Дизель и танк (СИ) - Тыналин Алим

Здание ОГПУ на Лубянке выделялось среди прочих ярко освещенными окнами. Здесь работа не прекращалась никогда. У входа проверили документы, потом еще раз на этаже. Конвойный с наганом на поясе провел длинными гулкими коридорами, пахнущими мастикой и табаком.

Рожков ждал в небольшом кабинете, заставленном сейфами. Его светло-серые глаза цепко оглядели меня из-под белесых ресниц. На столе перед ним лежала пачка «Герцеговины Флор» и массивная пепельница, полная окурков.

— Присаживайтесь, товарищ Краснов, — он достал новую папиросу. — Сейчас все оформим, как положено, согласно процедуре.

Он раскурил папиросу, выпустил струйку дыма:

— Кстати, с победой вас. Хорошо провели операцию. И с инсценировкой поломки, и с запасным маршрутом. Красиво сработали.

Он говорил размеренно, чуть растягивая слова, как человек, привыкший к ночным допросам. Его потертый коричневый костюм-тройка казался слишком просторным для худощавой фигуры.

— Теперь к делу, — Рожков придвинул ко мне увесистую папку в картонной обложке. — Тут все материалы по саботажникам. Протоколы допросов, вещественные доказательства, фотографии. Прямая связь с Брянцевым подтверждена трижды.

Он достал из сейфа еще несколько документов:

— Особо взгляните на показания этого субъекта, — на фотографии было изможденное лицо человека с запавшими глазами. — Бывший бухгалтер «Промбанка». Дал интересные показания о схемах финансирования.

В кабинете пахло табаком и канцелярской пылью. За окном глухо прогудел автомобиль, где-то вдалеке прозвенел трамвай, последний на сегодня.

— Смотрите, — Рожков разложил на столе фотографии и схемы. — Вот здесь они планировали основную операцию. А это расписки о получении денег. Почерк экспертиза подтвердила, что это рука секретаря Брянцева.

Его цепкие глаза внимательно следили за моей реакцией, пока я просматривал документы. В углу кабинета мерно тикали старые часы в деревянном корпусе.

— А задержанные где? — спросил я, откладывая бумаги.

Рожков усмехнулся, стряхивая пепел в тяжелую бронзовую пепельницу:

— В подвале сидят, этажом ниже. Трое основных исполнителей и двое посредников. Все оформлено как положено, со всеми санкциями и бумагами.

Он поднялся из-за стола, одернул просторный пиджак:

— Хотите взглянуть? Для завтрашнего доклада может пригодиться.

Мы спустились по узкой лестнице, освещенной тусклыми лампочками в металлических сетках. У решетчатой двери дежурил красноармеец с наганом, придирчиво проверивший наши документы.

В длинном коридоре пахло сыростью и карболкой. Из-за обитых железом дверей не доносилось ни звука.

— Вот эти трое, — Рожков указал на камеру в конце коридора, — завтра будут готовы к демонстрации на комиссии. Уже все подписали, раскаялись и готовы публично признать связь с Брянцевым.

Я вспомнил его слова о «красивой операции». Что ж, завтра она получит эффектное завершение.

— В котором часу их привезти? — деловито уточнил Рожков, снова закуривая. В неверном свете его глаза казались почти бесцветными.

— К одиннадцати, — ответил я. — Как раз после основного доклада о результатах пробега. Думаю, товарищ Пятаков оценит такой сюрприз.

Рожков открыл тяжелую дверь камеры. В тусклом свете лампочки я увидел троих арестованных.

Первый, Колыванов Порфирий Игнатьевич, бывший счетовод «Промбанка», высокий, сутулый, с залысинами и редкой седеющей бородкой клинышком. Его некогда опрятный костюм помялся, пенсне на шнурке треснуло. Увидев меня, он нервно затеребил рукав.

Рядом сидел Прижогин Савелий Ермолаевич, коренастый, с изрытым оспой лицом и мозолистыми руками бывшего слесаря. Этот организовывал техническую часть диверсии. Сейчас он смотрел в пол, сжимая засаленный картуз.

Третий, Щепотьев Михаил Фомич, самый молодой из них, бледный, с лихорадочно блестящими глазами. Раньше работал курьером у Брянцева, потом стал посредником между банкирами и исполнителями.

— Ну что, граждане саботажники, — негромко произнес я, — завтра расскажете комиссии, как пытались советский автопром подорвать?

— Все расскажем, гражданин начальник, — глухо отозвался Колыванов. — Как на духу. И про деньги от Брянцева, и про инструкции его…

— И чертежи покажем, — торопливо добавил Прижогин. — Где слабые места в машине искать велели…

Щепотьев только кивал, нервно комкая край рукава. На его остром кадыке дергался желвак.

В полутемном коридоре гулко отдавались наши шаги, когда мы возвращались наверх. Где-то наверху пробили часы. Уже два часа ночи.

— До завтра, Леонид Иванович, — Рожков протянул руку. — В одиннадцать будем с арестованными. Думаю, товарищ Орджоникидзе оценит такой поворот событий.

Ночная Москва встретила меня промозглой свежестью. У подъезда дремал в машине верный Степан. Где-то на Сретенке звонко цокали подковы последнего извозчика.

Завтра предстоял решающий день. День, когда техническая победа в автопробеге должна была превратиться в победу политическую.

Глава 22

А теперь танк

До дома я добрался около трех утра. В предрассветной мгле улицы были пустынны, только у булочной на Сретенке уже выстраивалась очередь. Степан, высадив меня у подъезда, отправился ставить машину в гараж.

В квартире пахло свежезаваренным чаем. Варвара ждала, несмотря на поздний час. Она сидела за столом, заваленным чертежами и техническими журналами, в простом ситцевом платье, с карандашом в растрепанных волосах.

— Как все прошло? — спросила она, подвигая мне чашку.

— Нормально. Рожков подготовил все документы. Завтра будет эффектное завершение.

Старинные часы с боем, доставшиеся от прежних хозяев квартиры, мерно отсчитывали минуты. За окном начинало светать, по карнизу уже расхаживали голуби.

Я достал папку с документами, начал раскладывать материалы для доклада. Первая часть — технические результаты пробега. Графики расхода топлива, диаграммы нагрузок, протоколы испытаний. Вторая — финансовые документы, уличающие группу Брянцева. И наконец — показания арестованных.

— Ложись спать, — Варвара мягко тронула меня за плечо. — До заседания еще четыре часа.

Но уснуть не получалось. Я лежал, глядя в потолок, мысленно прокручивая предстоящее выступление. Где-то на улице зазвенел первый трамвай, потом загудел заводской гудок, город просыпался.

В восемь утра я был уже на ногах. За окном моросил мелкий осенний дождь, в лужах отражались голые ветви деревьев. Степан ждал у подъезда с заведенным «Фордом».

Варвара собиралась торопливо, но аккуратно — темно-синее шерстяное платье, потертый кожаный портфель с техническими документами.

По пустынным утренним улицам мы доехали до здания ВСНХ за полчаса до начала. У входа уже толпились люди — технические специалисты в потертых пиджаках, журналисты с фотоаппаратами, рабочие делегации в праздничных косоворотках.

В вестибюле меня встретил Величковский, его пенсне поблескивало в свете массивных люстр:

— Все готово, — шепнул он. — Лаборатория подтвердила анализ проб металла. Полное соответствие нашим расчетам.

Большой конференц-зал ВСНХ постепенно заполнялся. Тяжелые портьеры на высоких окнах были раздвинуты, открывая вид на промозглую московскую весну. Под потолком тускло горели хрустальные люстры.

В первом ряду уже сидел Велегодский, представитель Рыкова, холеный, в безупречном костюме с искрой, поигрывая золотой цепочкой от часов. Рядом расположились иностранные участники пробега, Джонсон с неизменным блокнотом, эмоциональный Марелли.

В десять часов появился Орджоникидзе в простом темном кителе, за ним группа руководителей наркомата. Пятаков что-то оживленно обсуждал с Бурмистровым, постукивая карандашом по папке с документами.

— Товарищи! — председательствующий постучал графином. — Начинаем заседание технической комиссии по итогам автомобильного пробега…

Я оглядел притихший зал. Где-то в глубине мелькнуло напряженное лицо Бережного, рядом сосредоточенный профиль Звонарева. За широкими окнами накрапывал дождь, но в зале было жарко от множества людей и работающих батарей отопления.