Парагвайский вариант. Часть 1 (СИ) - Воля Олег

Тшуди оказался удивительно разговорчивым и общительным типом. Но что самое неприятное — он был ужасно любопытен, и большого труда стоило отвлекать его от попыток задавать неудобные вопросы. Одним из надёжных средств была тема превосходства белой расы.

Долова, конечно, коробил этот европейский расизм, но, например, Патиньо эти разговоры нравились, и он их раз за разом инициировал. Попутчику хватило ума высказаться в духе, что, дескать, метисы от браков белых и индейцев обладают высоким умственным потенциалом. И для метиса Патиньо это было приятно слышать. Но не меньше удовольствия доставляли ему разглагольствования натуралиста по поводу ущербности других полукровок.

— Но хуже всего — это смешение рас. Если чёрная раса в целом способна к созидательному труду и соблюдению правил, то их скрещивание с мулатами или индейцами порождает самую бесполезную и подверженную порокам расу — самбо. Я ни от кого не слышал ни об одном полезном для общества самбо. Зато четыре пятых преступников в городской тюрьме как раз состоит из них.

«Вот сейчас Уго Чавесу или Джими Хендриксу было бы обидно», — подумал Солано, но, разумеется, промолчал.

— Это жалкое порождение кровосмешения просто неспособно на сопереживание и милосердие. Вот, например, — продолжал Тшуди. — Недалеко от Лимы есть посёлок Парачичи. Там небольшой бойней владеет самбо по имени Манданго. Он изготавливает бурдюки из козьих шкур для транспортировки бренди через горы. Способ снятия шкур, используемый им, чрезвычайно жесток и нелеп. Негр подвешивает живое животное рогами вверх и делает круговой надрез вокруг шеи, не проникая глубже плоти. А затем он снимает кожу с тела корчащегося животного, издающего страшные вопли. Лишь после полного удаления кожи животное убивают. Этот самбо утверждает, что таким способом кожа легче снимается и становится прочнее.

— Какой кошмар, — согласился Патиньо.

А Солано опять промолчал, отмечая про себя, что многие из белых джентльменов уходят куда дальше в своём живодёрстве.

Избавиться от Тшуди удалось в посёлке Чаклакайо, где швейцарцу потребовалось провести тщательные барометрические замеры. Это место, оказывается, уже фигурировало в записках трёх разных путешественников, и все трое дали различную цифру измерений. Тшуди специально для этих целей вёз барометр, который «калибровали в Парижской обсерватории», и намерен был внести свою лепту в этот заочный спор.

Изобразив огорчение от расставания с учёным, Солано погнал отряд дальше в горы.

Дорога в Куско ожидаемо оказалась труднее. Отвыкшие от высокогорья лёгкие снова протестовали против кислородного голодания. Но на этот раз с собой были шарики кокаиновой жвачки, и организму было полегче. А вот лошадям, которых продали с уверениями, что они прирождённые горцы, помочь было нечем. Они совершенно раскисли и едва шевелили копытами. К счастью, парочка, доставшаяся от покойных спутников Тшуди, чувствовала себя в высокогорьях отлично, за что Солано им был очень благодарен.

День за днём, неделя за неделей.

Пейзаж практически не менялся. Узкие горные долины. Старые инкские дороги. Подвесные мосты. Солано эта логистика крайне раздражала, и он вслух размышлял о том, как здесь всё надо по уму переделать и перестроить. Тут взорвать, тут тоннель пробить, а здесь мост через пропасть перекинуть.

— Да в силах ли это человеческих? — возразил Патиньо и как-то осёкся, вспомнив, с кем говорит.

— Именно человеческих, — усмехнулся Солано. — Придет время, я сделаю взрывчатку и проложу нормальные дороги повсюду, без этих ужасных деревянных жердочек над пропастью. После победы революции мы обязательно займёмся дорогами вплотную.

— Нам бы эту взрывчатку сначала для нужд революции, — ухмыльнулся Патиньо.

И как в воду глядел.

* * *

На полпути к Куско им повстречался гонец от Тика Чоке — проводника по подземельям инков. Он передал печальную новость. Оказывается, в городе прошли аресты. В застенки попала вся учебная группа кечуа вместе с ректором Фейхоо, частью студентов и дворником с семьёй. Также схвачен Чинко Чукито с семьёй, кроме сына, которого отец спрятал в тоннеле инков. Теперь в доме торговца шерстью сидит засада. Были и иные аресты по всему городу, в основном среди кечуа и осевших в городе боливийцев.

Делалось всё это по распоряжению президента Гомарры в рамках якобы борьбы с агентами Боливии. А командует арестами какой-то доминиканский монах. Поскольку город и так переполнен войсками и идут последние приготовления к походу на Боливию, то всех арестованных запирают в подвалах монастыря Санто-Доминго. Того самого, который возвели на руинах Кориканчи.

Тика Чоке пока что взял на себя командование всеми посвящёнными кечуа в Куско и укрыл их в тоннелях. Гонцов он выслал на всякий случай во все стороны, ибо не знал, откуда будут возвращаться Солано и Патиньо.

— Вам нельзя с обозом в город, — добавил уже от себя гонец. — На въезде в город стоят солдаты. Все грузы обыскивают.

— Чоке говорил, где нам лучше спрятаться на время?

— Он предлагает сделать крюк к северу, по долине Урубамбы, и остановиться в городке Писак. Там уже много ждущих воли посланца Виракочи. Оттуда за четыре часа гонец может добежать до нашего укрытия в Куско.

Так и поступили. В сам Писак даже не входили, свернув в чисто кечуанский посёлок Маукатараи. Там Солано и его спутникам выделили пустующие дома. К сожалению, пустующих домов здесь было много. Кечуа понемногу уходили отсюда. Ибо земли в этой долине уже лет сто, как были отняты у общины во владение очередного белого сеньора. Отняты строго по закону, с помощью конфискационного налога — трибуто. Кечуа в первый же вечер набились во двор дома посланца бога и жаждали услышать слова утешения и ободрения от Солано. И он, как мог, их воодушевил.

Доклад об обстановке в Куско, сделанный лично Тика Чоке, оптимизма не добавил. Схваченных отпускать не торопились. Сын торговца шерстью по имени Пача сумел получить весточку от отца через сердобольного монаха из обители, превращённой в узилище.

Выяснилось, что доминиканец разыскивает Солано и Патиньо. Взяты все, с кем Патиньо контактировал, в том числе торговцы и кузнецы. Пленники сидят в обширных подвалах монастыря и охраняются десятком солдат, из которых двое дежурят прямо рядом с камерами, а остальные караулят единственный оставшийся действующий вход в монастырь через храм. Остальные входы заперты по приказу отца Кальво, прибывшего из Лимы с полномочиями от самого архиепископа.

Тика Чоке, узнав об этом, сразу же разведал подземный путь к храму Кориканча.

— К сожалению, проходы почти под самый потолок занесло илом и залило водой, — с огорчением констатировал он. — Это и неудивительно: сотни лет никто их не обслуживал. Водоотводы засорились, и грязь стала оседать в проходах. Чтобы докопаться до подвалов монастыря, нужно очень много времени. И при этом я не уверен, что ходы доведут до самого монастыря. Они могут быть завалены на большом от него расстоянии.

Солано понимающе покачал головой.

«Жаль, что я не в книжку попал, — подумал он. — По законам жанра обязательно нашёлся бы подземный ход, и я вывел бы всех тайными ходами инков. Как всегда, реальность не так кинематографична, как хотелось бы».

— Хорошо. Опиши мне монастырь. И нарисуй мне план.

Кечуа недоумённо посмотрел на Солано, сжимая карандаш.

— Представь, что ты птица и смотришь на монастырь сверху, — подсказал ему Солано. — Нарисуй его, как выглядят дома и дворики монастыря при взгляде с небес.

Проводник глубоко задумался, а потом неуверенно нарисовал три последовательных квадрата и нарост храма с одной стороны. После устных пояснений стало ясно, что монастырь состоит из трёх патио. К храму присоединён квадратный комплекс зданий мужского монастыря с мощёным двором. Как раз в подвалах этого двора сидят пленники.

Резиденция настоятеля монастыря образует второй дворик. Там разбит сад, и проход в этот дворик из мужского монастыря только один. Второй проход ведёт в комплекс зданий женской обители. У неё своя церквушка и отдельный вход.