Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег

— Не в первый и, увы, не в последний раз уходят воины наши от родных стен к чужим берегам. Да только если раньше водил великий князь Всеслав Брячиславич рати по зе́млям ближним, наказывая сурово, но справедливо, воров, татей и клятвопреступников, то ныне путь его лежит за моря́ далёкие, где копит силы зло великое! — патриарху явно было не занимать опыта в работе с массами и народонаселением. Его голос завораживал.

— Копит силы зло великое, древнее, чёрное, от которого много бед было уже на Руси, — подхватил, пристукнув посохом, переключив на себя внимание, Буривой. Он умел чаровать ничуть не хуже коллеги. — Те демоны, навьи дети, что свели в могилу первого покорителя ромейской державы, самого́ Олега Вещего, лихозубы Чернобоговы, опять полезли к нам. Охоту открыли на великого князя, жену его и детушек малых! По пути с Киева на Полоцк едва не извели, да и здесь уж дважды пытались!

— Дважды пытались, а не вышло у душегубов окаянных, нехристей бесовских! — патриарх своим посохом не стучал, но все глаза и так переметнулись на него. — Не взяли они ни князя-батюшку, ни родичей его! Не выдал Господь, и люди не подвели. Грудью закрыли, как и пристало воям справным да честным, ратники Степан, Иван да Григорий. За упокой душ их вечно будут теперь молиться во храмах Божьих да поминать героев в дубравах заповедных!

В толпе раздался женский плач, а мужские голоса загудели недо́бро.

— В дубравах заповедных да храмах Божьих не хоронятся больше друг от друга люди русской земли! Не вострят мечи да рогатины сосед на соседа, брат на брата! Миром да ладом живут, одной семьёй, одним родом-народом!

Буривоев голос рокотал, набирая ещё больше мощи, над толпой, притихшей мгновенно.

— И нет того хуже врагу, чем знать, что лад да мир у нас! И будет он подсылов да лазутчиков слать, чтоб смуту да раздор сеять. Да только и мы уж учёные! Чужаков-лиходеев за версту видим. А как спозна́ем — враз вон к той па́дали определим!

Великий волхв указал резной волчьей головой, навершием своего посоха, на городскую стену, где на далеко вынесенной специальной балке покачивались на лёгком летнем ветерочке те, кого удалось обнаружить той ночью на берегах Поло́ты и Двины. Два мужика и баба. Не самые последние люди в городе были, и не первый год жили здесь. Но жадность за́стит глаза, мешает-путает разум.

Да, вешать живых людей за ноги вниз головами, допросив перед этим со всем нетопыриным тщанием, было наверняка не самым гуманным и гуманистическим решением. Но работало великолепно и вполне наглядно. И для поддержания единого боевого духа, и в качестве назидания тем, кто, быть может, подумывал о чем-то подобном ранее.

— А па́дали той в город наш Полоцк и на землю нашу русскую дорожку засечёт навеки князь наш батюшка! За тем и наладился он со товарищи в заморские края. А мы все, и я, и Буривой, и всякий здесь, — за краткую паузу каждый в толпе успел почуять, что патриарх обращался именно к нему, лично, — вместе пообещаем надёже-князю Всеславу свет Брячиславичу, что и порядок сбережём, и город сохраним, и семейство его соблюдём в лучшем виде!

— ДА-А-А-А!!!

Рёв толпы, кажется, качнул лодьи на Двине. Даже те, что стояли едва ли не за версту отсюда. И какими-то невозможным образом в едином громогласном голосе города для нас с князем звучал каждый: хриплый старческий, грубый мужской, грудной женский, высокий и чистый детский. Словно Полоцк стал единым целым. Или и раньше был, да повода показать пока не выпадало.

— В лучшем виде и князь наш батюшка, до гнезда змеиного добравшись, всех их, гадов, там побьёт-посечёт да каблуками передавит! — вступил волхв, едва чуть подутих вой и гул по всему берегу. — И тех, что покрупнее, и тех, что клеймёной скотиной змей на левых ногах носят. А мы, люди добрые, пособим ему! На их левые ноги есть у нас наши, да правые! Как махну посохом — топнем разом правыми, пустим гул по землице-то, чтоб дошла волной она до лихозубов за́ морем! Пусть чуют, падлы, смерть неминучую!

Он уже почти в лоскуты порвал голос. Но таким, рваным, напутствие-наговор звучало ещё страшнее и ещё живее. И когда волчья голова навершья взлетела над седой головой одноглазого волхва, он улыбался. Хотя на хищный безжалостный оскал это было похоже гораздо больше. А когда грянул о плахи насти́ла окованный посох — топнул правой ногой город Полоцк. Весь.

Я видел первомайские демонстрации в разных городах. Видел и парады Победы на Красной площади. Но то, что случилось сейчас, больше походило, пожалуй, на залп из «Градов». Казалось, качнулся горизонт. А по Двине пошла крупная рябь, и впрямь будто волну посылая вниз по течению. Тысячи людей, топнувшие ногой в берег, кажется, едва не вбили его на полную сажень вниз. И каждый из них чувствовал, понимал и верил, что в грядущей неизбежной победе Всеславовой будет и его силы малая доля. Той, с какой посылал-благословлял он великого князя на бой с супостатом. Вместе, рядом стоя и одновременно топнув ногами с сами́м патриархом Всея Руси и великим волхвом.

Дождавшись, когда эта самая мысль, наверное, дойдёт и крепко осядет в каждой голове, Буривой продолжил:

— Благодарю вас, други! Вместе, всем миром мы отправляем великого князя и воев его за победой! И все, как один, дожидаться их станем. И слово, Всеславу Брячиславичу данное, сдержим!

— ДА-А-А-А!!!

На этот раз я даже приметил, как схватились за концы-канаты ратники на лодьях. Дружный, слитный, единый вой града Полоцка едва не отправил их от сходен досрочно. И на этот раз народ вопил дольше. В глазах у многих стояли слёзы. Даже у мужиков.

По сходне-трапику, доске с набитыми поперечинами, на помост взошёл сам Всеслав Чародей, до сей поры слушавший напутствия с лодьи, покачивавшейся на воде. А со стороны небольшого навеса-шатра на берегу́ вышла почти одновременно с ним великая княгиня с сына́ми. Средний, Глеб, нёс на руках Рогволда, а сама Дарёна держала у груди младенца. И выглядела так, что восхищённо-благостный вздох пронёсся над берегом.

Встали впереди старцев. Всеслав в центре, Глеб за левым плечом, Дара за правым.

— Да хранят тебя Боги, добрый люд! — начал великий князь. И утонул в восторженном вое.

Город орал, прыгал, хлопал. «Хреновых вождей так не встречают» — отметил я. «Пожалуй» — согласился и он.

— Всё верно сказали патриарх Всея Руси и Волхв Великий. Мне нечего добавить к их словам. Меня вы с сопливых лет знаете, как и детей моих. Гляди, Полоцк: а вот и новый княжич! — Всеслав взял осторожно сына с рук Дарёны и поднял над головой. Судя по тому, как засучи́л он ножками в покрывале и заагукал азартно, народная любовь пришлась ему по вкусу.

— Пред лицом Богов, перед каждым из вас, как предками ве́лено, под вечным Солнцем, волею матери и отца, нарекаю я младенца именем Георгий! Расти, Егорка, смелым и здоровым, сильным и счастливым, и да будет тебе всегда мир по дороге! Юрий и Русь!!!

Последнюю фразу, как и было отрепетировано, подхватили мгновенно все лодьи и вся дружина: все Гнатовы, Яновы и Крутовы, Алесевы и Ждановы на воде и на берегу. На втором и третьем повторе подключился и весь город до единого. Не знаю уж, что там ощутил малец в бархатном свёртке, вися над головой у отца, но мурашками закидало всех на площади совершенно определённо. У нас со Всеславом-то уж точно вся шерсть дыбом встала.

— Мир вам, люди добрые! С лёгким сердцем уходим мы за моря́. Оставляю я заместо себя Глеба Всеславича и велю слушать его, как себя самого́! Оставляю в городе и в окру́ге полтысячи воев своих, воеводою моим, Гнатом Рысью, воспитанных. Будут они мир да покой ваш беречь, а вам их видеть и ни к чему. Они — народ ночной, страхолюдный. Бывало, сам гляну — хоть водой отпивайся, — пошёл на снижение градуса эмоций князь. Народ в толпе начал смеяться и вспоминать похожие памятные случаи. Выждав чуть, Всеслав продолжил: