Патриот. Смута. Том 6 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

— Хрен те. — Прошипел он, сквозь сдавленную челюсть.

Ничего себе выдержка. Он же понимает, что его пытать будут. Гордость или глупость или что? Думает, что все с ним хорошо будет? Зря Какой-то бесстрашный. Может и правда Тренко его отдать. Ух он оторвется. По глазам вижу. Выбьет всю дурь, может, и разузнает чего.

— Думаешь, управы на тебя нет? — Я достал кинжал, поднес к горлу.

— И что, убьешь меня? Дальше что?

— Ты дурень, что ли? — Я отвел нож и начал медленно запихивать лезвие между наплечной частью его бахтерца и нагрудной. Там кольчуга не до конца прикрывала, и клинок пошел легко. Проткнул поддоспешник, уперся в кожу, надавил.

Он зашипел. Оскалился, но не кричал. Терпел.

Суровый мужик оказался.

Пытать людей мне никогда не нравилось. Не испытывал я от этого никаких позитивных чувств, только негативные. Но раз для дела надо, значит надо.

— Ваське служишь? Поэтому Ляпунова смутить решил, вначале, а потом и убить. Говори.

— Ууу… — Скалился он.

— Заговорщику, отравителю, убийце, лжецу служишь. — Продолжал я, все глубже вдавливая острие своего кинжала в плечо. Кровь уже струилась по лезвию. Капала на землю.

— Дай я, господарь. Руки о такую падаль марать, не дело тебе. — Проговорил, стоящий подле нас Тренко. — Я ему все ребра переломаю, зубы выбью. Дерьмо конское жрать у меня начнет. Все скажет, лжец и предатель.

Исаак Никитич вскинул глаза на говорившего.

— А, холопий сотник… Смотрю я… Рожа-а-а… Ааа… — Все же боль мешала ему думать. Зубами скрипел, дергался. — Знакомая… ааа… Собра-а-ал ты смердов… Да-а-а… убогих, собрал… Ца-а-арик!

Я всадил ему клинок с силой на всю длину, что позволяла рукоять, упершаяся в доспех. Ладно бы он тут со мной только припирался. Он людей моих порочить — негоже.

— А… — Завыл он, но не сдавался. Молчал.

— Последний шанс тебе. Либо говоришь, либо долгая, мучительная смерть. Тренко Чернов за тебя примется. А он позлей меня будет, раз в сто.

— Пошел ты, падаль. — Зубы его скрипели от злобы.

— Он твой.

Я отвернулся. В целом плевать на него. Ляпунов сам расскажет, что у них здесь было. СУдя по всему, чувствовал этот черт силу Шуйского, вот и строил из себя героя. Конечно, не поможет она ему. Но думал он — может как-то выручит.

Сам Двинулся к Некрасу Булгакову, смотрящему по сторонам. За спиной раздался хлесткий удар, протяжный болезненный вой. Мой собрат принялся за своего врага. Что-то говорил, спрашивал, но в ответ только ругань слышалась.

— Сотник. — Обратился к Некрасу. — Кто тут среди пленных еще из главных, людей доверенных у этого, Сумбулова был?

Может, кто посговорчивее будет. Вдруг повезет.

— Да… Господарь, как понять-то. Они же все, как навалились. Все из его сотен. — Он пожал плечами.

Ясно. Всех пытать, допрашивать, это время. Пускай бойцы занимаются.

А я, значит, последней возможностью воспользуюсь. У самого Прокопия Петровича спрошу.

Тем временем пехота моя подошла к лагерю. По приказу они могли уже начать творить здесь все, что только вздумается.

Я начал раздавать команды. Молодежь рязанскую здесь все знали. Создал собранные отряды, чтобы объехали всех сотников. Объяснили, что и как. Собрали их всех у шатра Ляпунова. Всем нужно вдолбить в голову, что произошло, и что твориться в лагере, в целом. Почему шум да гам был, стрельба. И отчего здесь стоят незнакомые бойцы.

Да, некая часть, что стоит за Сумбулова, уверен, уже утекла.

Черт с ними с этими побегушниками.

Гоняться за ними — смыла никакого. Вряд ли их число больше десяти процентов всего контингента. А то и того меньше. Если в Тулу отойдут и там их приютят, это только польза. Они местных туляков не порадуют. Вроде да, вроде как бы больше станет у тамошнего воеводы сил. Но… Они же не его люди. По первой будет смута. То ли пустит то ли нет. Кто кому подчиняться будет.

Замятня та еще и сомнения.

Мне только на руку такое.

Обычно же самых близких сподвижников немного. Большинство идет за тем, кто победил или чей авторитет больше. Уверен — большинство из сотен Сумбулова в лагере остались. Будут прикидываться, что не знали ничего.

И в целом — будут правы.

Сейчас, судя по всему, большинство видело попытку поколебать правление воеводы Ляпунова над войском. Его авторитет свергнуть. Ну и внести некий хаос в и без того плохо организованную армию.

На все про все потратил я минут десять. После чего вместе со своими телохранителями и десятком бойцов из сотни Якова двинулся к шатру.

У входа замер один из тех двоих крепких, опытных мужиков.

Оружие убрано. Наблюдал, руки в ремень уперев, за творившимся вокруг. Замер сурово, больше для вида. Кризис миновал, и его подзащитному ничего не грозило.

— Как воевода? — спросил я подходя.

Он уставился на меня недружелюбно, насупился.

— Почивает.

— Ой ли. После всего этого? Уверен? — Сделал паузу, добавил. — Надеюсь, старик богу душу не отдал?

С этими словами двинулся вперед. Охранник преградил путь, было, уставился на меня, но потом вздохнул, отступил. Почти сразу. Понимал, что противостояние ничего не принесет. Если мне нужно, то я войду. По хорошему или по плохому, возможно, переступая через его труп.

— Если бы я хотел смерти вашему лидеру… — Проворчал я, проходя мимо. — Меня бы здесь не было. И Некрас Булгаков бы вам на помощь заранее не явился бы.

Он ощерился зло. Словно я ткнул ему в больное место. Но промолчал.

Вот и хорошо. Стой молчи, работу выполняй, рот не разевай.

Вошел. Внутри было душно. Тлела жаровня. Горело несколько свечей, установленных в переносной канделябр. Ляпунов лежал, закутанный в меха. Второй охранник сидел над ним, дремал.

Как только я появился, вскочил, руку на клинок положил. Но тут же охладил пыл. Поклонился.

Этот оказался более понятливым, на удивление. А я думал — они вдвоем, непрошибаемые парни.

— Как старик?

— Старость. — Донеслось из горы шкур.

Ляпунов завозился, чуть приподнялся, застонал. Продолжил.

— Ты, Игорь Васильевич, своими делами кого хочешь до Кондратия доведешь. — Кашлянул. — Воды дай.

Это уже относилось к охраннику. Тот быстро налил в деревянную кружку воды, передал.

— Сердце. Дышать не просто мне. Старый все же. Годы свое берут. — Проворчал Прокопий.

— Так, может, на покой пора. — Усмехнулся я. — Более молодым доверить дела такие, сложные.

— Да кому? — Он тоже скривился в недовольной ухмылке. — Вон, был один. Сумбулов, черт.

— И что?

— Да что? Не распознал я при своих сединах змеюку эту. Льстился, слова добрые говорил, советы умные давал, слушался меня во всем. Мы же с ним вместе дела творили. И с Болотниковым. А потом и с Шуйским. Только…

— Только?

— Да, верен он остался этому черту старому, суздальскому.

Кто бы говорил. Василий на несколько лет же тебя даже моложе.

А Ляпунов тем временем продолжал.

— То-то я думаю, что он меня. — Остановился, дух перевел. — Он меня к Дмитрию уговаривал идти. Что, мол, вначале к нему, а потом к тебе. Ох…

— А чего же ты выбрал меня? Давай уже начистоту, Прокопий Петрович, я тебе жизнь спас, как никак.

— Да куда чище то… — Он опять вздохнул, переводя дыхание. — Свои раз все. Димка этот, что ты нам вечером показывал… Верно ты все говоришь, иуда и тряпка ляшская был он. А как ляхи утекли от него, то что? Кому нужен стал-то? Никому. Вот и мне.

— А я, стало быть, нужен? — Усмехнулся.

— А ты… Раз начистоту… — Он смотрел на меня, лежа в своих мехах. — Чудной ты человек, Игорь Васильевич. Тебе бы сказать, что родич ты Грозного, Великого. Или какой еще Рюрикович, и все бы было у тебя. Ан нет. Иной путь ты выбрал…

Я молчал, смотрел на него, ждал когда договорит. Все же медленно ему давались слова, с одышкой.

— И, чем больше думаю, тем больше понимаю. Верен он. Путь этот. И хоть молод ты годами, но умен. Именно так Смуту одолеть и можно. Только честью и благостью. И разумом, конечно.