Спасти кавказского пленника (СИ) - "Greko"

— Наверняка, еще и голодом морили…

— Горцы и сами голодают. Мальчишки из аула бегали ко мне, чтобы подобрать крошки, которые после меня остались. Их отцы, их путь войны… Он ведет черкесов к гибели.

— Но честь…

— Честь — да. Они это понимают. Был такой случай. Один абадзех кричал мне в лицо бранные слова. Я пристыдил его. И он понял, что неправ. Принес мне украденную овцу, чтобы загладить свою вину, хотя его семья голодала.

— И вы…?

— Я принял его извинения. И ел баранту, — Торнау улыбнулся, будто сам не веря своим словам. — Но они, эти дети гор, не понимают главного. Они этого лишены.

— Чего же?

— Чувства долга! Только долг офицера помог мне выжить и не сломаться!

… Странный вышел у нас разговор. Не все в речах Торнау было мне по сердцу. Я не мог себе представить, что способен выстрелить в Курчок-али. Или воткнуть кинжал в сердце Юсефу или Джанхоту. И если я задержусь в Черкесии — а я задержусь! — таких людей будет все больше и больше.

Я не смогу остановить войну на Кавказе. Я это уже хорошо понимал. И черкесы не готовы к смирению. И император настолько уверен в своей правоте — в своем праве! — что я, даже будучи снова допущен к его телу, не смогу его переубедить. Видит Бог, я сделал попытку! Без толку. Только в книжках лихих авторов попаданец, вроде меня, может прогнуть этот мир. Все записано!

Если не можешь спасти мир, спаси человеческую жизнь! Хотя бы одну! Меня потряс в свое время фильм «Список Шиндлера». В моих обстоятельствах его идея вдохновляла. Встать на путь праведника, создать список Косты — чем не цель⁈ Вот вывод, к которому я пришел, снова обагрив руки кровью и поучаствовав в освобождении Торнау.

Я думал об этом, глядя на не спеша удалявшуюся группу с Карамурзиным во главе. Ногайцы и поручик подъезжали к Воскресенскому укреплению. На земляной вал высыпали солдаты. Они громкими криками приветствовали спасенного офицера. Стоявшие рядом со мной абадзехи взволнованно переговаривались. Узнали Торнау и теперь недоумевали, как так вышло, что они помогли спасти русского. Вместо того, чтобы его прирезать, как они привыкли! Или превратить в раба!

— Цекери, едем! — сказал я, поворачивая коня и окликая своего оруженосца.

Он с радостью последовал за мной. Быть может, первый из тех, кто не сложит бессмысленно голову на другом, русском берегу.

Я все думал о прощальных словах Торнау.

— Встретишь Джансеида, не убивай! Он — мой[3]!

Выходит, Торнау не спал, когда я рассказал Карамурзину про смерть Тамбиева?

И почему так сложно устроен этот мир, в котором я очутился. Чтобы кого-то спасти, нужно кого-то убить.

[1] Такой способ разведения костра называется нодья или «финская свеча». Хороший жар, дыма почти нет. Бревна не горят, а тлеют.

[2] Когда А. П. Ермолов решил уничтожить вольную Кабарду, имевшую мирные договора с РИ со времен Ивана Грозного, война и чума разрушили уклад самого влиятельного на Северном Кавказе общества и народа. Кабардинским князьям и дворянам была навязана система отношений, применявшаяся во внутренних губерниях РИ. Перемещения были возможны лишь с разрешения назначенного пристава. Большинство уцелевших феодалов бежали в Черкесию и стали «непримиримыми» или «беглыми». Главными поджигателями Кавказской войны на северном склоне Кавказского хребта. С точки зрения военной стратегии, разгром Кабарды себя оправдал. Восточная Черкесия под руководством Шамиля не смогла объединиться с Западной. У будущих эмиссаров Шамиля в краю адыгов не вышло скоординировать военные действия со своим лидером. Единого фронта сопротивления царизму у горцев Северного Кавказа не вышло.

[3] Примерно через пять лет после освобождения Торнау, произведенный в капитаны, встретил Джансеида на поле боя. Они обменялись поклонами. После чего Торнау приказал зарядить пушку картечью, которая ударила в толпу горцев. Его пленитель погиб.

Глава 18

Хакучская социалистическая республика

Самая удобная дорога к черноморскому побережью шла по землям абадзехов через Гойтхский перевал. Но нам с Цекери оказалось сподручнее добраться до бассейна реки Пшиш. Извилистый, мелкий и капризный, он брал свое начало высоко в горах и нес свои воды в окружении высоких склонов, заросших пихтой и буком, а потом, вырвавшись на равнину, плавно и неторопливо спускался к Кубани. Его долину заполняли многочисленные абадзехские аулы разных обществ — в основном, Цей и Анчоко-Хабль. Они стояли так густо, что порой сливались в единую линию, и сложно было понять, где заканчивался один и начинался другой.

Вдоль реки, повторяя ее бесчисленные петли, шел накатанный арбами торговый тракт. По нему сновали все кому не лень — армяне, турки, убыхи. Вниз по реке они тащили английские ситцы, турецкие бумажные ткани и разную мелочевку от контрабандистов. Вверх же ехали отряды, конвоировавшие рабов. Их выменивали в ущельях Курджипса.

Убыхи приобретали рабов на перепродажу. Как мне ни было противно, пришлось присоединиться к их группе. С абадзехами, которых нанял Курамурзин, расстались, как только вышли к торговому тракту.

В убыхском отряде нашлись знакомые и у Цекери, и у меня. Те, кто помнил или видел мое участие в боях у Мыса Адлер. Один и вовсе оказался из-под Дагомыса, из рода Фабуа. Звали его Абубакир. Он накинулся на меня с вопросами.

— Скажи, Зелим-бей, что за странные разговоры ходят о твоем конфликте с Эдик-беем? То ли ты его спас, то ли обокрал…

— Девушку у него забрал после того, как с друзьями отбили нападение абхазов на аул, — не стал отнекиваться я.

— Еу! Вот это по-нашему! — восхищенно воскликнул убых. — Продал?

— Девушку? Нет. Женился.

Абубакир замер. Разразился веселым хохотом. По-моему, он недолюбливал Эдик-бея. Немудрено. Эдик-бей любого мог вывести из себя.

Осень вовсю вступила в свои права в предгорьях. Не только раскрасила щедрой рукой леса, но и решила их обильно полить. Мы двигались под косыми струями дождя, кутаясь в бурки и башлыки. За водной пеленой и темными облаками скрылись кавказские вершины.

Проводники с опаской следили за уровнем воды в реке. Многочисленные притоки Пшиша могли внезапно его напитать. И тогда жди беды.

По мнению Абубакира, у непогоды была и положительная сторона,

— Если в горах вздуются речки, можно не бояться нападения хакучей. Их снова отрежет от мира. И тогда забудем про этих шакалов до следующей осени.

— Не любишь хакучей?

— Этих разбойников и бродяг? Кто же их любит? Мы большие заслоны осенью выставляем на границе с ними. Караваны, подобные нашему, — их любимая добыча. Забрались в свою котловину и гадят оттуда. И нам, и шапсугам. Ей богу, решись русские к ним в гости сходить, я бы безвозмездно нанялся проводником.

Однако! Крепко же хакучи припекли убыхов. Наверное, немало кровавых столкновений вышло из их вечной вражды. Если отъявленные разбойники-убыхи, живущие в краю, где все поголовно кормятся с ножа, называют разбойниками (!) хакучей, то что ж они за люди такие⁈

Мы въехали в тесное ущелье, рассекаемое заметно сузившимся Пшишем на две половины. Двигались правым высоким, местами укрепленным, берегом. Левый представлял собой широкую полосу из камней разных форм и размеров. Не сложно было представить, как в половодье река разливается здесь широким потоком по окрестностям, принося с верховьев скальные обломки.

Заночевать решили в ауле «Древний мертвец». Так переводилось название Хадыжы. Наверное, здесь на каждом шагу попадались старые захоронения. Кто здесь жил до прихода абадзехов? Аланы? Арабы? Византийцы? Кавказ умел хранить свои тайны.

Утром дождь прекратился. Отправились дальше, покинув аул, утопающий в садах, а не в древних склепах. Не успели удалиться от его околицы и на двести метров, послышался странный гул. На наших глазах из впадавшего в Пшиш притока вырвался огромный, выше человеческого роста, водяной вал. Эта масса воды обрушилась в реку. Вспенила, расплескала главный поток. Залила дорогу перед нами.