Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор
«Нет, — думал я, ворочаясь ночью на своей жесткой лежанке. — Если уж взрывать, то так, чтобы наверняка. И не в цеху, а на путях, пока он на ходу. Например, когда он пойдет на фронт. Лучше всего — на мосту через какую-нибудь реку. Чтобы и мост разрушить, и поезд под откос пустить. Или хотя бы на высокой насыпи, чтобы сошел с рельсов и перевернулся. Вот это была бы диверсия так диверсия! Чтобы от него один металлолом остался».
Эта картина — летящий под откос, объятый пламенем бронепоезд — нарисовалась в моем воображении так ярко, что я почти слышал грохот взрыва. Да, это был бы настоящий, весомый удар! Но я не стал делиться этими мыслями со Свиридовым. Во-первых, он у меня совета не просил. Во-вторых, уж если у них есть план взрывать на заводе — пусть они сами решают, как им действовать. У них свой опыт, свои возможности. Вряд ли они будут чего-то менять по совету двенадцатилетнего мальчишки! В конце концов, я свою задачу-минимум выполнил: теперь ни одна сволочь не подкопается ни к моей биографии, ни к родословной. И сейчас мое дело — не лезть, куда не просят, и постараться выжить.
Этого пока было более чем достаточно.
Глава 23
Хоть я и отказал Свиридову в помощи, но в мыслях своих поневоле то и дело возвращался к задаче подрыва бронепоезда. Снова и снова прокручивал я в голове варианты, как можно его сильнее повредить, причем сделать это максимально эффективно, с возможно меньшим риском и для себя, и для подпольщиков, и для рабочих на заводе. Идея взрыва в цеху мне совершенно не нравилась. Конечно, Свиридов обещал, что никто из рабочих не пострадает, но все равно риск разного рода случайностей сохранялся: ведь далеко не всегда всё идет именно так, как задумывалось! А у меня там, в общем-то, работал батя; пусть и не настоящий мой отец, но, как минимум, любимый людьми, с которыми я проживал, да еще и содержащий на своё жалование всю нашу семью. В общем, дилемма…
И в раздумьях своих я очень скоро пришел к тем способам, которыми действовали партизаны Великой Отечественной войны: дистанционный подрыв с применением электрозапала! Провода, небольшой генератор, взрыватель… Конечно, сделать это надо не в цеху, а где-то на перегоне. Эх, вот если бы удалось заложить заряд под рельсы в нужном месте и в нужный момент замкнуть цепь — это было бы идеально! Никакого риска попасть под собственный взрыв, крайне мало шансов быть пойманным на месте, и уж точно — никаких случайных жертв среди своих. Не диверсия — песня!
Я так увлекся этой идеей, что даже набросал на клочке бумаги примерную схему. Ну а затем, начал испытывать непреодолимую тягу поделиться этим знанием со Свиридовым! Конечно, он уже предпринимает попытки реализовать другую схему диверсии, но как знать — может быть, у него не получается, и как раз сейчас мои предложения упадут на благодатную почву?
Однажды я зашел даже к Ивану Евграфовичу в гости, но его не оказалось дома. Жена сказала, что он ушел куда-то по срочным делам и вернется поздно. Пришлось возвращаться ни с чем, с досадой пряча в карман свой наспех начерченный план.
А на следующую ночь город сотряс мощный взрыв. Я подскочил на своей лежанке, сердце бешено колотилось. Вслед за первым взрывом раздалось еще несколько, слабее, а потом — беспорядочная ружейная стрельба, крики. Что это? Налет? Новый бунт? Или долгожданная диверсия на заводе?
Утром город гудел, как растревоженный улей. Новости передавались из уст в уста, обрастая слухами и домыслами. Но суть была одна: ночью на заводе, у стоявшего под парами и готового к отправке «Дроздовца», прогремел взрыв. Подпольщикам все же удалось пробраться к бронепоезду и заложить заряд под паровоз. Котел взорвался, разворотив машину. Но и диверсантам уйти не удалось — погибли в перестрелке.
Я слушал эти новости, и у меня перехватывало дыхание. Значит, Свиридов все-таки нашел способ исполнить план командования Южного Фронта. И эти люди — они пошли, по сути, на верную смерть, чтобы выполнить задание. Герои, что сказать… Этот их поступок вызывал уважение и какую-то глухую боль. Как будто я мог их спасти, но не спас.
Поначалу все ожидали, что после такой дерзкой диверсии деникинцы начнут лютовать, начнётся новая волна арестов и расстрелов. Но этого не произошло. На следующий день пришла весть, которая перевернула все с ног на голову: батька Махно, разгромив тылы белых, взял Екатеринослав! Это было неслыханно: конечно, все давно привыкли к бандам «зеленых» в сельской местности и в небольших городках, но Екатеринослав — это же огромный город, губернский центр, причём всего в тридцати пяти верстах от нас! Эта новость прогремела как гром среди ясного неба. Власть Деникина, казавшаяся такой прочной, оказалась на поверку столь опереточной.
А еще через день, утром, когда улицы еще не успели наполниться обычной дневной суетой, в Каменское ворвались новые хозяева. Это были бойцы какого-то повстанческого отряда, действовавшего под черным знаменем — как мы потом узнали, отряд местного атамана Мирошниченко, примкнувшего то ли к Махно, то ли к каким-то другим «независимым».
Ранним утром вдруг разгорелась жаркая пальба, сопровождаемая частым жаханьем ручных гранат. Вскоре все увидели бегущих белогвардейцев: отряд «государственной стражи», охранявший Каменское, немногочисленный и деморализованный новостями о падении Екатеринослава, не оказал почти никакого сопротивления. Услышав стрельбу и крики на окраине, они просто разбежались, побросав оружие, амуницию и даже недоеденный завтрак.
Когда стрельба чуть стихла, мы с Костиком и Гнаткой рванули в сторону здания бывшей Управы, где заседала белая администрация. Нас подмывало любопытство: хотелось узнать, что происходит, да еще и были надежды, что удастся разжиться какими-нибудь документами, а то и чем поинтереснее. И тут по улицам, поднимая тучи пыли, промчались всадники. Это были не казаки Деникина, а совсем другие личности, одетые кто во что горазд — мундиры разных мастей, свитки, тужурки, расхристанные черкески, в папахах с чёрными лентами, с маузерами и шашками наголо. У всех у них почему-то было много ручных гранат. За ними, громыхая по брусчатке, одна за одной пронеслись несколько тачанок с оскалившимися на все стороны пулеметами «максим».
Новые хозяева лихим кавалерийским наскоком заняли управу, почту, телеграф и железнодорожную станцию. Мы с ребятами, ошарашенные такой быстрой сменой декораций, забились за чужую телегу, наблюдая за происходящим. Казаки Мирошниченко с гиканьем носились по улицам, палили в воздух, вытаскивали из домов перепуганных чиновников и «буржуев». Начинался новый передел власти, новый виток хаоса и грабежей. Впрочем, небогатых обывателей сильно не притесняли: махновцы были, по их словам, «против жыдов, офицерья и комиссаров».
Я смотрел на это и думал о том, как же хрупка и непостоянна любая власть в этой войне. Вчера — красные, сегодня — белые, завтра — зеленые, а потом — черные… «Свадьба в Малиновке» реально отдыхает. И каждый раз — кровь, страх, пальба, погромы и все такое. И каждый раз нужно было приспосабливаться, выживать, делать свой выбор. И этот выбор никогда не был простым.
Вечером того же дня отец вернулся с завода взбудораженный и немногословный. За ужином, когда мы остались одни, он рассказал, что новый хозяин города, атаман Мирошниченко, необъятной ширины казак в долгополой свитке и бархатных галифе, уже успел наведаться на завод. Первым делом, конечно, поинтересовался взорванным бронепоездом. Вот как описывал это отец:
— Эх, хлопцы, дюже поторопились вы! — с досадой произнёс атаман, осматривая развороченный паровоз и злобно кусая свой смоляной ус. — Яка гарна махина! Батьке Махно она нынче дюже пригодилась бы супротив беляков!
На что кто-то из рабочих, осмелев, ответил ему, что если бы бронепоезд остался цел и вышел бы из ворот завода, то лихой наскок махновцев на Каменское превратился бы в настоящую бойню, и неизвестно, кто бы тут теперь хозяйничал. Атаман почесал в затылке, хмыкнул, но спорить не стал — видимо, резон в этих словах был.
