Я уничтожил Америку. Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей

Шелепин откинулся на спинку лавки, усталым жестом провёл рукой по лицу:

— Да, их можно использовать. И всё равно придётся работать малой группой. Сначала разберёмся с основной группой, потом займёмся остальными. Важно избежать больших потерь среди честных сотрудников.

Семичастный кивнул:

— Оперативники там опытные, проверенные временем. Люди надёжные, но без шансов на большое повышение.

— Да уж, с их языками они вряд ли продвинутся дальше ещё одной должности. Но работники и в самом деле матёрые, этого у них не отнять. И другие знают, что эти бойцы неподкупные и стоят за своих горой. И что не страшатся ответить начальству, если то чересчур зарывает. Что же, можно их использовать, как движущую силу… Но тут возникает проблема, — продолжал Шелепин, нахмурившись. — Даже такие надежные ребята легко становятся объектом внимания пособников Андропова. Его агентурная сеть развита прекрасно, практически любое движение фиксируется моментально.

— Всё верно, Александр Николаевич. Надо думать, как обойти контроль Андропова. Возможно, создать параллельную группу? Одну официальную, для отвода глаз, вторую подпольную, работающую незаметно и тихо. За мной уже приглядывают после куйбышевского дела, так что я могу возглавить первую. Уведу следы в сторону от нужного взрыва.

Шелепин внимательно посмотрел на Семичастного.

— Идея неплохая. В неофициальную группу назначим руководителем какого-нибудь пожилого генерала, которому уже ничего не светит. Для него эта операция станет шансом оставить след в истории. Якобы станет шансом…

Семичастный одобрительно хмыкнул.

— Генерала можно выбрать подходящего, опытного и авторитетного. Например, Старостенко, старый коммунист, заслуживший доверие многих. Людей своего круга сможет привлечь незаметно. За ним многие пойдут…

— Хороший вариант, Володя. Старостенко сам бы хотел совершить подвиг, чтобы вписаться в историю победоносных чекистов. Осталось только правильно организовать дело, чтобы оно не превратилось в игру вслепую.

Оба замолчали, прислушиваясь к треску дров в печи и звуку капающей воды снаружи избушки.

— И тут есть одно важное правило, — наконец нарушил тишину Шелепин. — Любое решение должно быть принято без колебаний и также мгновенно исполнено. Кто колеблется, тот теряет возможность выжить в нашей игре. Привлечь внимание прессы уже получилось — Аджубей пообещал полное содействие. Вот с Месяцевым тоже должно получиться. Возможно, его вскоре снимут с Гостелерадио, но пока он там… У нас получится грохнуть так, что весь СССР вздрогнет!

— А уж от этого толчка полетят многие… Очень многие… — покачал головой Семичастный.

— У меня только одно из головы не выходит — кто же этот самый доброхот, что тянет нас наверх? Да, я уже никому не доверяю, так что не смотри на меня так.

— Я и не смотрю, Саша. Я тоже всё это время прикидывал — кому может понадобиться такое? Вероятнее всего, это кто-то, кому политика Леонида не по вкусу. Кто-то из тех, кому хочется развития, а не этого ничегонеделанья.

— И ещё этот кто-то очень не хочет, чтобы сделка века «газ на трубы» пошла по нынешнему пути. Видел приписку? Чтобы разорвать эту сделку и не запускать её до тех пор, пока сами себя не газифицируем. А уже потом можно будет и с Европой поделиться…

— Чего это так? — нахмурился Семичастный. — Там ведь барыши какие будут…

— Да вот этот неизвестный… кхм… друг показывает, что барыши будут только у нашего идеологического противника и у верхушки власти. Весь остальной народ останется при своём, будет всё тот же хрен без соли доедать. И вроде как эта сделка будет хуже для нас, так как посадит на газовую, а потом ещё и на нефтяную иглу. Ты знаешь, Володь, а ведь он прав. И я тоже против этой сделки. С какой стати мы должны помогать богатеть Европе, а сами от этого только крохи получать? Немцы нам всё равно не простят Великую Отечественную, реваншисты хреновы.

— И профессор Ковалёв тоже говорил: «Как же так получается? Конечно, мир — это хорошо. Ленин тоже был за мир. Но ведь вот мы заключаем экономические соглашения с капитализмом на тридцать-пятьдесят лет… Подводим материальную структуру под мирные отношения. А вместе с тем и повязываемся накрепко с капиталистами. И помогаем им выходить из кризисов и тому подобное. Значит, мы исходим из того, что тридцать-пятьдесят лет там никакой революции не будет? Как же нам теперь преподавать научный коммунизм, говорить об умирающем капитализме?»

— Вот так вот сами, на своих плечах и вывезем своего врага наверх. А ведь прав этот самый незнакомец. И его намётка прямо один в один попадает в ситуацию с этими меховыми цеховиками. Вроде бы работают, план выдают, только… Богатеет одна верхушка, а люди остаются не при делах, да ещё и обмануты. И коммунизм они взяли себе на вооружение — но сами ударились в махровый капитализм. Думаю, что так будет и с нашими природными богатствами. Те, кто успеет присосаться к трубе, будут чувствовать себя хорошо, а вот что будет с другими — это уже дело вовсе не шерифа…

— Что? Саш, какого шерифа?

— Да это поговорка такая была у американцев, что дела негра шерифа вовсе не волнуют.

Семичастный подошёл к двери, приоткрыл. Вдохнул свежий воздух, пропитанный влагой. Дождь ещё сыпал, но уже как-то лениво, как будто нехотя.

— Может быть шериф в самом деле не должен участвовать в делах негра? И всё это пойдёт только на пользу общества? — он взглянул на Шелепина.

— На пользу? И за что же мы тогда боролись? За то, чтобы скинуть царя с боярами, чтобы установить власть народа, а в итоге? Снова зародятся новые бояре, родится новый царь и всё пойдёт по-новому кругу? Разве ради этого мы жилы рвали?

Семичастный замолчал, глядя в серую пелену дождя. Капли, словно стеклянные бусины, разбивались о землю, оставляя тёмные следы, будто чьи-то невидимые слёзы.

— Ты знаешь, — начал Шелепин, медленно раскачиваясь на стуле, — природа ведь мудра. Вот смотри: дождь идёт, землю поливает. Кажется, всё просто. Но одна капля потянется в ручей, ручей войдёт в реку, река хлынет в море. А море уже не спросит, откуда в него вода притекла. Оно просто есть. И в нём всё сходится. И чистое, и грязное.

Семичастный усмехнулся:

— То есть ты хочешь сказать, что и наша революция — как этот дождь? Вроде бы для всех, а в итоге всё равно в одно море сольётся?

Шелепин задумался. За окном ветер шевелил мокрые ветви берёз, они качались, будто пытались стряхнуть с себя влажные плевки непогоды.

— Нет, — наконец ответил он. — Я хочу сказать, что море не выбирает того, что в него вольётся. А люди — всегда должны выбирать. И если мы позволим этому… этому новому классу «красных бояр» пустить корни, то что останется от нашей мечты? Пыль. Сухая, жёлтая пыль, которую развеет первый же ветер.

Он встал, подошёл к окну. На стекле дрожали капли, и сквозь них мир казался размытым, неясным, будто само время колебалось в нерешительности.

— Мы вывозим врага на своих плечах, но мы хотя бы о нём знаем… — тихо сказал Шепин. — Но если не разглядим нового врага в зеркале, то всё было зря. Всё было напрасно…

Дождь за окном стих. Над лесом повисло молчание — тяжёлое, как намокшее полотно савана.

— Саш, а может всё-таки рискнём? Что мы в итоге потеряем? Наши жизни?

— Ну да, Володь, наши жизни и так уже катятся под откос. На меня косятся, как на прокажённого. Всех наших людей уже убрали куда подальше. И у власти останется только один… Тот, кому не хочется перемен. Кто жаждет только спокойствия и чувства всесилия. Кто запорет дело великой революции на корню своим тихим спокойствием… своим застоявшимся болотом!

— Так значит ли это, что…

Шелепин взглянул на Семичастного:

— Да, это то и значит, что встанем наш в последний, решающий бой. Газетную шумиху обеспечит Аджубей, телевизор и радио возьмёт на себя Месяцев. Телефоны и телеграфы возьмём под контроль сразу же, как только грохнет информация о задержании главарей. Как только наши имена прогремят, так сходу возьмём всё в свои руки. Ух, какая же буча поднимется. Весь комсомол встанет на уши за меня! Такое будет… И под этот гром Леониду просто ничего не останется, кроме как сложить с себя полномочия.