Аннелиз - Гиллхэм Дэвид

Анна пристально смотрит на него, не говоря ни слова. И потом:

— Нет. Нет, вы ошибаетесь!

— О, еще болезнь ее отца, да-да, если ты об этом. Но у нее еще четыре сестры, Анна. Так что если ты хочешь знать истинную причину ухода Беп, знать правду, я тебе скажу. — Он вздыхает и смотрит на нее пристально и тревожно. — Просто она уже не могла находиться с тобой рядом.

— Это неправда, — твердит Анна.

— Боюсь, что правда.

— Нет. Нет! Я знаю, почему она уволилась на самом деле — потому что полиция заподозрила, что это она нас выдала.

Кюглер выглядит сбитым с толку.

— Беп? — Он смеется. — Не говори глупостей, Анна.

— Я и не говорю. Я знаю, почему те люди были в отцовском кабинете в тот день. Я знаю, что отец не хочет, чтобы я что-то знала. Он упорно твердит, что это ерунда. Что это сугубо деловые вопросы — но как я могу в это верить?

Кюглера это не убеждает.

— Важнее вот что: как ты могла подумать, будто Беп может предать? Как ты можешь думать такое о верном друге?

О верном друге? Анна моргает, чувствуя, как по венам заструилась холодная кровь. Слушая его разглагольствования, можно было поверить, что Амерсфорт мог кое-чему его научить — но, по-видимому, он не захотел учиться. Не понял коварства и терпения, свойственных предательству. Как оно может проникнуть в сердце без ведома его, сердца, обладателя, и вдруг секундный порыв… вспышка гнева…

— Я так не думаю, господин Кюглер. А Беп подумала, — настаивает она. — Потому и уволилась.

— Нет, Анна. — Кюглер тяжело качает головой. — Нет. Уход Беп не связан с этим. Все просто: она захотела новой жизни. И не вытерпела ежедневного столкновения с ужасным прошлым. Не вынесла тебя.

Анна обдумывает его слова и чувствует, как в груди растет черная, полная слез дыра.

— Мне очень жаль, Анна, — повторяет Кюглер. — Очень. Мне бы самому не хотелось, чтобы это было правдой. Но, увы, так и есть.

На кухню входит Мип.

— Господин Кюглер, вас просят к телефону, — сообщает она. И называет какого-то поставщика специй из Антверпена.

— Да-да! — с облегчением вздыхает господин Кюглер. — Я ждал этого звонка. Прошу прощения, Анна, — говорит он и быстро выходит.

На мгновение Мип медлит, исподволь рассматривая Анну.

— Что-то случилось, Анна? — спрашивает она.

Но Анна не находит слов, чтобы ответить.

На чердаке Заднего Дома она предается безнадежным рыданиям, как вдруг слезы совсем перестают течь, будто кто-то перекрыл кран. Она глубоко дышит. Наконец перестает судорожно хватать воздух. Вытирает слезы. Осушает глаза рукавом свитера и закуривает, вдыхая едкий дым. Ветви конского каштана, качаясь под ветром, слегка задевают оконное стекло.

Спускаясь по лестнице, Анна замечает у двери отцовского кабинета самого Пима и госпожу Цукерт. Его ладонь лежит на ее руке. И хотя Анна не может различить слов, ее воркующий тон отлично слышен. Она решает пошуметь. Громко шаркает ногой по ступеньке и видит, как быстро отец убирает ладонь с руки дамы. Слегка наморщив лоб, он поднимает голову и зовет:

— Анна?

— Да, Пим, это я.

— У тебя глаза красные. Ты в порядке, девочка?

— Все нормально.

— Снова ходила в комнаты наверху? — так он теперь зовет их Убежище: комнаты наверху.

— Всего на несколько минут.

— Анна, милая. Я очень беспокоюсь, что ты проводишь там слишком много времени.

— А я беспокоюсь, что ты явно пробыл там недостаточно, Пим.

Тишина режет, точно ножом, но госпожа Цукерт не обращает на нее внимания.

— Спасибо, Отто, — говорит она приятным мягким голосом. — До завтра. — И улыбается: — До свидания, Анна. — Но уходит, не дожидаясь ответа.

— Знаешь, я ведь тоже умею записывать под диктовку, — говорит Анна. — Помнишь почтовые курсы? Высота строки, полувысота строки, система Гроота. Мы с Марго их освоили. Разве ты забыл?

Он растерянно моргает. Часто одно лишь упоминание имени Марго его печалит. Бедная мышка, зовет он ее.

— Я бы могла сама за тобой записывать, — Анна не отступает. — Отличная практика для меня, — убежденно продолжает она. — Не всегда же тебе полагаться на свою любимую госпожу Цукерт.

Мгновение Пим с тревогой смотрит на нее. Но быстро приходит в себя и соглашается с Анной, ласково хмурясь в своей излюбленной манере:

— Хм-м. Ну что ж, — в унисон Анне отвечает он, — это очень заманчивое предложение. — Но когда на долю секунды их взгляды встречаются, Анна видит в глазах отца несгибаемую решимость. Ту самую, что помогла Отто Франку выжить в концлагере Аушвиц.

Посуда после ужина вымыта, Ян с Мип ушли на вечернюю прогулку, и Анна находит Пима у окна квартиры на Йекерстраат за книгой. С порога она его рассматривает. Он по-прежнему худ, как тростинка, лицо истончилось, но щеки порозовели. Скользит по страницам неторопливым, ласковым взглядом: на сей раз Гете, не Диккенс. Дым его сигареты легким облачком поднимается к потолку.

Вдруг почувствовав, что дочь наблюдает за ним, он отрывает взгляд от книги.

— Анна?

— Ты знаешь, что она в разводе? — спрашивает Анна.

Выражение его лица не меняется, но свет глаз тут же тускнеет.

— Госпожа Цукерт, — глухо произносит Анна. — Твоя фаворитка… — она собиралась сказать «твоя фаворитка из конторы», но Пим ровным голосом перебивает ее:

— Я понял, о ком ты, Анна. Ответ: да, я знаю, что она в разводе. И не следует за это клеймить ее позором. То, что она расторгла плохой брак, не делает ее плохим человеком.

— Я не о ней, — лжет Анна. — О тебе. Зачем ты это делаешь?

— Что делаю, дочка? Я ничего не делаю.

— Делаешь, — настаивает она. — Делаешь. Все уже заметили. Господи Боже, она зовет тебя по имени!

И тут отец вздыхает. Делает легкую затяжку и бросает окурок в бакелитовую пепельницу Мип: от его сигарет она сделалась закопченной, точно каминная решетка. «Анна», произносит он. Ее имя как вступление. Сейчас начнет учить или проповедовать. Анна, ты не понимаешь, что говоришь. Анна, ты еще ребенок. Анна, не стоит вмешиваться во взрослые дела. Но он говорит:

— Анна, не стану отрицать, что у меня есть некоторые чувства в отношении госпожи Цукерт. И не стану отрицать, что у нее могут — подчеркиваю, могут — быть какие-то чувства ко мне. — Он медлит. Ждет, что его слова услышат. — Ну, конечно, я понимаю, что тебе может быть трудно принять подобную… — Принять что? — … подобную ситуацию, — заключает он.

— Ты понимаешь? — и тут же она дает волю гневу. — Понимаешь, говоришь? Нет, Пим. Я не думаю, что ты хоть что-то понимаешь.

Отец неловко ерзает на стуле и с шумом вдыхает воздух:

— Ну вот, ты всегда так, — говорит он. — Снова сердишься. Вот и все, что у тебя есть для меня, Аннеке.

— Ну а может, — с горящими глазами, — может, я сержусь потому, что ты предаешь память моей матери.

— Нет! — убежденно заявляет Пим.

— Да. Так и есть. Сколько прошло со смерти твоей жены, Пим? Четырнадцать месяцев? Пятнадцать? Нельзя терять ни минуты. Нужно искать замену на рабочем месте.

— Прекрати! — требует он, закрывая пальцами внезапно вздувшуся на виске вену. — Просто… прекрати!

— Кюглер говорит, что она помогала компании с бухгалтерией еще до войны. Ты еще тогда ее заметил, когда мамы не было рядом?

Отец вскакивает на ноги.

— Я этого не потерплю! — кричит он. — Как ты смеешь такое говорить!

— Она родила тебе двоих детей. Создавала нам уют. Даже в ужасном Убежище над грязным складом — и чем ты ей платишь за это? Так-то ты хранишь ее память? Бегая за чужой женой? — Анна чувствует прилив радости, как будто бы ей удалось разозлить отца и понять, что он не так уж неуязвим.

— Мы с твоей матерью, — он тяжело дышит, а потом с трудом глотает твердый комок и смотрит на нее полными слез глазами. — Мы с твоей матерью жили в большой любви. Что бы ты ни думала, Анна. И что бы ты там ни заподозрила. Я делал все, чтобы сделать ее счастливой, и она для меня тоже. Вообще-то, если припомнишь, это не я придирался к ней. Не я всегда был готов ответить ей колкостью. Это младшая дочь часто доводила ее до слез, — говорит он. — Не я так часто и столь многословно жаловался, что меня снова не понимают! Не для меня мало что значило материнское утешение — а для Аннелиз Марии Франк! Как там сказано? — внезапно вопрошает он в пустоту. — Что-то вроде: «Она ничего для меня не значит. У меня нет матери. Я должна научиться быть матерью самой себе!»