Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег

От этих мыслей перенесло меня плавно к старой песне про то, что дети — великое чудо и вершина любви. Виденный только что взрыв великокняжеских эмоций никаких сомнений в этом не оставлял. Но в контексте, видимо, недавних Всеславовых конспирологических прозрений и общения с галантерейщиком в хламиде, мысли свернули куда-то не в ту сторону.

Почему-то вспомнились песни, исполнители, авторы слов и композиторы моей юности. Никогда не задумывался об этом до сих пор, а тут вдруг оказался в хороводе исаковских, блантеров, дунаевских, долматовских и ойслендеров. Нет, были, конечно, молчановы и хренниковы, но в следовом количестве. Я любил, знал и иногда даже пел песни, хорошие, душевные, проникновенные и воодушевляющие. Которые блестяще исполняли с экранов и из динамика радиоприёмника Утёсов, Бернес и Кобзон, великие советские артисты. Но, вопреки ожиданиям, мысль не пошла дальше по Всеславову пути в сторону сионистского заговора. Она как-то причудливо вильнула между математиками, физиками, лириками и прочими химиками и упёрлась, как тот витязь на распутье, в железобетонную стелу вывода. Который гласил: дай людям заниматься любимым делом, обеспечь быт и сравнительно достойную жизнь — и все будут довольны, и ты, и они. А уж иудеи они, ляхи, шведы или самоеды — какая разница? Главное, чтоб хорошо кушали и никого не слушали. А то опять придётся детям-внукам за рабочие штаны и коричневую сладкую водичку Родину продавать. Но пока, вроде бы, ничего похожего вблизи не маячило. Ни джинсов, ни коки, ни колы. Надо побыстрее в те края северян засылать, вдруг что путное выйдет у них, пока Старый Свет, здесь ещё вполне новый, не заселил целый континент жуликами, убийцами, негодяями и аферистами всех мастей. Да, многое надо сделать. И всё побыстрее. Хоть порвись… Как же хорошо, что не одни мы со Всеславом. Значит, город совершенно точно будет. И саду, определённо, цвесть!

С этими мыслями увидел я, как в распахнутые Ждановыми ворота влетел гонец на запалённом коне и погнал его прямиком к голубятне, откуда уже буквально ссыпа́лся ему навстречу сотник Алесь. А от лавки у княжьего крыльца нёсся широкими скачка́ми Гнат. Вот и посидели, видимо. Поэтому закрутивший меня водоворот-хоровод принял с благодарностью и облегчением — сам уже обратно торопился.

«Глянешь по-лекарски, друже?» — попросил Чародей едва ли не робко, стоило только мне появиться в нашем теле. И тут же «шагнул назад», вручив мне в руки сына без единого движения. Руки-то у нас тоже были на всех одни.

Распеленав быстро мальчишку, которому это явно не понравилось, и кивнув успокаивающе Дарёне, что наблюдала с настороженностью за моими действиями, осмотрел. Предварительно потерев с силой ладони друг о дружку, а до этого сполоснув их спиртом. Подумал об этом Всеслав или нет, влетая в палату, я не знал, а лишним не было бы. Хорошо хоть халат он не забыл накинуть. А руками такими только лесорубу или молотобойцу хвастаться, конечно, а уж никак не акушеру перинатального центра. Пусть и средневекового. Но уж какие были, мои-то старые сгорели давно.

Осмотр профессионального врача, пожалуй, мало чем отличается от ветеринарного или зоотехнического, когда знающие люди покупают на торгу корову или жеребца. Когда знаешь, куда смотреть и как щупать, да ещё и делал это за долгую жизнь без счёту раз, зрелище выходит совсем не торжественное. Поэтому и Всеслав изнутри, и Дара снаружи следили за манипуляциями без удовольствия. Сын их, показывая мне против воли подвижность суставов и прочие анатомические и физиологические подробности, и вовсе скроил рожицу хмурого негодования, какие бывают только у новорождённых. Явно пытаясь сфокусировать на мне, большом пятне перед глазами, зрение, чего пока в силу возраста не умел. А вот кричать уже научился, что и продемонстрировал.

— Чш-чш-чш, — одновременно и совершенно одинаково постарались успокоить его мы с Чародеем. И неожиданное хоровое, в унисон, звучание одного голоса утихомирило младенца мгновенно, вон, даже бровки поднял удивлённо.

— Красавец получился, молодцы! Доношенный, здоровый совершенно. Мне, как врачу, тут делать нечего вовсе, кроме как вас поздравить и здоровья пожелать, и вам, и новорождённому, — уверенно сказал я великой княгине. Которая облегчённо выдохнула и приняла сына, положив на грудь.

— А ловко ты спеленал-то его, Врач. Неужто и Всеславушка тоже так умеет? — спросила она.

— Не умеет — научим. Не хочет — заставим, — с улыбкой ответил я какой-то фразой, что сама собой всплыла из моей старой памяти. — А утихомирили-то мы его как, а? Любо-дорого! Будет батька качать его перед сном, песни петь, пока тебе спать да сил набираться.

— Так невместно, вроде, князю с младенцем-то? — удивилась Дарёна. — Пока на́-конь не посадили — ма́терин он.

— А у тебя муж не обычный князь, а великий, да ещё и Чародей притом. Он сам решает, чего ему вместно, а чего — нет. И я глянул бы на того, кто решит ему запретить сына качать. С тоской бы глянул, с врачебной, напоследок, — шутливо погрозил ей пальцем я.

«Там гонец какой-то спешный прилетел, княже. Гнат с Алесем опрометью к нему рванули, а я — к тебе» — доложил я Всеславу. Княгиня со счастливой улыбкой смотрела на сына и «обратного перехода» не заметила.

— Пора нам, Дара-Дарёна, Солнцем озарёна, — негромко позвал её муж.

— Ступай, любый мой, — отозвалась она, уловив изменения в тоне. — Да помни: теперь у тебя за спиной ещё на одного богатыря больше стало. И не гляди, что мал пока. Этот, чую, ещё быстрее вырастет. Ишь, как плясал-то в животе под ваши разговоры.

Последние слова, нежные и умильные, она говорила уже сыну. А мы, прикрыв дверь, шагали на двор. Понимая, что этому свеженародившемуся богатырю тоже нужно дать успеть в рост войти и обеспечить, в меру сил, светлое будущее. А сил мы в себе сейчас ощущали немеряно.

Сидели снова в Ставке. И новости были хорошие.

В новом городке на берегу Варяжского моря, между большой водой и речкой Лиелепе, которую вовсю использовали для оперативной разгрузки судов, шедших не на Русь и не по Двине, над песчаными дюнами средь сосен стояли теперь высокие да просторные постоялые дворы. На взморье, так и не ставшем Рижским, воздух был всё равно свеж, и ветра́ надежд тоже имели место быть. И девушек хватало. Хотя, пожалуй, нет, и по обоим пунктам. Не девушек, а баб, и не хватало. Портовый же город, да притом растущий так, что никаких дрожжей не надо. Глеб, Третьяк, столпы веры, а теперь и Абрам, второй день принимавший участие в некоторых наших беседах, чему счастлив был неимоверно, ахали и только что руками не всплёскивали по-бабьи, читая приходившие регулярно с лодьями донесения о том, чего, сколько, куда откуда и почём куплено и продано. Хотя, галантерейщик, случалось, и всплёскивал, и даже пару раз голосил заполошно, мол, «шо кабы я знал, шо пенька будет столько стоить, уж я бы тогда!..». И попробовал даже возмутиться, что его в известность не поставили. На что Ставр, невозмутимо подреза́я страшноватого вида ножиком ноготь на большом пальце левой руки, задумчиво сообщил:

— Я тебя, борода, могу мигом отправить во вчерашний день. Даже в позавчерашний, коли хошь. Расторгуешься там — мама дорогая. Но тогда из завтрева, извиняй, вычёркиваю. Готов? — и перевёл остриё с ногтя на иудея.

— Шо ви за люди такие, уж и пошутить нельзя, — притих тут же Абрам.

— А за этим столом, знаешь ли, шутят редко. И только те, кому батюшка-князь дозволяет. Письменно, — удивил бюрократизмом даже нас старый убийца. Но вопросы снял начисто.

Так вот в тех богатых и красивых местах, с видом с одной стороны на укреплённый порт с тьмой причалов, а с другой — на песчаные дюны, и загостились внезапно возвращавшиеся по домам северяне. Три короля со свитами, по рассказам крепостного старшины, безобразий не нарушали и не шалили. Но в весёлых корчмах стали дорогими гостями. Очень дорогими. И уезжать, судя по всему, не планировали. И нам это было ох как на́ руку.