Я уничтожил Америку. Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей

— Жигулёв, — начал он тихо, — я вам как человек говорю: не упрямьтесь. Бывают дела, которые лучше… оставить. Не потому, что страшно, а потому что бесполезно.

Я резко повернулся к нему.

— Значит, так? Вор должен гулять на свободе, а честный человек — молчать? Или, может, вам уже объяснили, как надо вести это дело?

Митрошин побледнел. Его пальцы судорожно сжали край стола.

— Вы… вы не понимаете, с чем играете, — прошептал он.

— Понимаю, — ответил я. — Игра идёт против жуликов. А если кто-то пытается её остановить — значит, сам в ней замешан.

Тишина повисла между нами. Следователь медленно поднялся, сделал шаг ко мне. Упёрся тяжёлым взглядом в переносицу.

— Хорошо, — сказал он без выражения. — Ваше право. Но только помните — я вас предупреждал.

Он развернулся было к двери, но я его окликнул:

— А вас самого кто предупредил? Высшее руководство? И под него прогнулись?

Митрошин повернул ко мне бледное лицо:

— Что?

— Я говорю, что ты, следователь, по всей видимости нормальный мужик. Да, затраханный работой, но всё ещё надеющийся на нормальный исход. И вижу по глазам, что тебе самому до тошноты не хочется заниматься этой хернёй и отпускать уродцев, которым повезло родиться у нужных людей. Ради этого ты учился? Ради этого работал все эти годы?

— Что? — проговорил он с трудом.

— Да то, что ты сейчас закапываешь себя подобными уступками. Это ведь не твоя работа. Не твоя судьба. Ты по раскрываемости как идёшь? Одним из первых? А после этого дела, что с тобой будет? Возьмёшь на лапу, напьёшься и постараешься забыться? Митрошин, это так просто не проходит. И вскоре ты сам сядешь на место тех, за кого сейчас жопу рвёшь!

Митрошин замер. В его глазах мелькнуло что-то — то ли злость, то ли стыд, то ли просто усталость от долгой игры, в которой он давно перестал понимать, кто на этом свете жулик, а кто нет.

— Заткнись, — глухо сказал он, но без прежней уверенности.

Я подошёл ближе.

— Ты же сам знаешь, как это работает, — тихо продолжил я. — Кто-то сверху кивнул, кто-то снизу подхватил. И пошло-поехало. А ты сидишь посередине и делаешь вид, что так и надо. Но ведь не надо, правда?

Следователь резко дёрнул плечом, будто отмахнулся от назойливой мухи.

— Ты ничего не понимаешь, — прошипел он. — Ни-че-го.

— Понимаю, — сказал я. — Понимаю, что если ты сейчас развернёшься и уйдёшь, то завтра проснёшься с тем же самым дерьмом в голове. А через год — с ещё большим. И так будет копиться до пенсии. Если доживёшь. Или до того дня, пока тебя самого не попрут за то, что ты слишком много знаешь.

Он вдруг резко вздохнул, будто ему не хватало воздуха, и провёл ладонью по лицу.

— Чёрт… — простонал он. — Чёрт, чёрт, чёрт… Думаешь мне нравится всё это? Нравится отчитываться перед начальством и понимать, что им на хрен не нужны мои рапорты. И когда вижу тех, кого сам закрывал, на улице с довольными рожами — думаешь, мне это поперёк горла не встаёт?

Я промолчал.

Чего тут ответишь? Обычный винтик системы, который нужен пока он в системе. Но который может повернуться так, что механизм даст небольшой сбой.

— Чего ты молчишь? Умный, да? Ты живёшь один и не отвечаешь ни за жену, ни за дочь, а мне… Мне что прикажешь делать?

— Всего лишь свою работу. Ведь если её ты не сделаешь, то поставишь под угрозу и жену, и дочь, — тихо проговорил я. — Не бойся мести, бойся подлости. И в себе её бойся больше всего. Да и не получится мне дать заднюю — этим делом занимается КГБ. И это я тебе говорю только из чистой симпатии.

— Ладно, — наконец пробормотал Митрошин. — Ладно, Жигулёв. Ты добился своего. Но только… Значит, так, — голос его стал сухим, официальным, но в нем теперь слышалась какая-то обреченная решимость. — Заявление твое на месте. Свидетели, которые отказываются — их показания уже запротоколированы. Отказ — это отдельная бумага, и она ничего не отменяет.

Он резко провел ладонью по лицу, словно стирая последние следы сомнений:

— Но ты должен понимать: как только я продолжу раскачивать эту лодку, нас обоих начнет мотать. И не факт, что мы не вылетим за борт.

Я кивнул. За окном опустились сумерки, и только желтый свет настольной лампы выхватывал из полумрака его осунувшееся лицо.

— Главное — грести в одну сторону, — сказал я. — А там посмотрим.

Митрошин вдруг усмехнулся — криво, без веселья.

— Грести… Ладно. Завтра я запрошу оперативные материалы. Но если к вечеру меня вдруг переведут на другой участок — считай, что мы с тобой никогда не разговаривали.

Он двинулся к выходу, но я снова его окрикнул:

— А если не переведут?

Следователь замер, потом медленно взглянул на меня:

— Тогда… Тогда, Жигулев, мы с тобой, похоже, в одной яме. Ладно, счастливо! Мне еще некоторые дела перелопатить надо, прежде чем я начну совершать карьерное самоубийство.

— Я уверен, что ты сделаешь хорошую карьеру! — я протянул ему руку.

Он фыркнул в ответ, но пожал руку в ответ. Это было крепкое рукопожатие. Мужское.

Глава 20

Охотничья избушка в Павловском районе Воронежской области.

— Володя, ты знаешь про… — Александр Николаевич Шелепин не договорил.

Вопрос остался висеть в воздухе, как сигаретный дымок. Вот-вот и растворится, но…

— Знаю. Мне тоже через Григорьяна пришло письмо. Волосы встали дыбом, — кивнул Владимир Ефимович Семичастный.

Они находились в избушке одни. Внутри деревянные стены, с торчащей из щелей промасленной пенькой. Простые лавки вдоль стен. Стол посередине, накрытый грубой скатертью. Железная печка-буржуйка в углу тихо потрескивает и сушит снятые сапоги. Минимум мебели. Никаких излишеств. Только самое необходимое для отдыха после охоты.

— Вот и у меня тоже от размеров и сумм холодок по спине пробежал, — кивнул Шелепин.

— И что думаешь? Взрывать такую бомбу или отдать все лавры другим?

— Бомбу эту взорвать стоит. По меньшей мере поможем людям. Эти цеховики дерьмо же толкают! И при этом наживаются, как черти!

— Но это точная информация? Вдруг это какая-то ловушка, чтобы нас ещё больше закопать?

— Хотел бы я, чтобы это всё было ложью, — вздохнул Александр Николаевич. — Однако, человек в Казахстане подтвердил, что так всё и есть. Он тайком посмотрел на фабрику, проверил там, где заложены деньги. В общем, всё так, как описано в письме.

— Кто же нам так помогает, а? Ведь не просто же так снова нам пришла такая информация! Она дорого, очень дорого стоит.

— Я пока не знаю. На этот раз письма были отправлены с других концов Москвы. Похоже, что подающий информацию сам перестраховывается. И ему не хочется быть засвеченным…

Они немного помолчали. Тишина нарушалась только посвистыванием ветра в оконной раме, да потрескиванием угольков в буржуйке. Потом Семичастный хмыкнул:

— Да уж, придумали же шкуры растягивать. Но каков масштаб, а? Это же надо!

— И вот с этим «надо» нам самим не справиться. Тут такая банда работает, что подумать страшно. Если привлекать кого-то из милиции, то произойдёт утечка. А если обращаться к Андропову, то этот хитрый чёрт перетянет всё одеяло на себя.

— Надо сделать так, чтобы не перетянул. И в этом поможет его вражда с Щёлоковым. Они же заклятые друзья. Так и норовят укусить друг друга. А Брежневу это только и нужно — два силовика грызутся между собой и не трогают его. Прямая выгода.

Шелепин задумчиво посмотрел на угли буржуйки, мерцающие алым светом:

— Андропов, Щёлоков… Нам предстоит выбор, Володя. Либо рискуем, либо позволяем меховым утыркам продолжать безнаказанно грабить народ.

Семичастный тяжело вздохнул, постукивая пальцами по столу:

— Подход верный один: бить первым и сильно. Мы должны расшевелить это осиное гнездо. Можно обратиться напрямую к ребятам из КГБ. К тем самым, которым вообще не светит повышение. К Мамонову, Пяткову, Свиридову. Они уже работали с нами, так что знают, что мы не подведём в случае чего.