Кир Булычев - Младенец Фрей
Пройдя по коридору, абсолютно безлюдному и слишком аккуратному, они оказались в сейфе. А может быть, это была патологоанатомическая лаборатория. В общем, нечто научное и закрытое, номерное, как будто сердце «почтового ящика».
В центре комнаты находился длинный стол, покрытый пластиком, на нем какие-то приборы и два компьютера. За компьютерами сидели молодые люди, не обратившие внимания на вошедших гостей. В углу зала за старинным резным письменным столом с бронзовыми канделябрами по углам и с черным прибором столетней давности, которым столько же лет никто не пользовался, сидел Мистер-Твистер, округлый и лысый буржуй. Когда-то, еще до войны, Андрей прочел одноименную поэму Маршака о капиталисте и миллионере, над которым измываются в Стране Советов, хотя он ничего дурного в виду не имел и приехал к ним в гости с туристическими целями. Андрей проникся сочувствием к капиталисту, чего делать было нельзя, потому что издевательства над капиталистами воспитывали в детях настоящих бойцов.
При виде Ильича и его спутников Мистер-Твистер резко поднялся. Он сразу заговорил по-английски, видимо, узнав где-то или догадавшись, что Андрей не учен шведскому языку.
— Рад приветствовать вас, — сказал он. — Давно ждем. Давно. Уже скоро столетие! — Он рассмеялся и смеялся ровно столько, сколько времени потребовалось Андрею, чтобы перевести его реплику.
Бухгалтер строго высказал ему свои сомнения или просто точку зрения, но Мистер-Твистер только отмахнулся. Он представился как доктор Юханссен, сообщил, что в Швеции, кроме Юханссенов, живут только Нильсоны, сам посмеялся своей шутке, а потом спросил:
— А пальчики привезли?
Ответила мадам, а доктор Юханссен слушал ее вполуха и приглядывался к Ильичу.
— Похож, — сказал он наконец, — состарился, но тем не менее похож на иконографический материал. Но мы и тут вас испытаем.
— Меня не следует испытывать, — обиделся Ильич. — Ты так ему и скажи, Андрюша. Меня сама жизнь испытывала, меня враги испытывали, а также ренегаты из партии.
— Понял, — ответил Юханссен. — Совершенно с вами согласен. Но и вы должны признать, что сложилась совершенно невероятная и даже парадоксальная ситуация. Вклад получает человек, которого не может существовать, хотя бы по причине возраста. Вы же не станете утверждать, уважаемый господин Иванов, что родились в 1870 году?
— Я ничего не стану утверждать, — ответил Ильич. — Надеюсь, вам известен принцип презумпции невиновности? Так что вам самому придется доказывать, что я самозванец. Но учтите, что мои товарищи уже верят мне.
— Но физические законы против вас, господин Иванов!
— А что вы знаете о физических законах? — уверенно возразил Ильич, словно давно уже внутренне отрепетировал ответы. — Мы их изменяем все последние годы. Суть прогресса заключается именно в том, чтобы доказать, что незыблемых законов не существует.
— Есть пределы! — воскликнул Юханссен. — Есть же разумные пределы!
— Когда в ноябре 1917 года мы устроили революцию, — возразил Ильич, — нам никто не верил. Меня именовали кремлевским мечтателем. И что же — моя держава все еще существует.
— Вряд ли это сегодня ваша держава! — нашелся Юханссен. — Россия строится на отрицании коммунизма, который, кстати, рухнул и во всей Восточной Европе.
— Не играйте словами! — возмутился Ильич. — Это временное тактическое отступление, не больше того. Для того, кстати, мы и оставляли у вас некие ценности, чтобы в случае трудностей предусмотренного вами характера с их помощью повернуть ход истории.
— Для того чтобы повернуть ход истории, — улыбнулся Мистер-Твистер, — потребуется куда больше средств, чем мы можем вам предложить.
— Не вам судить, — отрезал Ильич. — Надеюсь, вы не заглядывали в шкатулку?
— А как мы можем заглянуть, если ключа нам никто не давал?
— А без ключа как вы могли узнать, много там средств или недостаточно? — Ильич уткнул перст в тугую грудь Мистера-Твистера.
— В шкатулке такого размера и веса, — сказал главный бухгалтер, который до того стоял молча и совершенно неподвижно, — не может уместиться крупное состояние.
— А мы посмотрим! — воскликнула тут госпожа Парвус, которая помнила о своих процентах. — Мы посмотрим сами, что там лежит!
— Они наивно полагают, — сказал Ильич Андрею по-русски, — что мы со Свердловым стали бы пачкаться ради нескольких тысяч долларов.
— Разумеется, — не удержался Андрей и показал, что информирован лучше, чем от него ожидали. — Если учесть, чьи это драгоценности.
— А чьи? — удивился Ильич, словно ему никто не сказал об этом.
Впрочем, не исключено, что он не знает правды. Ну и пусть не знает.
— Государственные, — уклонился от ответа Андрей.
Бухгалтер спереди, Мистер-Твистер сзади провели делегацию дальше, на этаж вниз, где тоже были коридоры и двери по сторонам, но модерном там уже не пахло — скорее было похоже на военную базу; даже цвет стен, покрашенных шаровой масляной краской, напоминал о бортах военных крейсеров.
В очередном помещении, аскетичном, как анатомический театр, их поджидали две молчаливые женщины, не знавшие личной жизни и радостей материнства.
Они усадили Ильича на жесткий табурет лицом к компьютеру. Экран был черно-зеленым, на нем вспыхивала надпись «FUCK». К счастью, Фрей не был до такой степени обучен английскому, а мадам думала о другом.
Ильич положил ладонь правой руки на матовое стекло.
Под указательным пальцем вспыхнула лампочка.
На экране появилось графическое изображение подушечки указательного пальца.
Все смотрели на экран. В комнате царило глухое тревожное молчание.
Изображение было негативным — белым на черно-зеленом фоне. Затем сбоку на экран въехало еще одно изображение подушечки. Черное.
Андрей догадался, что видит оригинал — отпечаток пальца вождя, сделанный в 1918 году.
Отпечаток поехал к центру экрана и начал совмещаться с белым отпечатком.
Ильич закашлялся, дрожь передалась изображению пальца, и подушечка на экране вздрогнула.
Одна из женщин прикрикнула на вождя по-шведски.
— Я же нечаянно, — сказал Ильич виноватым голосом.
Андрей не стал переводить.
Наконец два отпечатка окончательно совместились, и женщины принялись искать в них различия. Впрочем, они были не одиноки, так же смотрели, но без измерительных приборов, и все остальные.
Затем все повторилось с другим пальцем. Всего, как оказалось, следовало изучить четыре пальца.
Андрею было понятно, что Ильич победил. Конечно же, отпечатки совпадали, и если были различия, то только в малых деталях. Но женщинам был противен столь дилетантский подход к серьезной проблеме. Они удалились в дальний угол комнаты и принялись возиться с отпечатками.
Мистер-Твистер Юханссен занимал гостей разговорами совершенно дикого свойства. Его интересовало, какая в Москве погода и как гостям представляется погода в Стокгольме — не правда ли, она сильно изменилась к худшему за последние десять лет?
Бухгалтер кивал, но так, словно не соглашался.
Никто ни слова не говорил об отпечатках и дальнейших действиях. Андрей пытался понять, последний ли шаг к шкатулке они сейчас совершают, или им скажут, что теперь, после процедуры сравнения отпечатков, они должны будут выехать в город Мальме, где живет столетний ветеран социал-демократической партии, который знает, где зарыта коробочка. Наконец одна из женщин поднялась и протянула Мистеру-Твистеру лист с выводами их небольшой комиссии. Она стала объяснять свою точку зрения, а вторая женщина все кивала и выражала единодушие.
Наконец Мистер-Твистер передал лист бухгалтеру, и только тут Андрей заметил, что бухгалтер прижимает к боку тонкую папочку в цвет пиджака. Лист перекочевал в папочку, а Мистер-Твистер сказал:
— Что касается отпечатков пальцев, то они нас временно удовлетворили.
Почему временно — Андрей не понял.
— Поэтому, — продолжал Юханссен, — мы перейдем в кабинет президента нашего банка.
— Это банк? — удивился Андрей.
— Причем банк с длительной и почетной историей, — ответил Мистер-Твистер. — Мы финансировали и поддерживали шведских социал-демократов с начала этого века.
С этими словами он пошел вперед, к лестнице.
Процессия повторила путь в обратном направлении и поднялась затем на этаж выше, где царила богатая и достойная хорошего мужского клуба атмосфера, пахло сигаретным дымом, мужскими духами, отбивными и хорошей кожей.
— Ах, — сказала прелестная девица с такими длинными ногами, что Андрей — человек выше среднего роста — чуть не уткнулся грудью в ее небольшую крепкую попку, когда девица начала разворачиваться как раз перед его носом.
— Ах, — повторила девица, — прабабушка заждалась. Ей пора пить какао. Сколько можно заставлять ждать?
