Чемпионы Черноморского флота (СИ) - "Greko"
Зря спешили. Густой туман окутывал равнину в сторону Назрани. Отправление обоза задерживалось.
— Это надолго, — заключил поручик. — Я спать.
Он завалился на подводу с мешками риса и мгновенно отключился.
Ближе к полудню туман рассеялся. Застучал барабан. Оказия тронулась. Несмазанные оси татарских арб заскрипели так — хоть покойников выноси. Лосев спал.
Двигались с черепашьей скоростью. Постепенно вереница повозок расползлась в стороны, растянувшись на версту. Часть отставала, несмотря на ругань начальника оказии. Казалось, пехота конвоя, распределенная спереди, сзади и с боков, была дана не для отражения нападения горцев, а «чтоб былО»!
— Дикий обоз, а все русский авось! — прокомментировал проснувшийся Лосев.
Оказию взбодрило появление большого отряда всадников. Были бы чеченцы или лезгины, проблем не оберешься. Но пронесло. Обоз догнала группа кумыкских князей и узденей — все щеголевато одетые, на дорогих конях с прекрасной сбруей. Среди них выделялся один — в гражданском сюртуке, с гвоздикой в петлице и с одной нагайкой в руке вместо шашки и кинжала на поясе. Проезжая мимо, он вежливо склонил голову:
— Я первый помещик на Руси!
Вася лишь удивленно покрутил головой.
Встали на ночевку, соорудив из повозок вагенбург. Пушки расставили по углам. Обложились ночными секретами.
— Что-то мы с тобой насчет продовольствия промахнулись, — уныло констатировал Лосев.
Васю так и тянуло буркнуть: «пить надо меньше!» Вместо этого он сказал:
— Рис есть. Был бы лук, морковка, головка чеснока и кусок баранины с жиром, сварганил бы плов.
— Плов сможешь⁈ Сейчас к татарам сбегаю. У них, наверняка, овца с собой припасена.
— У меня есть лук и морковка, — оживился возчик из отставных солдат, уже раскочегаривший костер. — И чеснок! Только зачем он нужен для плова?
— Увидишь, — важно ответствовал Вася[2].
Поручик не соврал. У кумыков, действительно, нашлась баранина и кусок курдюка. Вскоре от костра стал разноситься умопомрачительный запах. На него, как бабочки на огонь, подтягивались голодные ротозеи.
Когда Вася вывалил на добела отмытую доску лоснящуюся от жира гору риса и украсил ее кусочками мяса, один кумык со знанием дела сказал:
— Якши пилав, Ивась!
Эти слова хлестнули Милова как удар нагайкой. Ивась! Забытая рабская кличка! Он зверем уставился на кумыка. Тот растерялся. Постоял с минуту и убежал. Вернулся со странным круглым сосудом с длинным узким горлом.
— Чупрака!
— Чихирь! — заревел Лосев, цепко хватая за горлышко чупраку.
Он распечатал сосуд и приложился. Передал Васе с блаженной улыбкой на лице. Вася глотнул. Кислятина! Жутко кислое домашнее вино!
— Гребенцы делают, — со знанием дела пояснил поручик. — Жить без нее не могут. Если не в походе, сидят по своим избам и чихиряют. А когда в поход собираются, вся станица выходит в степь. Спешенная сотня строится во фронт. Казачки обносят строй чашами с чихирем. Тот, кому дева вручает, может ее три раза поцеловать. Потом джигитовка. Казаки проскакивают через толпу, выхватывают казачек. Через седло — и в рощу!
— Да ладно! — поразился Вася.
— Увидишь! — таинственно пообещал Лосев. — Вот доберемся до Червленой — только успевай с непривычки нижнюю челюсть подбирать. Только имей в виду: там ваши, солдатские, не пляшут. Охотников за казачками поволочиться и без вашего брата хватает. У заезжих аристократов это вроде как традиция.
«Еще посмотрим, где моя не плясала!» — пообещал себе Вася, облизывая жирные пальцы.
… За Моздоком остановились в станице Галюгаевской. Усадьбы небольшие, без садов и огородов. Дворы тесные, турлучные неказистые мазанки. Лишь в центре хоть какой-то простор. Площадь у церкви с домами поприличнее, где проживало станичное, полковое и даже бригадное правление. Тут же несколько лавок. В одной седла с уздечками, черкесские наряды для заезжих господ да красный товар. В другой — бакалейный и москательный. В третьей — нефть, деготь, канаты. И непременно винный погребок с кислым кизлярским, бурдючным кахетинским, жгучей мадерой или хересом, а также с разными сортами горьких и подслащенных водок.
Четырехугольная, окруженная высоким земляным валом и колючей изгородью, станица на ночь запиралась. В узкие улицы сгоняли скот и лошадей, отчего даже в летнюю жару все утопало в грязи. А куда деваться? Хищник баловал! Дня не проходило без тревоги. По ночам с кордонов поступал сигнал: набег! На пикетах жгли огромные факелы из соломы. В станице звонил колокол или стреляла пушка. Ночевавшие дома казаки вскакивали, одевались. Казачки бежали седлать лошадей. Дети подавали оружие. Старики пихали в торбу сухари. Все делалось настолько обыденно, как на автомате, без малейших стенаний, что Вася только диву давался. Казаки уезжали, а все домашние бежали, вооружившись, на вал. Потом возвращались в хату досыпать.
А утром на работу в сады. Малолетки с ружьями залезали на деревья и стерегли. Бабы и дивчины работали на виноградниках. Только сады и кормили. А как пахать или держать скот, если с другого берега постоянно шли прорывы?
— Откуда только берется у казаков хозяйственное довольство? Постоянно себя об этом спрашиваю, — признался Лосев, когда наутро с новой оказией двинулись вдоль берега Терека.
И то правда. Линейные казаки, попадавшиеся навстречу, красивые, смышленые, развязаные и ловкие, щеголяли новенькими чекменями-черкесками, огромными папахами и дорогим оружием. Жизнь у них — не приведи Господи! А они знай себе посмеиваются, хвалятся молодечеством и джигитовкой.
— Небось воруют, как и горцы, — предположил Вася.
За рекой отчетливо виднелась стена Кавказа, в предгорьях которого, в непролазных лесах и тесных ущельях, шла непрекращающаяся война. Снежные хребты спрятались в тумане. Лишь в одном месте, словно случайно откинутым платком казачки облака обнажили белоснежную щечку снежной вершины, подчеркивая ее грозную красоту. Быть может, потому Ермолов и назвал свою крепость Грозной, когда оценил суровую прелесть кавказских гор? Нет, скорее он сим названием предупредил всю Чечню, что настали тяжелые времена.
Именно в крепость Грозную намылился Вася поправлять здоровье после лихорадки. Странный способ лечения он выбрал. Радикальный!
Коста. От реки Соча до долины Вайа, август 1838 года.
Я ехал, понурив голову и опустив плечи. Победа над князем Берзегом не принесла ни спокойствия, ни удовлетворения. Вся эта история отдавала пеплом. Несбывшимися надеждами и скрытыми угрозами. Убыхи были не из той породы, кто готов забыть и простить. Свирепые и злопамятные мстители — вот их точный портрет.
Нам всем очень быстро пришлось в этом убедиться. Да, нам освободили дорогу и дали переправиться. Но вскоре нам в спину загремели выстрелы. Появились первые раненые и убитые. Одной из жертв стал подарок князя Гечь, кауровый жеребец.
Я не мог отдать приказа развернуться и наказать наших преследователей. Мы спешили к реке Аше, к аулу Хаджико. Туда, где прятали кавторанга Рошфора. Я рассчитывал лихим кавалерийским наскоком взять аул и забрать Антуана. И отсечь наших преследователей в долине Вайа — на родине Цекери. Но сперва нам нужно было проскочить Дагомыс, родовое гнездо убыхского рода Фабиа, чьих представителей я не то спас, не то ограбил, когда отбивал Тамару.
Единственная нормальная дорога вела вдоль моря, по широким пляжам, вполне проездным, если море было спокойно. Иногда приходилось сворачивать, чтобы миновать мыс, перекрывающий путь. Тогда скорость движения совсем падала. Нас нагоняли люди Берзега. Но мне надоело изображать жертву. Выставили арьергард и перестреляли парочку особо ретивых групп.
В Дагомысе нас никто не решился задерживать. Наоборот, ко мне выехал собственной персоной мой старый знакомый Эдик-бей, у которого я отнял свою невесту. Пристроился рядом, не удосужившись даже поздороваться. Проехал с нами метров триста. Когда воины начали переправу через реку, заговорил:
