Застава, к бою! (СИ) - Март Артём

Можно было бы ожидать, что Имран воспользуется ситуацией и попытается и сам напасть на нас. Но я практически не допускал такого развития событий.

Как говорят наши западные «коллеги» по земному шару: «в критической ситуации ты не поднимешься до уровня своих ожиданий, а упадешь до уровня своей подготовки». М-да… надо признать, мудро сказано. Умные они, эти западные «коллеги». К сожалению.

С Имраном вышло точно как в этой поговорке.

Когда он поймал на себе мой взгляд, то даже не выдержал его. Его темные, мрачные глаза только на миг блеснули в моем поле зрения, а потом душманенок их тут же спрятал.

Он был сломлен. Сломлен духом, и это хорошо. Не будет безобразничать.

— Ненормальный какой-то, — сказал Семипалов и потер левой рукой нос, — че это с ним? Совсем с катушек съехал.

Мальчишка-дух отполз от меня к лавке. Оперся о нее спиной и уставился на всех нас, словно затравленный зверек. Он глубоко дышал и скалился. Казалось, вот-вот зарычит.

— Ты где это взял? — Кивнул я на Семипалова, когда увидел, что на его запястье сверкнули точно такие часы, как я выкинул буквально двадцать минут назад, во время контрнаступления.

— Что? — Не понял Богдан.

Я подошел к нему, взял за руку и показал ему же часы, что он носил.

— А… Это я на берегу отыскал, когда мы вели на заставу задержанных душманов, — глуповато улыбнулся Семипалов.

Я без разговоров расстегнул браслет часов и стянул их с руки пограничника.

— Э! Ты че делаешь⁈

— Эти часы, — я показ их всем в комнате, — Илья Матузный стянул с мертвеца душманского. Хотел себе забрать. Я ему не дал и выкинул их.

У Богдана, казалось, аж волосы на бровях зашевелились. Он испуганно отступил. Сделал руками такое движение, будто пытался стряхнуть с груди пыль, потом даже поплевал через плечо.

— Эт с мертвеца⁈ — Сказал он, раззявив рот.

— Рядовой Семипалов, — состроил Пуганьков грозное лицо, — мародерство в Советской Армии, вообще-то, по закону преследуется.

— Так я ж нашел! Я ниче такого! — Еще сильнее перепугался Семипалов.

— Будет тебе наука, — мрачно сказал я и кинул часы мальчишке духу.

Тот поймал их, изумленно принялся рассматривать.

— Ты завязывай вообще что-то чужое с земли подбирать, — сказал я Семипалову строго, — сегодня это были просто часы. А завтра заминированная будет пачка сигарет. Понятно?

Семипалов торопливо покивал.

— Заставить бы тебя яму выгребную за это вычерпывать, — бросил Семипалову Мартынов, — да сейчас не с руки.

Богдан жалобно уставился на старшего сержанта, но ничего не сказал. Вместо этого только сглотнул.

— Ладно, товарищи бойцы, — вздохнул Пуганьков и поправил фуражку, — выводите этих наружу. Подкрепление на связь вышло. Подходят.

— Поздновато они, конечно, — кисло заметил Мартынов.

— Ну, — улыбнулся я ему, — лучше поздно, чем никогда.

Бой кончился. Дождь тоже. Серое небо бугрилось над Границей. На востоке оно мало-помалу прояснялось.

Тяжелые тучи, стоявшие у нас над головами почти целый месяц, медленно расползались. Сквозь них проглядывала светло-розовая от восходящего солнца чистота.

По итогам боя Шамабад потерял одного пограничника мертвым, и еще девять человек получили ранения разной степени тяжести. Из них слег только Таран. Остальные держались на ногах.

После того как мы отбросили душманов, на заставе закипела работа. Собирались поисковые группы с собаками, которых уже перевели из окопов в вольер.

Кто-то переносил тела духов, что лежали вокруг заставы и в переделах ее двора.

Черепанов оценивал, насколько застава готова и дальше выполнять свою задачу по охране Государственной Границы после окончания боя.

Комтех Бричкин тут же выдвинулся к Системе, чтобы оценить ущерб, который нанесли ей душманы.

В общем, работы хватало всем.

— Товарищ Селихов! — Позвал меня вдруг Пуганьков, который прибежал от Тарана.

Мы с Нарывом и Ваней Белоусом как раз готовили собак, чтобы те могли пойти в пограничный поиск вместе с парнями.

Я обернулся, глянул на подходившего к ограждению питомника лейтенанта.

— Селихов!

Потом я глянул на ребят. Контуженый Нарыв уже держался на ногах, но работать с разыскной собакой самостоятельно браться не хотел. Потому эту ответственность пришлось бы взять на себя Ване.

Да и сколько Шамабад может выпустить сейчас групп? Одну-две. Не более. Без помощи из отряда расхлебать всю кашу, что тут заварили душманы, мы не сможем.

— Сашка! — Поднялся от Альфы Ваня Белоус, — мы тут сами! Не переживай!

Я направился к лейтенанту.

— Младший сержант Селихов по вашему указанию прибыл, — сказал я, когда вышел из калитки питомника.

Пуганьков странно покряхтел, прочищая горло. Потом опустил глаза.

— Товарищ Селихов, вас товарищ старший лейтенант вызывает.

— Есть. — ответил я, потом добавил: — как он там?

— Пришел в себя, — помрачнел Пуганьков, — Держится. Но кровь остановить не получается. Рана вечно открывается.

— Разрешите идти? — Спросил я.

Пуганьков поджал губы. Засопел.

— Постойте, младший сержант, — нерешительно сказал он, — пожалуйста.

Я приподнял бровь.

Пуганьков, казалось, набирался храбрости для чего-то. Когда решился, заглянул мне в глаза.

— Я хотел объявить вам благодарность, товарищ Селихов, — слишком официально и оттого как-то нелепо, проговорил Пуганьков.

— За что это, товарищ лейтенант?

Пуганьков нахмурился. Лицо его сделалось вдруг каким-то… взрослым, что ли. Больно похожий еще на пацана лейтенант, казалось, вмиг повзрослел. Пусть, стоило ему снова изменить выражение, как вся эта взрослость тут же улетучится невесть куда, но сейчас, в этот самый момент, он все же стал немного больше походить на настоящего офицера, которому место на Афганской границе.

— Разрешите быть с вами откровенным, — начал вдруг Пуганьков, словно бы обращаясь не к солдату, а к старшему по званию офицеру.

Это меня, честно сказать, удивило. Однако я не выдал своего удивления. Понимал, что Пуганьков разнервничался.

— Что вы хотели, товарищ лейтенант? Говорите. Не стесняйтесь.

— Сложно это, когда вот так… — начал он неловко, — вчера в учебке, а сегодня уже в бой… В общем…

— Сложно, — согласился я, когда Пуганьков замолчал, явно подбирая слова.

— Испугался я, если честно. Испугался до смерти, Александр. Правы вы были тогда, когда меня в трусости обвинил. В том, что я хочу оставить заставу.

— Сейчас уже нет особого смысла это вспоминать, товарищ лейтенант.

— Есть, очень даже есть, — поторопился ответить мне Пуганьков, — потому что вы мне, товарищ Селихов, открыли глаза. Я ж как-то все это неосознанно… Будто бы в глубине души боялся. Будто бы… Ну… Как когда ты знаешь, что долг тебе нужно выполнять, но боишься. И потому, кажется тебе, что все, что ты делаешь, это чтобы долг свой исполнить. А на поверку оказывается, что вовсе это и не так… Что ты просто за свою шкуру трясешься. Себя обманываешь.

Пуганьков вздохнул. Добавил:

— Так и у меня было. Но вы мне показали, что можно и по-другому.

Я молчал, только едва заметно улыбался Пуганькову. Лейтенант же, проговаривая свои слова, мимолетом ловил мой взгляд, а все остальное время будто бы пытался его избежать. Будто бы стеснялся на меня смотреть.

— Показали, что я могу этот свой страх переломить через колено.

— Это нужное умение. Для любого солдата нужное.

— Знаю, — снова вздохнул он, — но одно дело знать, а другое — это своею душой почувствовать. И тогда, у дувала, вы, товарищ Селихов, мне это помогли сделать. Я теперь понял, что означает это пресловутая «призирать страх», о котором в учебниках пишут. Мне кажется…

Он осекся и будто бы даже зарделся.

Я видел, как хотелось Пуганькову мне выразить свои мысли, и как он этого сам же смущался. Тяжело ему было признавать свою несостоятельность, которую он, может быть, и понимал, но только в глубине своей души. Но принятие — первый шаг к исправлению. И его Пуганьков уже сделал.