Дизель и танк (СИ) - Тыналин Алим

Внезапно за поворотом дорога пошла под уклон. Начинался длинный спуск к реке Клязьме, еще полноводной после весеннего разлива. В вечернем свете ее воды отливали тусклым серебром.

— Мост впереди, — предупредил я. — Старый еще, земский.

Деревянный настил моста, помнивший еще дореволюционные времена, гулко затрещал под колесами. Снизу доносился плеск воды и скрип свай. На берегу виднелась покосившаяся будка бакенщика, у причала покачивалась привязанная лодка-долбленка.

Велегжанинов постучал по крыше кабины:

— Нужно проверить двигатель. После такой гонки может быть перегрев.

Я кивнул, и Бережной притормозил у старого дубового креста, покрытого замшелой жестяной крышей. Пока механики осматривали мотор, я достал карту, испещренную пометками. До Москвы оставалось около пятидесяти верст.

— Масло в норме, — доложил Звонарев, вытирая руки ветошью. — Но топлива осталось на час хода.

— В Богородске заправимся, — отозвалась Варвара. — Там должна быть базовая станция Нефтесиндиката.

Я смотрел на закатное небо, подернутое перистыми облаками, и думал о том, что скоро все решится. Не только судьба автопробега, но и куда более серьезные вещи.

Бережной уже заводил мотор. Его натруженные руки привычно лежали на руле, глаза внимательно всматривались в дорогу. Этот человек, выросший на старых ямщицких традициях, удивительно органично вписался в новую техническую эпоху.

«Полет-Д» снова рванулся вперед. Теперь дорога шла через густой еловый лес. Закатные лучи с трудом пробивались сквозь хвойный полог, отбрасывая на разбитый тракт причудливые тени. Где-то вдалеке прогудел паровоз. Видимо, вечерний поезд из Владимира.

Первые окраины Москвы встретили нас заводскими гудками и дымящими трубами. Вечернее солнце золотило купола церквей, бросало длинные тени от новых конструктивистских зданий.

На Владимирском шоссе уже собралась толпа встречающих. Видимо, весть о нашем неожиданном лидерстве опередила нас.

У поворота на Преображенскую заставу я заметил знакомый черный «Паккард». Рядом стоял Бауман, в неизменном пенсне на черной ленте, и что-то оживленно обсуждал с Пятаковым. Увидев нас, он довольно усмехнулся и поправил съехавшие на кончик носа очки.

Бережной уверенно вывел машину на финишную прямую. Его выцветшая фуражка была все так же лихо сдвинута на затылок, а натруженные руки крепко держали руль. Варвара, раскрасневшаяся от возбуждения, продолжала записывать последние показания приборов в потрепанный блокнот.

Площадь перед зданием ВСНХ заполнили люди. Духовой оркестр в форменных тужурках наяривал бравурный марш. Над толпой колыхались красные знамена, трепетали на ветру лозунги «Даешь советский автопром!»

У финишной арки, украшенной гирляндами бумажных цветов, стоял Бурмистров в габардиновом костюме и светлой кепке. Рядом переминался с ноги на ногу Зубцов, теребя в руках стопку бумаг. Их лица выражали крайнее изумление. Они явно не ожидали увидеть нас первыми.

— Невероятно! — воскликнул Бурмистров, когда «Полет-Д» пересек финишную черту. — Мы думали, вы застряли в Казани с поломкой!

Орджоникидзе, приземистый, с характерными кавказскими усами, пробился сквозь толпу встречающих:

— Молодцы, товарищи! Вот это показали класс! — Его глаза азартно блестели. — А где остальные участники?

Я взглянул на часы в медной оправе, висевшие на фасаде здания:

— Думаю, будут через час-полтора.

Велегжанинов, спрыгнув с кузова, уже привычно раскладывал на походном столике измерительные приборы для финального технического осмотра. Его длинная фигура в сером костюме склонилась над двигателем. Звонарев помогал ему, на ходу делая пометки карандашом в потрепанной записной книжке.

Варвара протянула Бурмистрову журнал показаний, аккуратно заполненный ее мелким почерком. Пятаков, заглянув через плечо, присвистнул:

— Средняя скорость выше расчетной! И расход топлива меньше нормативного. Как вам это удалось?

Площадь постепенно заполнялась народом. У парадного входа ВСНХ толпились журналисты с громоздкими фотоаппаратами на деревянных штативах. В толпе мелькали кожаные тужурки рабочих делегаций, форменные фуражки железнодорожников, потертые пиджаки служащих.

— Леонид! — окликнул меня Орджоникидзе, отведя в сторону. — Поздравляю с победой. — Его тонкие губы чуть заметно улыбались. — И особенно с тем, как красиво вы переиграли некоторых… заинтересованных товарищей.

Я понимающе кивнул. Мы оба знали, что дело не только в автопробеге.

К нам протиснулся Травников, официальный наблюдатель пробега. Его круглые очки запотели от возбуждения:

— Необходимо составить акт о финише! Где журнал технических параметров? Нужно зафиксировать все показатели!

Бережной, вытирая промасленной ветошью руки, о чем-то тихо беседовал с пожилым рабочим в выцветшей гимнастерке. Тот уважительно разглядывал наш грузовик, время от времени одобрительно покачивая седой головой.

Через полчаса по толпе прокатился гул. В конце улицы показалась остальная колонна. Первым шел «Форд» Джонсона, за ним итальянский «Фиат» и остальные машины. Их водители выглядели изрядно потрепанными и обескураженными.

— Welcome to Moscow, mister Johnson! — насмешливо поприветствовал американца Пятаков. — Как вам советские дороги?

Джонсон через переводчика пробормотал что-то невнятное, искоса поглядывая на наш «Полет-Д». Марелли, наоборот, с типично итальянской экспрессией принялся восторженно жестикулировать:

— Magnifico! Fantastico! Никогда не видел такого двигателя!

Орджоникидзе, довольно поглаживая усы, взобрался на наскоро сколоченную трибуну:

— Товарищи! Сегодня мы стали свидетелями исторического события…

В закатных лучах медные трубы оркестра вспыхивали золотом. На фасаде здания ВСНХ развевался огромный кумачовый транспарант, а портрет Сталина в простой гимнастерке внимательно смотрел на площадь.

— Победа советского автомобиля — это победа всего рабочего класса! — гремел голос Орджоникидзе. Его коренастая фигура в темном кителе возвышалась над трибуной. — Товарищ Краснов и его команда доказали, что мы можем делать машины не хуже заграничных!

Варвара, раскрасневшаяся от возбуждения, принимала букет цветов от пионерского отряда. Ее красная косынка развевалась на легком вечернем ветру. Велегжанинов, против обыкновения не занятый протиркой инструментов, стоял рядом, неловко держа в руках гаечный ключ.

Бурмистров зачитывал официальные результаты пробега, сверяясь с листками в картонной папке:

— Средняя скорость… расход топлива… надежность в сложных условиях… По всем показателям «Полет-Д» превзошел иностранные образцы!

К трибуне протиснулся фотограф в потертом пиджаке, устанавливая на штатив громоздкий «ФЭД». Вспыхнул магний, на мгновение озарив площадь мертвенно-белым светом.

— Завтра в десять утра — официальное заседание технической комиссии, — вполголоса сообщил мне Пятаков. — Будут все руководители автопрома и представители наркомата.

Я кивнул, думая о том, какой сюрприз я предоставлю комиссии. Завтра предстоял еще один важный бой.

Когда стемнело, площадь начала пустеть. Уехали иностранные участники, разошлись рабочие делегации. Только наша команда еще возилась с машиной. Бережной, как всегда, настаивал на полном техническом осмотре.

В свете уличных фонарей «Полет-Д» отбрасывал длинную тень на брусчатку. Завтра ему предстояло сыграть еще одну важную роль в истории советской индустриализации.

После торжеств я заехал на завод. В пустом вечернем кабинете перебрал документы, собранные за время подготовки к пробегу. Котов, задержавшийся допоздна, принес последние финансовые отчеты. Ближе к полуночи я вышел из кабинета и отправился в город.

Мышкин ждал в условленном месте, у черного хода завода. Его неприметная фигура в потертом пальто почти сливалась с тенями.

— Все готово, — тихо доложил он, протягивая тонкую папку. — Рожков ждет на Лубянке.

Ночная Москва начала 1930 года жила особой жизнью. У входа в «Гранд-отель» урчал мотором представительский «Паккард», из ресторана «Прага» доносились звуки джаза. На перекрестках дежурили милиционеры в шинелях, поблескивая надраенными бляхами.