Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий

Я открыл.

На пороге стоял флигель-адъютант великого князя, которого я видел во дворце. Но на этот раз он был не один. За его спиной в коридоре застыли четыре человека, при виде которых у меня похолодело внутри. Четыре казака Лейб-гвардии Собственного Его Императорского Величества конвоя.

Высокие, широкоплечие, в своих черкесках с серебряными газырями, в высоких папахах, они стояли неподвижно, как изваяния. Их суровые, обветренные лица были бесстрастны, но руки в перчатках лежали на рукоятях шашек. Их молчаливое присутствие в тихом коридоре роскошной петербургской гостиницы было более красноречиво, чем любая угроза. Мне было просто некуда деться.

— Господин Тарановский? — спросил адъютант, и его голос на фоне молчаливых гигантов за спиной прозвучал особенно сухо и официально.

— К вашим услугам, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул.

— Его императорское высочество великий князь Константин Николаевич требует вашего немедленного присутствия в Мраморном дворце.

Это был не вызов и не приглашение. Это был приказ, подкрепленный присутствием четырех лучших гвардейцев империи. Моя анонимность не просто закончилась. За мной пришли.

— Прошу дать мне пару минут, чтобы собраться и не ударить в грязь лицом перед великим князем Константином Николаевичем.

Адъютант смерил меня холодным взглядом и коротко кивнул.

— Его высочество ожидает. У вас десять минут на сборы.

С этими словами он отступил на шаг, а казаки за его спиной остались стоять неподвижной, угрожающей стеной. Я молча закрыл дверь, отрезая себя от их тяжелого присутствия.

На мгновение прислонился спиной к прохладному дереву, прислушиваясь к гулкому стуку собственного сердца. Итак, игра окончена. Меня вычислили. Но что это значит?

Я подошел к окну и посмотрел на суетливую улицу внизу. Мысли в голове работали быстро и четко, отсекая панику и оставляя лишь холодный расчет.

«Четыре конвойных казака… флигель-адъютант… Они демонстрируют силу. Значит, напуганы и злы. Но это „приглашение на разговор“, а не приказ об аресте. Раз приглашают говорить, значит, не все так плохо. В ином случае уже тащили бы в кутузку без всяких церемоний. Они не знают, что делать, и хотят понять. Это не казнь, это допрос. А значит, у меня есть шанс провести свою игру».

Успокоив себя этим логическим выводом, я повернулся и направился к гардеробу. Сейчас, в предстоящей битве, моим главным доспехом и оружием будет не револьвер, а внешний вид. Вид человека, абсолютно уверенного в своем статусе и правоте.

Я не спешил. Методично, шаг за шагом, я готовился, словно солдат, чистящий оружие перед боем. Сменил сорочку на самую белоснежную, с туго накрахмаленным воротничком. Долго, с придирчивой точностью, вязал сложный узел галстука.

Затем сел в кресло, взял щетку и лично принялся чистить свои туфли до зеркального, ослепительного блеска. Этот монотонный, спокойное действие окончательно привело мысли в порядок, смыв остатки тревоги и оставив лишь холодную, кристальную ясность.

Когда я снова открыл дверь, адъютант и казаки увидели перед собой другого человека. Не растерянного, выдернутого из номера, а безупречно одетого, собранного и абсолютно спокойного дворянина. Я сдержанно кивнул адъютанту, и мы молча направились к выходу.

Поездка в Мраморный дворец прошла в полном молчании. Я сидел в карете, глядя прямо перед собой, а не по сторонам. Мысленно повторял свои аргументы, просчитывал возможные вопросы и готовил ответы на предстоящем допросе.

Наконец карета, прошуршав по гравию, остановилась перед величественным фасадом дворца. Я вышел, готовый к встрече. Шел «вслепую», не зная точного настроения князя, но вооруженный логикой и ледяной уверенностью в своих силах.

Меня провели в огромную, гулкую приемную перед кабинетом великого князя. Адъютант молча указал мне на стул у стены и, не говоря ни слова, шагнул за дверь. Я остался один в этом холодном, отделанном мрамором пространстве, под пристальным, ничего не выражающим взглядом двух гвардейцев, застывших по бокам от входа. Время тянулось мучительно медленно. Пять минут, десять… Я чувствовал себя как на скамье подсудимых, ожидая выхода судей.

Спустя, как мне показалось, вечность в приемную ввели барона Штиглица. Я с трудом узнал его. Исчезла вся его прусская выдержка, ледяная уверенность всемогущего финансиста. Передо мной был нервный, слегка напуганный человек, которого внезапно вырвали из привычного мира и привели туда, где его миллионы ничего не значили. Вызов во дворец по такому делу пугал даже его.

Он увидел меня, и наши взгляды встретились. В его глазах я прочел тот же вопрос, который мучил и меня, и то же понимание общей угрозы. Мы молча кивнули друг другу, не произнеся ни слова. Любая фраза, сказанная здесь, могла быть услышана и использована против нас.

Наконец дверь в кабинет отворилась, и адъютант, выглянув, произнес:

— Господа, его высочество вас примет.

Когда мы со Штиглицем вошли в кабинет, четыре человека, сидевших за огромным столом, даже не повернули голов. Они продолжали свой непринужденный, ленивый разговор, демонстративно показывая нам наше место. Великий князь Константин, военный министр Милютин, генерал Мельников и, чуть в стороне, внимательно наблюдавший за сценой глава Третьего отделения князь Долгоруков.

— … и представьте, ваше высочество, — говорил Милютин, — этот новый французский повар у Дюссо подает стерлядь под соусом из шампанского! Совершеннейшая дикость, но, клянусь, восхитительно!

— Нужно будет попробовать, — без особого интереса отозвался великий князь. — А что слышно о новой постановке в Александринке? Говорят, провал?

Это длилось мучительно долго. Мы со Штиглицем стояли посреди кабинета, как провинившиеся школьники, пока сильные мира сего обсуждали светские сплетни. Наконец, великий князь сделал паузу и, словно только что нас заметив, небрежным жестом указал на два стула.

— А, господа. Прошу. Садитесь.

И дальше понеслось.

Константин Николаевич вперил в меня тяжелый, рассерженный взгляд.

— Господин Тарановский! Можете ли вы объяснить мне, каким образом в результате ваших, с позволения сказать, «комбинаций», важная для империи Варшавская железная дорога оказалась под контролем группы, ведомой австрийским поляком с весьма сомнительной репутацией?

Я не дрогнул.

«Быстро, однако узнали, хотя следы из хлебных крошек мы оставили. Но в любом случае сработали оперативно» — пронеслось у меня в мыслях.

— Ваше императорское высочество, позвольте внести ясность, — спокойно ответил я. — Главные силы, стоящие за оздоровлением Общества, — это виднейшие патриоты России. Купец первой гильдии Василий Кокорев и, — я сделал паузу, — доверенный банкир вашего августейшего дома, барон Александр Людвигович Штиглиц. Я же в этом деле лишь скромный партнер.

При упоминании своего имени Штиглиц веско кашлянул и кивнул, подтверждая мои слова. В разговор вступил военный министр.

— Хорошо, — жестко сказал Милютин. — Но могу ли я быть уверен, что эта дорога, в свете последних событий в Царстве Польском, будет способна обеспечить переброску войск? Отчет профессора Лаврова, который мне передали, вызывает крайнюю обеспокоенность!

— Вы совершенно правы, ваше превосходительство, — кивнул я. — Отчет выявил вопиющие нарушения. Но дорога не развалится завтра. Она выдержит несколько лет, а за это время новое, честное правление во главе с господином Кокоревым не только все исправит, но и построит новые, более качественные ветки, опираясь на русских инженеров.

— Русских инженеров… — задумчиво повторил Мельников, но его прервал тихий, ядовитый голос князя Долгорукова.

— Господин Тарановский, — начал глава жандармов, глядя на меня в упор. — Не будем говорить о шпалах. Поговорим о вас. Вы — австрийский подданный. Ваши корни, насколько нам известно, из польских дворян. И, по странному стечению обстоятельств, человек, стрелявший в великого князя тоже из поляков. Весьма любопытная цепь совпадений, не находите?