Спасти кавказского пленника (СИ) - "Greko"

— Ну, из тебя, как погляжу, капитана не вышло?

— Не вышло, — печально улыбнулся Сенька.

— Не скучаешь по дому?

— Кваса охота. Аж скулы порой сводит. Тут тоска жить-то. Девок мало и отрезаны девять месяцев в году. Только осенью и выбираемся из котловины.

За неспешным разговором добрались до скромного хутора на четыре сакли. Привязали лошадей. По знаку Сеньки оружие оставили у коновязи. И прошли в обычный жилой дом, крытый тесом. Кунацкой предусмотрено не было. И это о многом говорило.

Хазрет, убелённый сединами, крепкий старик, встретил меня спокойно. Без особого пиетета, но и без какого-либо намека на подобострастие и привычной для черкесов демонстрации радушия, оказываемого гостю. Будто я его старый знакомый, живу здесь давно, и всего лишь отлучился на минуту, а сейчас вернулся, чтобы продолжить беседу.

— Я слышал про тебя. — сказал он, улыбнувшись, после представления.

— А я, уважаемый Хазрет, о вас только что узнал.

— Можно просто — Хазрет. Я хоть и старше тебя в два с лишним раза, но вполне обойдусь без почитания. Я знаю, что меня здесь уважают! — он рассмеялся.

— Хорошо, — я не удержался, поддержал его смех.

— Обо мне не слышал, но о нас — наверняка?

— Да.

— Ругают, проклинают? — Хазрет улыбнулся.

— Не скрою, да.

— Да, да, да.

— И вас это не беспокоит⁈

— А почему меня это должно беспокоить? И почему это тебя так удивляет?

— Нууу… — я и не знал даже с чего начать.

— Потому что мы не такие, как все? — Хазрет пришёл мне на помощь. — Не участвуем в общей войне? И, наоборот, нападаем на черкесские караваны? Не придаём значения их постоянным крикам о чести? Или попросту не кичимся, не хвастаемся, не слагаем о себе напыщенных песен? И плевали на пресловутую славу?

— Но, согласитесь, уваж… — я поневоле хотел опять употребить этот эпитет, — Хазрет, что перечисленного вами уже достаточно, чтобы удивляться.

— Заметь, Зелим-бей, ты удивляешься тому, что я не воюю, а не тому, что я живу мирно? Хорошо ли это?

Я с удивлением взглянул на старика.

«Просто мудрый, как Сократ. Вопросами поставил меня в тупик!»

— Видишь, ты задумался. — Хазрет, видимо, понимал причины моей оторопи. ­– Тогда я тебя еще спрошу: что это за мир, в котором война считается делом чести, а за мир тебя поносят и ругают?

— Это ужасный мир, Хазрет! — я тут же согласился.

— Вот ты и ответил на все вопросы, ­– улыбнулся старик. ­– А я не хочу, чтобы мой народ жил в ужасном мире. А теперь продолжаешь удивляться?

— Только одному.

— Чему же?

— Вы всегда так думали?

— Ты задал самый больной вопрос для меня, — Хазрет горько усмехнулся.

— Я не хотел…

Он остановил меня движением руки.

— Нет никакой вины. Я сам себе часто задаю этот вопрос. Немного по-другому: почему я в молодости был таким недалёким и неумным, что не сразу пришёл к этому.

— Причина?

— Четыре потерянных брата и родители, выплакавшие свои глаза и угасшие в одночасье — достаточная причина? ­– глаза Хазрета заблестели.

Я молчал.

— Я был такой же, как все. Может, и лучше многих. Храбрый, рвущийся в бой. Жаждавший славы. И терявший одного брата за другим. Потери меня не останавливали. Как и все, я грезил местью. Когда погиб мой последний из братьев, мама на коленях умоляла меня остановиться. Оглянуться. Задать себе простые вопросы. И я начал задавать их. И отвечать на них. Но уже будучи один. Родители не перенесли горя. А я с тех пор ненавижу войну.

— Теперь понятно.

— И что ты думаешь?

— Я только могу сожалеть, что вы единственный, кто так относится к войне. И о том, что другие вожди так не относятся к своим людям.

— А я сожалею о том, что таких, как ты, немного. Тех, кто думает подобным образом.

— А вы не пытались…

— Убедить и остальных жить так?

— Да.

— Пытался.

— И, судя по всему…

— Меня поносят и ругают! — усмехнулся Хазрет

— Белая ворона.

—?

— Такое выражение у русских. О человеке, который выделяется, совсем не похож на других, чужой.

— Да. Так и есть.

— Вы поэтому нападаете на их караваны?

— Нет. Не поэтому, — Хазрет покачал головой. — Что бы они ни говорили о себе, какие бы песни ни слагали в свою честь, но вся Черкесия живет, прежде всего, за счёт рабства. А я ненавижу рабство. Ты думаешь из-за чего они все восстали, когда русские объявили блокаду? В первую очередь из-за того, что им перекрыли основной источник дохода. Пусть они прикрываются всем, чем угодно. Но это так. Поэтому я нападаю на их караваны, освобождаю рабов. Ты же уже прошелся по моей земле. Отметил для себя что-нибудь?

— Да. Много людей со стороны. Все свободно передвигаются. У вас нет рабов.

— Нет. И не будет.

— Расскажите подробнее, пожалуйста.

— А что тут много рассказывать? Земля от Бога. Еще природа нас уберегла. Мы в таком месте, куда трудно добраться. Как бы ни мечтали нас уничтожить, не смогут. А других — запросто. Еще до появления русских князья два раза в год созывали народ на набег. Собирались в поле у священной рощи и шли грабить соседей. Кое-кто, может, и хотел бы жить в мире, да таких тут же в цель превратят. Если не убьют, то разорят подчистую. Лишь здесь, под защитой гор и быстрых потоков, можно строить идеальный мир в краю вечной войны. У нас здесь отряды самообороны. Другие работают на земле. Каждому найдется дело по его умению и по его знаниям. Голод нам не грозит. Мы хорошо работаем. У нас много запасов. И всегда много работы. Нужно раскорчевывать новые поля. Строить новые аулы.

«А он же здесь, практически построил социалистическую республику. Утопию! — думал я, слушая старейшину. — Ту самую, недостижимую. О которой, если и вспоминают, либо в анекдотах, либо с издёвкой. Как Рауф Адгезалов тогда на уроке истории на вопрос учительницы "Почему Утопия?» ответил: «Строили ее люди, строили… Построили. А потом поглядели, что вышло — попрыгали в море и утопились… С тех пор так и называется — Утопия».

— А то, что люди разных религий?

— Э, нет! — Хазрет пригрозил пространству пальцем. — Я знаю, к чему могут привести религиозные распри. Здесь этому не бывать. Мулл и священников на нашей земле нет. Но религии все одобряются. Хочешь молиться кому — молись на здоровье! Только не смей ставить своего Бога выше другого!

"Да он почти гений!' — я не мог скрыть своего восторга. И сразу же пришло в голову новое озарение. Раз они в своей закрытой общине не вымерли от эпидемий, то с санитарным контролем тоже все продумано! Неужели они знают, как бороться с чумой и оспой? А с религиозными распрями — так вообще на пятерку с плюсом!

Сколько раз я думал, что в любой многонациональной и многоконфессиональной стране первым законом, который следует принять и строго следовать ему должен быть закон о равенстве религий. И они есть, безусловно. Но наказание за них такое неочевидное, что все равно находятся те, кто лезет на рожон. А просто заявить, что за такое сразу по рогам и лет на 15, как минимум, за решётку. И не важно, кто против кого пошёл: мусульманин ли против православного, православный против иудея, иудей против адвентиста седьмого дня, адвентист против буддиста, буддист против баптиста, баптист против католика… Не важно. По рогам. Без разговоров! Не смей ставить своего Бога выше другого!

— Что замолчал? — спросил Хазрет.

— Продолжаю удивляться!

— А сам что думаешь про войну?

— Есть такой великий английский писатель. Шекспир.

— Не слышал. И что он сказал?

Я вначале коротко пересказал ему сюжет «Ромео и Джульетты». Хазрет проникся историей молодых любовников. Беспрестанно охал.

— Жалко их! — горестно покачал головой. — И какой вывод сделал этот…

— Шекспир.

— Да.

— Чума на оба ваших дома!

— Чума на оба ваших дома⁈ — чуть задумавшись, Хазрет рассмеялся. — Он очень умный, этот англичанин. Правильные слова! Лучше и не скажешь!

— Да, так. Я поэтому хотел к вам обратиться.