Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий

И в этот момент, когда паника достигла своего пика, но еще не перешла в стадию тотального бегства, прозвучал второй звоночек.

Новость пришла из Петербурга и поначалу выглядела как светская сплетня. «Вчера утром в лесу у Муринских дач произошла дуэль между одним из директоров ГОРЖД, бароном Мишелем д’Онкло, и ротмистром Уланского полка Ее Величества господином Мышляевым. Причиной послужило оскорбление, нанесенное бароном офицеру. Дуэль проходила на пистолетах. К несчастью, барон получил смертную рану и скончался на месте».

Для обывателя это была просто трагическая история о чести и горячей крови. Но для биржи это был сигнал оглушительной силы.

Директор убит! В головах биржевых маклеров моментально восстановилась зловещая цепочка. Скандал со статьей в «Колоколе»… Что, если это не просто ссора? Что, если русский офицер мстил за поруганную честь своей страны? Что, если это только начало?

Но самое страшное было в другом. Смерть директора означала одно: аудит!

Придет новый директор, начнет принимать дела. Чтобы обезопасить себя, учинит тотальную ревизию финансовой документации своего предшественника. И что он там найдет после всех разоблачений Герцена? Какие еще фальшивые расписки на сотни тысяч? Какие еще украденные миллионы?

Этот страх перед неизвестностью, перед новыми, еще более страшными разоблачениями, которые неминуемо вскроются при передаче дел, оказался страшнее уже известных фактов. Логика была проста: если при живом директоре все так плохо, то что же выяснится после его смерти?

Паника превратилась в агонию. Все, кто еще держал акции, бросились от них избавляться по любой цене. Это было уже не падение, а свободный полет в бездну. За один день торгов акции ГОРЖД рухнули еще.

Итак, общее падение за три дня составило более сорока процентов. Огромная финансовая империя, казавшаяся незыблемой, лежала в руинах.

Где-то в Лондоне Изя «Ротшильд», а в Париже доверенные люди Кокорева и Штиглица уже начали действовать. Тихо, без шума, Изя и Кокорев завербовали нужных брокеров. Механизм был взведен. Оставалось только назначить день и время, когда мы нажмем на спуск. И тут я готовил еще один сюрприз.

Дело в том, что самым мощным средством, все еще поддерживавшим курс акций, оставалось одно — государственная гарантия дохода для акционеров. Это был последний бастион, поддерживавший курс. И его нужно было разгромить. Хотя бы на несколько часов.

Человека, которого мне описал Изя, надворного советника Семена Аркадьевича Подсекина, заведующего международным отделом, я нашел в его скромном кабинете, заваленном депешами и какими-то гроссбухами. Это оказался классический маленький человек из произведений Гоголя: лысеющий, с одутловатым лицом, бегущими глазками и засаленными манжетами на вицмундире. От него так и разило безнадежной неудачливостью.

— Господин Подсекин? — начал я, закрывая за собой дверь.

Он поднял на меня неуверенный взгляд.

— Я по частному, но чрезвычайно важному и, — тут я сделал паузу, — взаимовыгодному делу.

Он облизнул пересохшие губы и указал на единственный стул.

— Слушаю вас, сударь.

Я не стал садиться, продолжая нависать над его столом, как коршун надо добычей.

— Семен Аркадьевич, я знаю, что ваше жалованье составляет сто двадцать рублей в месяц. Я также знаю, что у вас три дочери-бесприданницы и карточный долг в пять тысяч рублей.

Тут его лицо стало пепельным. Он вжался в кресло, ожидая расплаты.

— Вы от господина Маврокордато? Уверяю вас, я все ему отдам!

— Нет, не от него. Я явился не забирать у вас деньги, а, напротив, дать их. Да-да, вы не ослышались: вам предлагается решить все ваши финансовые проблемы. Раз и навсегда. — Я вынул из внутреннего кармана пухлую пачку кредитных билетов и положил ее на стол. — Здесь десять тысяч рублей. Они ваши. Прямо сейчас!

Он смотрел на деньги как завороженный. Его кадык дернулся.

— Что… что я должен сделать? — прошептал он.

— Пустяк. — Я улыбнулся. — Завтра, ровно в полдень по петербургскому времени, с вашего телеграфа в Париже и Лондоне на имя биржевых агентств «Гавас» и «Рейтер» уйдет одна короткая телеграмма. Правительственное сообщение чрезвычайной важности.

— Какая телеграмма? — Его голос дрожал.

— Вот ее содержание. — Я положил на стол бумагу с коротким текстом.

Надворный советник Подсекин взял ее, руки его мелко задрожали.

Содержание было лаконичным и очень компрометирующим.

«Санкт-Петербург. Официально. В связи с последними скандальными разоблачениями деятельности ГОРЖД Его Императорское Величество, придя в крайнее негодование, повелел приостановить действия государственных гарантий по акциям названного общества впредь до окончания полного расследования». Все.

Подсекин прочитал текст, и его лицо исказилось от ужаса. Отбросив листок, он отшатнулся от него, как от ядовитой змеи.

— Да вы с ума сошли! — засипел он. — Это… это государственное преступление! Это подлог! Меня же… меня же в Сибирь, на каторгу! В оковы! Нет, нет и еще раз нет! Вот вам ваши деньги!

— Успокойтесь, Семен Аркадьевич, — твердым и спокойным тоном произнес я. — Никто ни о чем не узнает. Сообщение будет передано не как официальная новость от правительства, а как срочная весть от корреспондента в биржевом комитете. У вас ведь есть такие? Нет? Ну, значит, теперь есть! Понимаете?

— Да… — растерянно промямлил он.

— Вот. А через четыре часа вы дадите опровержение. Скажете, произошла чудовищная ошибка, корреспондент неправильно истолковал слухи, уже уволен с позором… Вы извиняетесь, заплатите небольшой штраф. К тому времени, — я многозначительно посмотрел на него, — дело уже будет сделано. И никто не стент искать источник. А вы закроете долги.

Он все еще качал головой, его глаза были полны ужаса.

— Нет… не могу… это слишком опасно…

— Опасно, Семен Аркадьевич, — я наклонился к нему, понизив голос до шепота, — это когда к вам придут описывать имущество за карточные долги. Опасно — это когда ваши дочери пойдут работать гувернантками за тридцать рублей в месяц, подвергаясь всем случайностям и соблазнам, подстерегающим работающих женщин, и все потому, что вы не сможете дать им приданое. Десять тысяч рублей полностью изменят вашу судьбу, откроют новые горизонты. Это избавление от банкротства, дом на Васильевском острове, приданое для ваших дочерей. Подумайте: десять тысяч за одну-единственную телеграмму, которая просто-напросто будет содержать не совсем проверенную информацию.

Только слепой не заметил бы, как в душе несчастного Подсекина идет мучительная борьба между страхом перед гипотетической каторгой и неизбежным унижением долговой тюрьмы. Но я точно знал, что именно победит.

Он медленно, как во сне, протянул дрожащую руку и коснулся пачки денег. Одернул ладонь, но потом протянул ее еще раз. Затем сгреб ассигнации, скомкал и сунул за подкладку своего вицмундира.

— Простите, сударь, но сначала услуга, а потом уже деньги! — остудил я его пыл. Тот с видимым сожалением вернул мне пухлую пачку.

— Завтра… — прохрипел он, не глядя на меня. — В полдень…

— Ровно в полдень, Семен Аркадьевич, — подтвердил я. — И не волнуйтесь. Все пройдет как по маслу. Не волнуйтесь, все будет отлично! Только не играйте больше — это не ваше.

Уходя с почтамта, я чувствовал себя кукловодом, который только что дернул за самую главную ниточку. Третий удар был подготовлен. Теперь падение ГОРЖД будет не просто обвалом.

Это станет эпохальным событием.

День «икс» наступил в среду. Погода в Петербурге была под стать событию — серая, промозглая, с низким небом, готовым в любой момент разразиться холодным дождем. Я сидел в номере, как паук в центре паутины, и ждал. Все, что мог, я уже сделал. Теперь все зависело от того, насколько точно срабатывают механизмы в Лондоне, Париже и на Почтамтской улице.

Ровно в полдень по петербургскому времени, когда в Лондоне было десять утра, а в Париже — одиннадцать, надворный советник Подсекин, обливаясь холодным потом, отправил свою депешу. В тот же самый миг, когда стрекот Морзе в его каморке затих, на двух главных биржах Европы начался спектакль.