Я уничтожил Америку. Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей

— Саш, ты знаешь, что говорил про Хрущёва Брежнев? — тихо спросил Семичастный, глядя на раскрасневшееся лицо Шелепина.

— И что же?

— Брежнев предлагал физически избавиться от Хрущева, устроив аварию самолета, автомобильную катастрофу, отравление или арест. Я тогда от всего этого отказался, всё-таки Никита Сергеевич немало хорошего сделал для меня… Да и для тебя тоже. И вот что я думаю… Если Брежнев не побоялся пойти на «мокруху» ради власти, то почему же мы не можем действовать также? Почему корчим из себя героев и не пытаемся даже хоть как-то ответить?

— Потому что вокруг Брежнева сплотились старички, которым очень хочется встретить старость в уважении, в почитании. Они будут до последнего цепляться за свои мягкие кресла. До последнего будут висеть на кормушке. Так что мало убрать одного Брежнева, придётся всем объяснять, что время стариков уже ушло. Что приходит время новой крови.

— Не боишься, что кровь прольётся? — Семичастный взглянул на Шелепина.

— Боюсь. Но страх… это же нормально. Через него все проходим. Помнишь, как Брежнев едва не обоссался, когда узнал, что Хрущёв знает про заговор?

Семичастный расхохотался:

— Да уж, он тогда совсем расклеился. Заныл, как баба. Весь в соплях, с красными брылами. Фу, прямо как сейчас вижу его, умывающегося в туалете. Как он боялся Хрущёва…

— Страх… — Шелепин провёл ладонью по лицу, зачесал волосы назад. — Он ведь как ржавчина: если дать ему время, то разъест даже самую крепкую сталь. Брежнев боялся Хрущёва, а теперь боится меня. И этот страх — его слабость.

— Но мы-то с тобой не старики, — сказал Семичастный. — Мы ещё помним, что такое настоящий огонь. Тот, что не просто греет, а сжигает всё ненужное.

Шелепин усмехнулся:

— Огонь… штука опасная. Он может и своего хозяина спалить.

— Зато не оставит трухи, — отрезал Семичастный.

— Ну что, — Шелепин поднялся, застегивая пиджак. — Значит решено! Надо действовать быстро. Без шума. Как весенний паводок — тихо подкрадывается, а потом сметает всё на пути.

Семичастный кивнул.

— Главное — не дать им опомниться. Чтобы даже пискнуть не успели.

Они вышли на крыльцо. Воздух пах грозой и мокрой землёй.

— Ну что, — Шелепин натянул кепку. — Пойдём творить историю?

Семичастный молча закурил. Огонь зажигалки на миг осветил его лицо — жёсткое, решительное.

— Пойдём. Только смотри… без сантиментов. Жалеть ни о чём нельзя. Нас не пожалеют…

Глава 21

Я бежал по улице и радовался жизни. Суббота. Раннее утро, когда солнце совсем недавно встало, а люди ещё лежат в кроватях.

После прошедшего ночного дождя лужи ещё не успели высохнуть и отражали в зеркальных кляксах здания из бетона, отблески окон, лепнину и арки входов. Я бежал, вдыхал запах мокрой глины, каким всегда пахнет город после дождя.

Редкие прохожие поглядывали на меня, но смотрели скорее с одобрением, а некоторые, которые могли похвастаться только одутловатостью лиц, ещё и с завистью. Да-да, завидовали. Может быть и сами бы хотели пуститься вдогонку, но… Вечерние пятничные посиделки не давали этого сделать.

Мне надо было попросить какой-то знак о согласии Шелепина и Семичастного в деле меховщиков, но… Если попрошу такой знак, то вероятен риск обнаружения. Попрошу поставить фикус на окне квартиры Шелепина, а сам якобы пройдусь вдоль забора. Но по факту все проходящие будут фиксироваться и записываться. А может быть и задерживаться до выяснения.

Оно мне надо?

Так что оставалось только ждать. Если начнётся шухер, то я про него в любом случае узнаю.

Легкий ветер слегка шевелил листья деревьев. Ветки покачивались, словно приветствуя бегущего ранним утром человека.

Столица постепенно просыпалась — редкие машины проезжали мимо, нарушая утреннюю тишину урчанием двигателей. Солнечный свет облизывал дорожки парковых аллей и раскрашивал асфальтовое покрытие тёплыми оттенками.

Моя майка быстро пропитывалась потом, тело наполнялось энергией, мышцы работали как детали новой машины. Прохладный воздух наполнял лёгкие, давая почувствовать вкус настоящей свободы. Аромат свежести смешивался с запахом влажной земли и травяного газона, создавая неповторимый аромат утра.

Перед глазами мелькали старые московские дома, сохранившие дух прошлого века. Люди просыпались. Вот старенькая бабушка выгуливает своего пушистого питомца, вот мужчина пожилого возраста вышел из дома с шахматами подмышкой, направляясь навстречу новому дню и новым победам.

Скользящие мимо улицы были наполнены особым очарованием, присущим только Москве в такие ранние часы. В этот час они казались пустынными, свободными от суеты будней, будто природа сама решила отдохнуть вместе с жителями города, подарив каждому возможность насладиться спокойствием и гармонией раннего субботнего утра.

Я бежал и радовался. Мышцы уже почти не болели. Молочная кислота нехотя покинула места обитания. Я чувствовал внутри силу и молодость. Хотелось сделать что-то такое, отчего все ахнут, но я себя сдерживал. Я бежал, смотрел по сторонам и не мог насмотреться.

Мне хотелось сохранить эту страну, что для меня когда-то светилась, как маяк в ночи — пусть несовершенный, пусть треснувший, но всё же освещающий путь. Да, в моём времени мы не построили ни коммунизма, ни даже того социализма, в который когда-то верили. Но разве в этом было главное?

Были у нас бескрайние поля пшеницы, золотящиеся под теплым солнцем. Были больницы, где лечили не за деньги, а просто потому, что так должно быть. Были школы, где дети из рабочих семей становились учёными, инженерами, поэтами. Были путёвки в санатории, где рабочий человек мог отдохнуть у моря, как какой-нибудь западный буржуа. И квартиры стоили копейки, и хлеб был дешёв, и мясо — не роскошь, а обычная еда.

А потом пришли они — малиновые пиджаки с их золотыми цепями, с их длинноногими куклами, у которых в глазах — пустота, а в головах полторы извилины. Пришли конкурсы красоты вместо конкурсов знаний, биржи вместо заводов, ширпотреб вместо книг.

Говорят, Горбачёв мог спасти страну. Что он хотел построить «социализм с человеческим лицом», но ему не дали. Враньё. Он и Ельцин — предатели. Они, как дети, поверили в сладкие речи Запада, в эти улыбки, за которыми скрывался холодный расчёт. Они разоружили нас, уничтожили ракеты, закрыли заводы. Мы отдали золото и сталь за пластмассовые безделушки, как папуасы, обманутые стекляшками мореплавателей.

А потом оказалось, что никакой дружбы нет. Никто нас не ждал с распростёртыми объятиями. Нас просто вычеркнули из истории, как ненужную страницу.

И мы начали смотреть на Китай — на огромного дракона, поднявшегося в небо на крыльях дисциплины и труда. В моём времени они строят свой социализм, не сдаются, не предают. А мы?

Мы потеряли эту страну. И самое страшное — многие в моём времени до сих пор верят, что это было благом.

Но разве благо — когда гаснут последние огни и приходится шлёпать по ночной осенней улице без фонарей? Мало того, что без фонарей, так ещё и без асфальта.

Мне пришлось в своё время прогуляться по такой улице… Идёшь по ней, ступаешь по земле, а вроде двигаешься как по болоту. Ноги скользят в грязи, того и гляди навернёшься в лужу или вообще провалишься в открытый люк канализации. Не видно ни хрена, только где-то вдалеке мерцает огонёк, к которому и надо идти.

А что там под этим огоньком? Не узнаешь, пока не дойдёшь…

Я бежал, думал и смотрел по сторонам. Время пробежки подходило к концу и свернул на свою улицу, ближе к дому. Девушку в лёгком сарафане заметил сразу. Даже собрался улыбнуться, когда пробегал мимо. Ну а вдруг?

До неё оставалось несколько метров, когда мои губы начали расплываться в улыбке, а её… Вот как раз её губы начали округляться в форме буквы «О». И глаза направлены вовсе не на меня. Левее. За спиной я услышал рёв мотора и тут же в голове щёлкнуло.

Я диким прыжком, которому могли позавидовать пантеры, бросился вперёд и оттолкнул девушку в сторону. Сам покатился рядом.