Спасти кавказского пленника (СИ) - "Greko"
Поприветствовали друг друга как старые друзья. Портной быстро оторвался от объятий. Было видно, как его снедает любопытство! Он хотел видеть ту женщину, которая за пару минут уговорила знатную армянку отдать ей платье. И он хотел видеть того «безъязыкого», от встречи с которым я предупреждал его. Почти предостерегал.
Тамара без долгих предисловий сразу его восхитила. Грузинская лиса с воодушевлением поблагодарила армянского лавочника за платья. Присовокупила, что таких красивых нарядов у неё в жизни не было. Мнацакан был польщён. В свою очередь заявил, что в первый раз видит девушку, провернувшую такую неслыханную операцию. И выразил надежду, что Тамара в его платьях затмит весь Тифлис! В общем, и грузинка, и армянин остались довольны друг другом. Пример разумного межнационального общения!
После этого Мнацакан с некоторой опаской начал разглядывать Бахадура. Алжирца я попросил не выкидывать свои обыкновенные коленца и не пугать мирного лавочника. Бахадур внял моей просьбе. Стоял спокойно, позволяя Мнацакану сканировать себя. Чем дольше тифлисский Ив Сен — Лорян разглядывал Бахадура, тем больше росло его удивление. Было очевидно, что он не понимает, с какой стати его пугали почти милым чужеземцем⁈ Мнацакан в недоумении повернулся ко мне. Тут-то Бахадур и не выдержал! Все-таки у него было своеобразное чувство юмора! Он издал свой обычный наждачный гортанный звук и открыл рот в широкой улыбке. Здесь-то Мнацакана и проняло! Настолько, что на мгновение забыл родной язык! В качестве восклицания использовал грузинское «вай мэ!». Отшатнулся. Мы не удержались. Рассмеялись. Я тут же бросился успокаивать Мнацакана. Он выдохнул, пришел в себя. Тоже начал смеяться над своей реакцией и почти детским испугом.
— Подловили, подловили! — признался он, погрозив нам пальцем. — Ладно, пойдёмте! Дядя ждёт!
Оставил сына на хозяйстве. Повёл к своему дяде Араму, которого я про себя уже называл «Микич». С десяток раз пересматривал телевизионную версию товстоноговской «Ханумы». Настолько обожал этот спектакль. Не раз и не два спасавший меня от хандры и плохого настроения. Поэтому ничего с собой поделать не мог.
С «Микичем» до поры все было тоже без эксцессов. Познакомились. Бахадур его не стал пугать. Сразу перешли к делу. Ну, как сразу… Поначалу Тамара не удержалась, бросилась к полкам, на которых стояла уже готовая обувь. Женщины во все времена — женщины. Стала охать и ахать! «Микич», видимо, уже знавший о таланте грузинской девушки перебивать готовые заказы, сразу предупредил, что эта обувь не продаётся! Тамара успокоила его. У них завязался оживлённый диалог. Стали выбирать модели. Минут через пять беспрерывного щебетания Тамары, изредка прерываемого односложными «да» и «нет» «Микича», определились с фасоном и цветом будущей обуви царицы. Можно было начинать делать мерку. Тома положила свою узкую маленькую ножку на лист бумаги. «Микич» обвёл контур. Потом измерил подъём и объём стопы. Схватил свой короткий сапожный нож…
Тут-то, конечно, Бахадур ожил. Начал внимательно следить за действиями «Микича». Он настолько пристально, не отрывая взгляда и почти не мигая, смотрел на сапожника, что «Микич» поневоле это почувствовал. Бросил один взгляд на Бахадура. Продолжил работу. Алжирец не унимался. «Микич» бросил второй взгляд. Потом третий. Потом понял, что не может работать в такой обстановке. Перевёл растерянный взгляд на меня.
— Арам! Не волнуйтесь! Бахадура на этом свете интересует только одна вещь: ножи! А такого, как ваш, он еще не видел. Поэтому так смотрит.
«Микич» выдохнул. Улыбнулся. Протянул нож алжирцу.
— Хочешь подержать?
Бахадур обрадовался, как ребёнок. Часто закивал. Чуть склонив голову в знак благодарности, взял нож. Повертел в руках. Проверил баланс. Пару раз подкинул. Начал оглядываться. Я вздохнул. Опять, блин, ему нужна проверка!
— Извините, Арам! Куда он может метнуть нож? — не стал я ходить вокруг да около.
Но и «Микича» и Мнацакана вопрос не испугал. Им стало интересно. «Микич» огляделся.
— Сейчас! — сказал уже несколько возбуждённо…
Бросился в дальний угол лавки-мастерской. Убрал там с полок кучу заготовок.
— Сюда может!
Бахадур показал мне, чтобы «Микич» наметил точку.
— Ва! — «Микич» восхитился. Указал.
Бахадур метнул.
— Ва! — теперь воскликнули дядя и племянник хором.
Мы с Тамарой только улыбнулись.
— Ну что? — спросил я Бахадура.
— Неплохой! — «отвечал» он мне. — Но только на близком расстоянии.
— Хочешь такой?
— Да.
— Надеюсь, не десять?
— Хватит четырёх! — улыбнулся Бахадур.
— Арам! Можно ли обеспечить его четырьмя такими ножами? Я, конечно, заплачу.
— Конечно! За обувью придете, и ножи будут готовы!
— Когда приходить? — Тамара прервала наши мужские игрища.
— Для вас, уважаемая, за неделю справлюсь! И ваша колодка теперь все время будет у меня стоять на той полке! Так что, как только захотите еще пару-другую, заходите. Скажете пожелание, я изготовлю!
— А сапоги новоиспеченному офицеру русской службы? — показала на меня Тамара.
— Генеральские!
Под это торжественное обещание мы покинули обувную лавку «Микича», чтобы направиться на прием к баронессе.
Тамара скептически меня оглядела.
— Ты в таком виде к баронессе на прием собрался?
Я лишь хмыкнул, хотя вопрос был более чем уместен. Что только не пережила моя охряная черкеска, впитавшая в себя пороховую гарь, дым бивуака, брызги крови врагов и друзей, слезы Тамары и пот моих странствий! По странной иронии судьбы, она нигде не порвалась. И огонь ее пощадил. Ни дождь, ни воды горных рек с ней не справились. Два бешмета уже поменял, а черкеска уцелела. Пообтрепалась и превратилась в одежду, достойную бывалого воина. На фоне расфуфыренных кавалеров на приеме у баронессы я буду выглядеть волком в стаде овец.
Так оно и вышло. Когда баронский лакей вел нас сквозь толпу щегольски одетых господ, люди расступались и с недоумением оборачивались. Наше колоритное трио одним своим появлением вызвало пересуды.
— Барыня с террасы уже ушли, — пояснил лакей, — и ныне сидят в дамском зале.
Большая комната, в которую гостей мужского пола не звали, была заполнена чепцами всех возможных форм и расцветок. Они, эти удивительные головные уборы, создавали вдоль стен зала нечто вроде волны. Она вздымалась то «мельничными крыльями», то цветочной клумбой, то прозрачной бабочкой, зачем-то угнездившейся над «виноградными гроздьями» и «улитками», которые обрамляли виски дам всех возрастов[1]. Это первое, за что цеплялся взгляд, и его было сложно перевести на что-то другое. Даже на редкие вкрапления островков из черных мантилий грузинок.
Слово «чепец» — какое-то легкомысленно-домашнее. Здесь же наблюдался совсем другой коленкор. Произведения искусства, творения эльфов — вот, что приходило на ум при взгляде на эту ярмарку тщеславия, питаемую извечным женским соперничеством. И слезами мужей, которым приходилось покрутиться ради совершенства супруги. Вплоть до воровства казенных денег.
Баронесса в этом соревновании не участвовала. Ее чепец был скромен, даже уродлив и нисколько ей не шел, подчеркивая ее толстые щеки. Черное бархатное платье с открытой шеей, слегка прикрытой газом, украшал двойной бриллиантовый шифр на муаровой ленте с вензелем «ЕМ»[2]. Рядом сидели мощного сложения дама и дочки-дурнушки Розенов, унаследовавшие от маменьки не былую красоту, но маленькие пухлые ручки. Их прически украшал не вычурный «узел Аполлона», а простой вертикальный пучок.
Елизавета Дмитриевна появление Тамары и моё проигнорировала. Ее глаза не отрывались от Бахадура, от его ярко-синих глаз на темном лице, прорезанном морщинами.
— На араба не похож, — констатировала она.
— Скорее, он бербер, — подтвердила ее соседка, та самая Катерина Николаевна из пансиона благородных девиц, судя по комплекции и проявленной образованности.
Дамы в зале прекратили активно работать веерами и языками. Наступила тишина.
