Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий

Лондон. Лондонская фондовая биржа.

В гудящем как улей зале биржи, известном как «Дом», где джентльмены в цилиндрах и сюртуках скупали и продавали целые империи, новость вызвала лишь незначительное бормотание.

— Что за чертовщина? Царь отменяет гарантии?

— Чушь! Русские никогда не откажутся от своих обязательств! Это же их главная приманка для капитала!

— Ошибка в переводе…

Но тут произошло то, чего никто не ожидал.

Мистер Джонатан Прайс, главный брокер могущественного дома Берингов, человек, чье слово было законом для половины биржи, внезапно появился на брокерской стойке. Его лицо, обычно румяное и самоуверенное, было бледным, а в глазах стоял плохо скрытый ужас.

— Продаю ГОРЖД! — крикнул он, и его голос сорвался. — Пять тысяч акций! Сегодня!

В зале на мгновение воцарилась гробовая тишина. Все уставились на него. Это было все равно что увидеть, как архиепископ Кентерберийский пускает с молотка собор Святого Павла.

— Что случилось, Джонни? — крикнул кто-то из толпы. — Беринги вышли из игры?

— Без комментариев! — бросил Прайс, вытирая со лба испарину. — Пять тысяч! Кто возьмет?

И в этот момент в противоположном конце зала, где торговали иностранными бумагами, появился новый игрок. Фигура, которую здесь раньше не видели. Невысокий, но очень колоритный господин с экзотической внешностью, в костюме, который кричал о его обладателе громче, чем любой глашатай. Это был Изя, вернее, господин Ротшильд.

Он небрежно подозвал себе известного маклера, мистера Гринвуда, и что-то тихо ему сказал. Гринвуд повернулся, его глаза округлились, и он закричал, перекрывая шум:

— Продаю ГОРЖД! Тысячу акций!

Эта продажа на фоне панического поведения брокера Беринга оказалась последней соломинкой, сломившей спину верблюда по имени ГОРЖД. Толпа сделала единственно возможный вывод: «Беринги знают правду и бегут! А Ротшильды это подтверждают!»

Тут же, как по заказу, мистер Прайс выбросил на рынок еще один пакет — десять тысяч акций. И цена с грохотом покаталась вниз.

— Что происходит, черт побери⁈ — кричали друг другу маклеры. — Это крах!

— Говорят, этот новый… Ротшильд… — шептались в кулуарах. — Не из лондонской ветви. Не из парижской. Какой-то побочный, из Австрии. Уж если они привлекли даже дальних родственников — дело действительно скверно!

Изя меж тем продолжал свою игру. Он действовал как опытный рыбак, то подтягивал, то отпускал леску. Продав несколько тысяч акции и усилив панику, он дождался «дна» и дал незаметный сигнал нескольким мелким брокерам, поставленным скупать падающие бумаги. Он не пытался купить все сразу, приобретая акции небольшими партиями, создавал иллюзию борьбы, того, что еще есть какое-то «дно». Это лишь подстегивало панику тех, кто хотел успеть продать, пока цена не превратилась в ноль.

В Париже сценарий повторился с французским изяществом. Брокер братьев Перейра, месье Легран, появился с печальным лицом актера, играющего короля Лира. Он картинно заламывал руки и громко по всеуслышание объявлял о продаже пакетов акций ГОРЖД, сетуя на «вероломство русских».

Паника здесь была еще более истеричной. Маклеры кричали, жестикулировали, кто-то даже делал вид, что падает в обморок.

К концу торгового дня, когда гонги на этих биржах возвестили о закрытии, все было кончено. Пришло запоздалое сообщение из Петербурга, в котором говорилось о «досадной ошибке телеграфиста». Но на это уже никто не обратил внимания.

Итоги бойни были ошеломляющими. Акции ГОРЖД, стоившие еще утром 522 франка, или около 130 рублей, рухнули до 167 франков, или 42 рублей, потеряв таким образом 68% своей цены и на какое-то время превратившись в «мусорную бумагу».

Вечером я получил две шифрованные телеграммы.

Из Лондона: «Рыбалка удалась. В сети 100 000 штук по средней цене 1 фунт 15 шиллингов. Ротшильд».

Я прикинул, что у нас выходит в рублях. 1 фунт 15 шиллингов — это примерно 44 франка или 11,5 рублей. Но поскольку акции в Лондоне торговались в фунтах, а их номинал составлял около 5 фунтов, цена была просто бросовой.

И телеграмма из Парижа: «Товар закуплен. 95 000 штук по средней цене 42 франка. Кокорев».

Я сел за стол и сделал окончательный расчет.

Итак, Изя в Лондоне купил 100 000 акций, Кокорев в Париже — 95 000 акций. Всего —195 000 акций.

При общем количестве в 750 000 штук это получается ровно 26% акционерного капитала.

У Штиглица, по моим прикидкам, было около 11% акций, купленных еще при основании общества.

Итого у нас под контролем оказалось тридцать семь процентов акций Общества.

Тридцать семь процентов! Это был не просто крупный пакет в условиях, когда остальные акции распылены среди тысяч мелких держателей по всей Европе, не участвовавших в собраниях акционеров и лишь получавших свои дивиденды, это фактически контрольный пакет: теперь любое собрание акционеров проходило бы под нашу диктовку. А ближайшее должно было назначить исполнительного директора Общества… Нетрудно догадаться, что это место уже, можно сказать, в кармане у Кокорева!

Я откинулся на спинку кресла и посмотрел в темное петербургское окно. Там, в далеком Париже, правление ГОРЖД еще даже не осознает, что их больше не существует. Они все еще считали себя директорами, но компания уже фактически принадлежала нам.

Глава 23

Глава 23

Следующие несколько дней Петербург гудел как растревоженный улей. Я заперся в своем гостиничном номере, приказав никого не принимать. Утро начиналось с горячего кофе и стопки свежих газет, которые я скупал все без исключения. Сидя в кресле у окна, я с мрачным удовлетворением читал о последствиях нашего удара, наслаждаясь ролью невидимого кукловода, дергающего за ниточки мировой экономики.

Пресса захлебывалась от догадок, предположений и откровенных сплетен. Никто не знал, кто именно стоял за атакой, и эта неизвестность лишь подливала масла в огонь.

Официальные «Санкт-Петербургские ведомости» громили анонимных спекулянтов с праведным гневом:

«…Небывалая по своей дерзости атака на биржевые котировки ГОРЖД, находящегося под высочайшим покровительством, не может быть расценена иначе как попытка подрыва экономических устоев Империи. Финансовые круги Европы взбудоражены действиями группы безответственных игроков, чьи имена пока скрыты, но чьи цели очевидны — посеять панику и извлечь сиюминутную выгоду на беде тысяч добросовестных акционеров…»

Более либеральный «Голос» был осторожнее в оценках, но старался связать события воедино:

«…Нельзя не заметить странного совпадения, которое ускользнуло от внимания наших коллег. Грандиозному обвалу акций предшествовала скандальная публикация в лондонском „Колоколе“ г-на Герцена. Почти одновременно с этим в трагической дуэли погибает один из ключевых директоров Общества, барон д’Онкло. И вот спустя всего несколько дней неизвестные силы обрушивают рынок. Неужели мы являемся свидетелями планомерной войны, объявленной неизвестными силами французскому правлению Общества?..»

А финансовые «Биржевые ведомости» и вовсе погрузились в истерику, пестря догадками:

«Кто стоит за атакой? Консорциум обиженных русских купцов, уставших от засилья иностранцев? Тень венских Ротшильдов, решивших увеличить свое влияние? Или это тонкая интрига самого английского правительства, желающего ослабить французский капитал в России?..»

Я читал эти строки и усмехался. Они видели дым, но не могли разглядеть того, кто разжег огонь. Мое имя нигде не фигурировало. Имя Кокорева — тоже. Тайна, окружавшая нападавших, пугала рынок гораздо сильнее, чем любая открытая атака. Я оставался призраком, и это было главным.

Я как раз заканчивал просматривать последнюю газету, когда в дверь моего номера постучали. Это был не вежливый стук гостиничной прислуги и не торопливый — Изи. Это были три коротких, твердых, не терпящих возражений удара.