Красный Вервольф 5 (СИ) - Фишер Саша
— Я подумаю, — кивнул я. — Где Степка?
— Общак ховает, — ответил старик. — Знаешь, у нас как в «Двух капитанах», бороться и искать, найти и перепрятать…
Заскрипели ступеньки на лестнице. Такую тушу они безропотно не принимают. Бах-бах, раздались шаги совсем рядом с нами и в апартаментах часовщика вновь нарисовался чухонец. Не сотрешь.
— Где этот засранец? — спросил я, принюхиваясь не пованивает ли порохом.
Выстрела я не слышал, но ведь громила мог воткнуть ствол пацану в живот и спустить курок. Все равно, что стрелять в подушку.
— Оттал патрулю, — неожиданно тонким голосом пропищал гигант. — Там у меня прательник. Потержат в кутузке то утра, а потом в оврак и к апостолу Петру на сут…
— Это ты сам такой отличный план придумал, или тебе Серебряков подсказал? — язвительно протянул я. С облегчением, которого, надеюсь, простодушный Юхан не заметил.
— Не тфое тело, Фася, — огрызнулся финн.
— Сам же сказал, что Митька предатель, и проболтается на раз-два, — сказал я.
— Не прополтаается, — махнул рукой финн. — Снает, что тогда мамка его…
Он многозначительно чиркнул пальцем по горлу.
Ага, вот, значит, как Серебряков прихватил Митьку за жопу…
Ладно. Пока что он живой, и то хлеб. До утра надо его вытащить.
— Ну что вы тут пез меня притумали? — поинтересовался Юхан. — Токоворились, что епнете меня по колове, пока я путу спать?
— Да вот думаем склад подломить в Крестах, — задумчиво произнес Лазарь Иванович. — Ты в деле?
— Я в теле.
— Ну и отлично! — сказал я. — Вы тут все перетрите, а я пойду. Мой дядя, князь Сухомлинский, ждать не любит.
— Иди, сынок! — откликнулся старик. — Мы с Юханом все обмозгуем, а потом я за тобой пришлю.
Кивнув чухонцу, который отчетливо скрипел мозгами, соображая стоит ли ему меня отпускать, я вышел из комнаты. Ссыпался по ступеням, выскочил в дивный апрельский вечер. От дома Марфы до полицайского участка, в котором служили финны и эстонцы, было около километра. Придется помесить грязь. Штиблеты очищу у Рубина. Завтра у нас очередной контакт. Надеюсь, будет весточка из отряда. Как там Наташа? Совсем ли Лаврик с особистом подмяли под себя Слободского, или тот все еще трепыхается? Последнее время что-то не слыхать об успехах партизан. Хорошо хоть Свободное держится.
Ага, вот и участок. Ну и само собой у крылечка топчется белесое чухонское рыло. Нервно как-то топчется, то и дело оглядываясь на дверь. Я навострил уши. Сквозь тишину весенних сумерек пробивались голоса, распевающие разухабистую песню. Понятно. Дружки бухают, закусывая конфискованный на толкучке самогон конфискованным же салом, а часовому завидно. Вот и нервничает, бедолага. Надо ему помочь, в смысле — чтобы перестал нервничать. И я, изобразив поддатого гуляку, шатаясь направился к полицаю.
— Кута прешь! — с обычным чухонско-эстонским акцентом окликнул меня он.
— Слышь, друг! — отозвался я, остановившись в нескольких шагах от него и шаря по карманам. — Закурить не найдется?
— Пшел прочь, русская свинья! — закономерно отреагировал полицай.
— Чего ты лаешься?.. — благодушно спросил я. — Свой я! У меня мама из Таллина…
— Сейчас посмотрим, какой ты свой, — пробурчал часовой и перехватив винтарь поудобнее, потребовал: — Претъяви аусвайс!
— Пжалста, — фыркнул я и полез во внутренний карман, одновременно незаметно сокращая дистанцию.
Он как загипнотизированный шагнул ко мне, тыча мне в живот стволом «Маузера-98К». Этого мне и требовалось. Я резко отвел винтовку вбок, разворачивая полицая спиной к себе и перехватив его оружие так, чтобы оно в прямом смысле оказалось ему поперек горла. Хрустнули шейные позвонки. Часовой обмяк, сползая в грязь. Я схватил его за подмышки, перетащил к забору, сдернул с белобрысой башки кепарь, а с рукава повязку полицая. Выдернул из ножен на поясе нож. Обшарив карманы, вытащил документы и деньги. Натянув повязку и головной убор, кинулся к крыльцу.
Здесь голоса звучали громче. Веселье продолжалось. Я тихонько поднялся. Отворил дверь. Участок располагался в здании какой-то конторы, так что я сразу оказался в длинном темном коридоре с рядом дверей. Одна из них была приоткрыта, из щели падал неяркий свет керосинки — электричество в Плескау подавали только на объекты, где работали или проживали немцы. Пьяные голоса нестройно, но душевно выводили по-эстонски: «Я навозец разбросаю, я навозец разбросаю. Жижу в поле разливаю, жижу в поле разливаю…». Ну что ж, этот навозец еще удобрит поля и леса нашей советской Родины.
Обычно узники в полицайских участках не задерживались. А тех, кто попадался, держали в холодной. Этот участок мне знаком. Я выправлял здесь какую-то бумажку. Пришлось оплатить пошлину в виде четверти шнапса и круга полукопченой колбасы. Где у них здесь находится холодная, я тоже знал. Прокрался на цыпочках мимо приоткрытой двери в дальний конец коридора. Прямо была дверь, ведущая во двор, а справа от нее — та, за которой должен был томиться Митька. Хорошо, что у меня с собой всегда связка отмычек. Ведь никогда не знаешь, чем может закончиться обычная прогулка.
Замок, запирающий холодную, оказался примитивным амбарным. Как любил шутить Лазарь, остановить такой может только честного человека. Я его отворил в два счета. Света не было, но я отчетливо услышал, как заключенный вскочил испуганно дыша, вернее — стараясь не дышать. Ну понятно. На фоне чуть более светлого дверного проема он видел мой силуэт в кепарике и с винтарем.
— Митяй, ты? — спросил я.
— Дядя Саша! — выдохнул он.
— Тихо! Выходи!
Крадучись, он выбрался в коридор. Я запер холодную. Чтобы полицаи не сразу хватились узника. Толкнул дверь во двор. Мы с Митяем выскользнули в узкий закуток между зданием участка и сортиром. Заборчик здесь был пониже. Я подсадил Митяя, затем перемахнул сам. Мы оказались в темном переулке. Пацан хорошо соображал, поэтому сразу ссутулился, заложил руки за спиной и побрел. Я позади, с «Маузером» наперевес. С понтом полицай, конвоирует схваченного нарушителя нового порядка. Понятно, что маскировка эта могла произвести впечатление только на случайных прохожих.
Патруль полицаев или комендатуры она хрен бы обманула. Ну так мне главное было довести этого малого до ближайших развалин, а дальше пусть выбирается сам. Нам повезло. Редкие прохожие шарахались от нас, как черт от ладана, а на патрули мы не напоролись. Когда между нами и улицей оказалась груда битого кирпича, пополам с потолочными балками и остатком кровли, я сдернул с себя маскировку и сунул ее в трясущиеся руки Митьки. В кепарь закинул полицайскую ксиву и бабки, бросил на кирпичи винтарь и нож.
— Дядя Саша, я… — срывающимся голосом заговорил пацан. — Они мамку мою прихватили, иначе бы я никогда… Ты же меня знаешь, дядя Саша! Я же тебе знак тогда…
— Знаю, Митька, — я похлопал парня по тощему плечу, мысленно матюгнувшись. Такое время. — А я и не знал, что у тебя мамка жива.
— Так я специально тихарился, чтобы и мамка про мои дела ничего не знала, и вот так вот не случилось, — быстро зашептал Митяй, рассовывая по карманам полицайское «богачество». — Не убрег. Дядя Саша, честное слово, я как мог выворачивался…
— Да брось ты оправдываться, Митяй, — поморщился я. — Мамку-то как думаешь выручать?
— Она уже узелок собрала, — сказал Митяй. — Уговор у нас был, что я ее в Свободное вывезу, как только все… вот это… Знаю одну цыганскую тропку…
— Верил, значит, что я тебя вытащу? — прищурился я.
— Конечно, верил, ты же своих не бросаешь, — сказал Митька, а потом его затрясло. — Вот же гнида этот чухнец! Клялся, что отпустит, а сам…
Митяй зашмыгал носом, отвернулся, вытер глаза рукавом. Вдалеке раздалась громкая немецкая речь. Пора было разбегаться. Я мотнул ему головой в сторону ближайших кустов. Тот кивнул и бесшумно растворился в темноте.
Я спокойно выбрался в более людную часть города. Хотя людной ее назвать было трудно. Редкие встречные и поперечные торопились по домам. До комендантского часа оставалось немного времени. Я тормознул «лихача», возможно того же самого и благополучно доехал до княжеских палат.
