Житнику на растерзание отдал. Промолчать, что ли? Сделать ему ясные шведские глаза? А что, сделаю.
Владимир посмотрел в шведские глаза и улыбнулся.
– Отдыхай, – велел он. – А то сходи домой, там отоспишься. Где ты живешь?
– В Жидове. В доме купца Авраама.
– Знаю такого. И дом знаю. В общем, понадобишься ты мне скоро, Хелье. Казначея я предупредил. Зайдешь к нему, это в пристройке напротив входа, дверь синяя. Анастас его зовут. Он тебе выдаст двадцать гривен. Нужно будет еще – приходи, не стесняйся. Из города не уезжай, и из дому надолго не отлучайся. Согласен?
– Согласен.
– До встречи. А я пока пойду Алешку проведаю.
***
Прошедшим вечером, в Снепелицу, Святополка, сбежавшего из темницы, приняли в узком кругу в тереме Марии радушно. Болеслав обнял зятя, а сестры, Мария и Предслава, поцеловали. Святополк радовался, говорил возбужденно, перечислял свои невзгоды таким тоном, будто все время в темнице было глупой, нелепой шуткой. Передние зубы его потемнели, часть волос выпала, был он худой и длинный. Он отказался от вина, поднесенного ему Эржбетой, и сказал, что пока жена его и ее духовник находятся в неволе, пусть и на свежем воздухе, пить он не будет.
Хлынул ливень, и продолжался до рассвета. Затем небо расчистилось и одновременно посветлело. Ночное совещание, вызванное докладом о промашке с Борисом, на этом прекратилось – сколько можно переливать из пустого в порожнее. Прибыли варанги, привезли какого-то пьяницу, и оказался он вовсе не Борис. Васс теперь спит, а когда проснется, будет в ярости по этому поводу, мол, ничего-то вы не умеете, дураки безмозглые. Святополк, еще не успевший опомниться от свалившейся на него свободы, перевозбужденный, очень усталый, ушел спать первый.
Болеслав вернулся в комнату, в которой три недели кряду был совершенно счастлив, но возлюбленной своей он там не обнаружил. Более того, остатки разодранной простыни на постели и на полу, распахнутая ставня и сломанная свеча говорили о вмешательстве в его дела враждебных сил.
Мария еще не спала. Нужно было собирать и опрашивать охрану. Оказалось, сделать это некому – Васс отсутствовал. Как, ведь он же спит? Нет, его нет в его покоях. А где он? Неизвестно.
Это показалось Марии странным. Она кинулась к сундуку и обнаружила недостаток хартий.
Мария разбудила Эржбету. Быстро одевшись в обычное женское платье киевского покроя, Эржбета произвела дополнительный осмотр и присоединилась к Марии и Болеславу.
– Подлец он, – сказала Мария. – Отвратительный подлец. И трус.
– Он не трус, – откликнулась Эржбета.
– И Предслава и хартии!
– Прости за дерзость, княжна, но ты не права. Не думаю, что Васс стал бы похищать Предславу прямо со второго уровня, – сказала Эржбета. – Он же не совершенный дурак. Зачем? Вывел бы ее на улицу, тихо и мирно. Она ему доверяла вполне.
Болеслав молчал.
– Скоро мы все узнаем, – пообещала Мария. – Созывай стражу.
– Нельзя.
– Почему?
– Если Предславу уже передали Владимиру, и ввиду того, что с Борисом наши ухари промахнулись, то, сама понимаешь…
– Договаривай.
– Владимир будет здесь с минуты на минуту с ратью. Человек пятьсот, включая Косых. Что мы можем им противопоставить – сорок наших пьяниц?
Болеслав ничего не сказал.
Прибежал стражник с докладом. В поле между теремом и лесом обнаружили труп одного из дозорных. Заколот свердом.
– Ты права, – обратилась Мария к Эржбете. – Ждать больше нельзя. Закрываем зверинец. Болеслав, бери с собой человек десять, озолоти их, берите лучших коней, бери Святополка, и езжайте оба в Гнезно. Когда здесь все образуется, я дам тебе знать.
– Нет, – возразил Болеслав. – Я остаюсь. Я спасу ее.
– Ты, Болеслав, не мальчик, – сказала Мария строго. – Волосы седые. Мешки под глазами. Что ты городишь! Тебя схватят, о остаток жизни ты проведешь в темнице, а Хайнрих займет все Полесье и посадит править там какого-нибудь римского дьякона.
– Пусть.
– Нет, не пусть. Предславу ты сейчас не спасешь.
– Спасу.
– Не говори глупости. Будет тебе Предслава, но не сейчас. Дай мне два месяца. Иначе ты ее погубишь, и меня вместе с нею.
Аргумент не то, чтобы подействовал, но по глазам Болеслава было видно, что он сомневается и раздумывает. А когда Болеслав раздумывал, он почти всегда принимал правильное решение.
– Нужно немедленно найти Васса, – сказала Мария. – Как бы узнать, где он прячется.
– Он не прячется, – Эржбета даже улыбнулась. Как наивны бывают великие мира сего! – Он скачет, и скачет очень быстро.
– Куда же?
Даже Болеслав, как ни был занят своими мыслями, улыбнулся – вместе с Эржбетой. Он встал и пошел будить Святополка и собираться в путь.
– В Константинополь, – объяснила Эржбета. – Продавать хартии.
Глаза Марии раскрылись очень широко. Она отвернулась, посмотрела широко открытыми глазами на окно, и сказала с чувством, —
– Пес его еть!
Встреча назначена, подумала Мария, холодея. Назначена скоро. И если после всего, что я успела пообещать и даже выполнить, я явлюсь на эту встречу не только без хартий, но даже без амулета, меня примут за самозванку. Самозванцев Неустрашимые уничтожают без снисхождения. Исключений не бывает.
Вот стоит Эржбета и смотрит на меня, и думает о том же самом. Даже не думает – смотрит на меня, будто я уже не в счет. Меня уже нет. Возьми себя в руки, сказала она себе.
– Ты теряешь время, княжна, – напомнила Эржбета.
– А что можно сделать?
– Можно послать меня в погоню.
Мария повернулась к Эржбете. Очень синие глаза смотрели на нее совершенно спокойно, губы сжаты. Безупречный овал лица. Русые волосы в лучах утреннего солнца кажутся рыжими. А может, они на самом деле рыжие? Высокая, тонкая, гибкая, решительная Эржбета. Ни разу не подвела. И как-то страшно. Что-то есть в этой женщине зловещее, безжалостное, холодное. Не душа, не рассудок, не сердце – что-то… Рука не дрогнет. И зарежет, и отравит кого хочешь. Вот ее Неустрашимые и наймут – меня зарезать. А этот бык польский стареющий все о дуре Предславе думает. А Васс предатель. А от Святополка никакого толку. Вот ведь соратники у меня, подумала Мария.
