Смутные дни (СИ) - Волков Тим

— А Рябинин-то что? — возмутился Иван Палыч.

— А Рябинина — ловят! — Виктор Иваныч только руками развел. — Когда поймают — под суд. Да в любом случае, ему уже не учительствовать. Так что надобно нового учителя искать. Эх, жаль, занята Анна Львовна… Ничего! Курсисточку какую-нибудь найдем, кинемся в ноги… У нас же все-таки — продуктовые карточки! И зарплата триста рублей.

— Ага, ага… Триста рублей нынче, как до войны — тридцать! — язвительно усмехнулся доктор.

Для возвращения детей был созван родительский комитет, организованный когда-то еще Анной Львовной. Комитет скинулся на пароконную бричку с подводой. Еще одну поводу — для вывоза имущества — выделила земская управа.

Так вот и поехали: Иван Палыч и представители родительского комитета — Пелагея Романовна, статная и очень красивая женщина, мать Маши Кудрявцевой, и старый приятель доктора — кузнец Никодим. Насчет него настояли все члены комитета — мало ли, что там придется разобрать, или бричка вдруг по пути сломается — путь-то неблизкий, два десятка верст с гаком! Все втроем в бричке и покатили — на подводах имелись свои возчики из местных крестьян.

Оставшиеся родители махали вослед руками… Бывший трактирщик Игнат Феклистов, выглянув в окно, проводил бричку с подводами долгим внимательным взглядом… и вдруг куда-то заспешил.

— Как же они там одни? — погоняя лошадок, переживал Никодим. — Это ж еду надо… да вообще…

— Да бросьте вы, Никодим Ерофеич! — поправив на голове летний платок из цветного ситца, Пелагея расхохоталась в голос. — Управятся! Девки там взрослые. Вон, хоть мою Машку возьми. Она все по дому умеет! И там справится. Тем более, сено там косить не надо, коров да коз доить — тоже…

— Так вы, Пелагея Романовна, и коров, и коз держите? — искоса глянув на женщину, уважительно протянул кузнец. — Поди, и маслице, и сыр?

— Да делаем, — Пелагея Романовна усмехнулась. — Что-то в городе продаем, что-то в усадьбе, ну а что останется — себе. Девки, слава Богу, подросли — работницы! Но, без мужиков, конечно плохо… Муж, да вы знаете, два года назад умер, а парни — Лешка с Микешей — в окопах. Лешка недавно письмо прислал! Пишет — в солдатский комитет избрали! В начальстве теперь, так-то!

— Ишь ты! Молоде-ец! — одобрительно покивал Никодим.

— Иван Палыч, — Кудрявцева обернулась к доктору. — А вы не знаете, когда эта война кончится?

— Ну-у… — врач лишь руками развел.

Вообще-то, Иван Палыч (Артем!) о конце войны хотя бы примерно знал… Брестский мир большевики в марте подпишут. В следующем году, да. Только… там еще и другая война будет — Гражданская, когда брат на брата… Нет! Лучше такое не говорить!

— И никто не знает, — вздохнула Пелагея Романовна. — Разве что только сам господь Бог. Эх, вернулись бы с войны парни! Коровник бы новый построили. Тогда можно было бы еще парочку телочек завести… А то что эти козы! Коза, Никодим Ерофеич — корова бедняков, так-то!

В лагерь приехали уже ближе к обеду. Еще издали увидали на поляне большие палатки, да дым от костра. У костра кашеварили, на опушке же стоял часовой — Мишка Зотов. Гордый, в коротких штанах защитного цвета и поношенной гимнастерке с желтым скаутским галстуком, со скаутским же посохом в руках!

— Стой, кто идет! — выступив вперед, Мишка перегородил дорогу посохом. — Куда, к кому, зачем?

— Так, за вами же! — спрятал улыбку доктор.

— Тут пока стойте! — мальчишка указал посохом. — А я пойду, доложу начальству.

— А что, ваш учитель вернулся? — тут же напрягся Иван Палыч, нащупывая за поясом револьвер.

— Не-е! Степана Григорьича мы давно уж не видали. Василий нынче у нас, а него! И. О. начальника. Мы его сами выбрали, вот! — махнув рукой, Зотов обернулся. — А вон он и сам уже идет.

— Господи… — перекрестился кузнец. — Это мой Васька, что ль? В начальство выбрали… Ух!

— Тятенька!

Завидев отца, Васька со всех ног бросился к бричке.

Чувствовалось, что в лагере и без Рябинина был полный порядок — Анна Львовна оказалась права. Трава скошена, над большим столом натянут тент от дождя, над костром кипят большие котлы с каким-то вкусным — судя по запаху — варевом… У главной палатки колыхался на ветру белый флаг с желтой скаутской лилией и надписью — «Будь готов!». Рядом с флагом стоял часовой — голенастый подросток с посохом, в скаутской форме. Не деревенский, чужой — как видно, из дома призрения.

— Дежурный — доклад!

Подойдя, Васька отдал честь.

Пелагея Романовна откровенно хмыкнула, а Никодим поспешно отвернулся… но, по всему чувствовалось — горд!

— В лагере двенадцать человек! — отсалютовав посохом, дежурный приступил к докладу. — Трое — в наряде по кухне, четверо — за дровами. Остальные собирают гербарий в липовой роще! Одна отсутствует — изучает на дальнем хуторе жизнь и быт!

Иван Палыч чуть не закашлялся: о как! На дальнем хуторе! Изучает жизнь и быт.

— Больных нет, раненых нет. Доклад закончен! Дежурный по лагерю Никаноров Максим.

— Так, Максим, а что на обед? — с самым серьезным видом поинтересовалась Пелагея Романовна.

Дежурный и тут не ударил лицом в грязь:

— На первое — суп из щавеля с картошкой, на второе — гороховая каша с маслом, на третье — компот!

— Ох ты, у них еще и компот! — покачал головой Иван Палыч. — Ну, вы пока осматривайтесь, а я… на дальний хутор пройдусь. Приведу ту, кто там жизнь и быт изучает… Надеюсь — старательно.

Между тем, Пелагея Романовна уже пробовала кашу на вкус…

— Машуля! А ты что луку-то не положила?

— Да есть там лук!

— И пересолено, похоже…

— Ну, мам…

— А мучицы почто не добавили? Сытней с мучицей-то!

До края леса Иван Палыч доехал на бричке, а уж там, привязав лошадок, пошел дальше пешком. Золотились над головой высоченные липы, напоенные жарким уже почти летним солнцем. Пахло можжевельником и сосновой смолой, на тропе, под ногами, жались «медвежьи ушки», серебрилась по краям тропы таволга. Ближе к болоту уже пошли лютики — словно кто-то присыпал луг золотой пыльцой… А ведь всего-то неделю назад ничего этого еще не было! Быстро как. Что и говорить — природа.

Однако, скоро уже и болото… Сделав пару шагов, доктор остановился. Вроде, здесь они с Машей шли… Или — не здесь, чуть левее… Ну да, ну да, там, где елочки…

За елочкой вдруг что-то блеснуло… Наученный горьким опытом доктор тут же отпрянул в строну. И вовремя!

Грянул выстрел…

Дробь пролетела буквально в двух шагах!

Иван Палыч со всех ног бросился к лесу…

Позади издевательски захохотали:

— Э, дохтур! Не уйдешь! Тут те не деревня… Тут — наше все!

Снова выстрел! Дробь…

За дерево, живо… Так!

Осторожно выглянув, доктор увидал тех, уже знакомых, парней в синих галифе и кожаных, с отворотами, куртках. Темные лица, щетина, цепкие злые глаза. Один — патлатый — в картузе, другой с непокрытой головой… И шашки! Шашки на поясах у обоих. Не очень-то удобно с шашками по лесу… Говорите, ваше тут все?

Доктор достал револьвер, прицелился… пальнул…

Пуля отщепила от сосны щепку…

— Бросай наган, дохтур! Нас много… не убежишь!

Блефуют! Было бы много — обложил б давно, как волка…

Снова выстрелы… Дробь…

И громкий знакомый голос:

— А ну, руки вверх! Оба! Прохор, давай, вяжи…

Гробовский!

Он показался из-за кустов вместе с Лаврентьевым… За ними бывший урядник Прохор Деньков вел связанных по рукам лиходеев. Петр Николаевич прибрал шашки, обрезы…

— Здоров, Иван Палыч!

— И вам всем не хворать!

Поручик улыбнулся:

— Что, Иван Палыч, вовремя мы?

— Да я, собственно, ждал… А эти дурни…

— Вот уж действительно — дурни! Но эти — последние, — Гробовский обернулся к парням. — Вы чего в город-то не ушли, дурачье?

— Приказу не было, — хмуро отозвался патлатый.

— Ну-у, шага-ай! — Прохор подогнал бандитов пинками.

— А где Анюта? — наконец, спросил Иван Палыч.

— Анюта? У болота ждет… — Лаврентьев широко улыбнулся. — Девчоночка умная! Сейчас позовем… Анюта-а! Э-эй!