Кир Булычев - Младенец Фрей
Обзор книги Кир Булычев - Младенец Фрей
Булычев Кир
Младенец Фрей
Кир Булычев
Младенец Фрей
Каждый человек с возрастом теряет живость ума, память, способность оплодотворять ткань муравейника, называемого человечеством. Но к девяноста годам можно превратиться в сорное растение, а можно остаться обыкновенным профессором и просто талантом, если еще двадцать лет назад ты был талантом выдающимся.
Сергею Борисовичу Завадскому было почти девяносто лет от роду, позади шестнадцать лет лагерей (в два приема), три инфаркта, больная печень, приступы меланхолии - Сергей Борисович - человек одинокий и объективно несчастный - существовал на этом свете не для завершения жизни, а по праву активной в ней необходимости. Было очевидно, что когда он рухнет - умрет, улетит, растворится в воздухе, - это станет глубокой печалью для некоторых людей, включая Лидочку Берестову.
Одиночество Сергея было очевидно. Оно выражалось в запущенной, заваленной книгами пыльной квартире, где жил он сам, а также древний кот без имени и половины хвоста и странный приживальщик, подобранный где-то или полученный в наследство, - старик по имени Фрей. Кота и Фрея днем не было видно, и большинство посетителей Сергея даже не подозревали о их существовании. Лидочка удивилась, впервые увидев Фрея, низкорослого, нервного, лысого человека, не выносящего прямого человеческого взгляда. Галина, жена Сергея, была тогда еще жива, она отмахнулась от возникшего в дверях кухни и растворившегося в тени коридора приживальщика и произнесла надтреснутым благородным голосом:
- Не обращайте на него внимания, Лидочка. Он уже безвреден.
С тех пор прошло несколько лет. Тяжело и в тоске умерла Галина, которую страшила не столько собственная мученическая кончина, как беспомощность и одиночество мужа. Они встретились с ним под Магаданом и прожили в нежной любви почти сорок лет. Порой к Сергею забегала пожилая дочка, у которой не удалась жизнь. Она приносила полкило яблок и насиловала стиральную машину. Еще реже появлялась внучка, которая ничего не приносила, но нуждалась в деньгах, потому что содержала бездарного и наглого гитариста из ансамбля "Варианты".
Пока жила Галина, за Сергеем был уход и в доме царила строгость. Вдовствуя, Сергей одряхлел и даже усох, а кожа повисла на нем, как у черепахи на шее.
И все же он остался чудесным педиатром.
...Вот он входит в переднюю пациента и начинает, стараясь не кряхтеть, раздеваться, а у малыша уже снижается температура. Он появляется в дверях комнаты, и при виде доктора тут же пропадает сыпь, спадает опухоль в горле и исчезает кашель.
Сергей усаживается у постели и строго спрашивает:
- На что будем жаловаться, бездельник?
И страдалец отвечает, давясь от смеха:
- Я не бездельник, я только болею.
Сергей не велел давать своего телефона чужим людям. Ему уже было трудно ходить по визитам, спотыкаясь и скользя по тротуарам запущенной, грязной Москвы. Но все равно матери и бабушки детей, которым не мог помочь никто другой, доставали телефон, а то и адрес, приезжали на такси, совали ему на прощание в карман конверт с деньгами и, как правило, на радостях забывали заказать такси на обратную дорогу.
Кроме того, Сергей заседал в "Мемориале", выступал с лекциями и написал чудесную книгу воспоминаний о бесконечно тяжелой и мертвой лагерной жизни. В каждой новелле Сергея далеко, в уголке обложенного ночными тучами неба, горела маленькая звездочка надежды. И это выделяло его новеллы среди всех прочих лагерных воспоминаний.
Лидочка заходила к Сергею - они соседствовали. Лидочка жила в девятиэтажной блочной башне, а он - через два дома, в оставшемся по недосмотру особнячке, вернее, половине особнячка. Вторую половину заняла фотолаборатория какого-то ведомства, вечерами и ночью превращавшаяся в вертеп и одновременно кузницу левых денег. В зашторенной, просторной, ослепительно освещенной бывшей гостиной особняка два патлатых жулика снимали глупых крикливых девиц для листков "Все о сексе", "Любовь для вас", "Анюта", "Обними меня правильно" и "Сексуальное большинство". В двух маленьких, освещенных красными лампами комнатах пленки тут же проявлялись и печатались. Так что перед уходом после смены девицы извивались от хохота или притворного возмущения при виде собственных ляжек и грудей. Потом, обыкновенные, как текстильщицы с ночной смены, они бежали на последний автобус.
Лидочка не представляла, какого размера и планировки была квартира Сергея, хотя раньше думала, что она невелика и в ней помещаются лишь книги, которые нехотя уступают место хозяину, потому что он их единственный читатель.
Известная ей часть квартиры начиналась с махонькой прихожей, потому что парадный вход достался фотографам, а Сергею - черный. Справа от нее была комната Сергея, прямо - узкий коридор вел к уборной и кухне с выгороженной в ней ванной. Где-то там и пряталась вторая комната или закоулок, где таился Фрей и куда порой уходил Сергей за понадобившейся книжкой, но туда Лидочку не приглашали.
Особняк все грозились то снести, то приватизировать, то превратить в памятник архитектуры. Но Сергей надеялся, что доживет в нем до конца своих дней. Они вселились туда с Галиной, как только возвратились из ссылки, и потому для Сергея особнячок был больше, чем квартирой, жильем, жилплощадью.
Сергей был особенно хорош, когда собирался народ, когда он держал стол или концентрировал внимание черни в роли Великого Старца. Но Лидочка почти не бывала в таких местах, она любила его другим - тихим, старым, грустным и мудрым. На мягких дрожках его прозрачной памяти она уезжала в иные края и времена, забывая порой, что в пределах нашей цивилизации Сергей Борисович был не так уж и стар - даже революцию семнадцатого года почти проморгал, потому что увлеченно учился на первом курсе медицинского института. Но, как ни парадоксально, исковеркав жизнь Сергея, ее в то же время бесконечно удлинили лагеря и тюремные скитания. Он впервые попал в тот мир в начале тридцатых годов, когда в ГУЛАГе значительную часть составляли бывшие эсеры, кадеты, чистой воды белогвардейцы, дворяне и всякий чуждый элемент. Молодой доктор медицины оказался на нарах рядом с убеленными сединами графами и полковниками, и они поверяли ему свое прошлое. Сергей, как мог, врачевал своих рассказчиков, а они и не подозревали, что имеют дело с чудом природы, память которого фотографична и прочна. Жаль, что никто из них не мог предположить, что этот Сережа будет жив и через шестьдесят лет и пронесет в себе их воспоминания, их мысли, клочки их несбывшегося бессмертия.
- Я утверждаю, - говорил он, подвинув к себе полную пепельницу и гася в куче окурков половинку сигареты, - что не только моральные качества людей начала века, не только их умственный уровень, но и научные знания зачастую превосходили наши. Не отмахивайтесь, Лида, вы еще слишком молоды, чтобы сравнивать содержание поколений на собственном опыте. Тогда доверьтесь моему.
