Красный Вервольф 5 (СИ) - Фишер Саша
— Верно! Мы все служим России, как бы она ни называлась… — задумчиво произнес он. — Вернемся к делу… Сейчас ты должен уйти и потихоньку проникнуть в Псков. Как тебе там натурализоваться, сам решай. Если у меня будет возможность, я тебя там найду. Еще один человек, на которого ты можешь положиться — это Слободский. Ну он командир партизанского отряда, сам вряд ли появится в городе, но если к тебе подойдет незнакомец и спросит: «Вам не нужны часы фирмы Буре?» — это будет наш связной, мой или Слободского — все равно.
— Это пароль! А отзыв?
— Отзыв: «У меня есть такие, но без большой стрелки…».
— Мон шер ами, Базиль! Не будешь ли любезен принести старику шлафрок? Эти весенние сквозняки так ужасны!
Нашел мальчика на побегушках, старый пенек! Я тебе не горничная. Не хрен было обижать Глашу, она бы не прятала от тебя твою любимую тряпку.
— Пардон, месье, — пробурчал я. — Вы забыли-с, что я дворянин!
— Виноват, Базиль! — тут же пошел на попятную князь. — Тогда не в службу, а в дружбу, не покличите ли Глафиру или на худой конец — Захара. Я ужасно замерз!
А это пожалуйста! Лишний повод удрать от их светлости. Не, вообще-то Аскольд Юрьевич старикан не вредный, а по моему нынешнему положению, даже полезный. Вон сколько нужных знакомств я через него приобрел! Один только салон, который он тут у себя устроил, притягивает не только весь цвет «белоэмигрантской сволочи», как выражается мой дедуля, но и некоторых немцев, из тех, чьи предки баронствовали еще в Ингерманландии. Выпивка, музычка, девочки и… трепотня, трепотня, трепотня, из которой имеющий уши да и выудит небезынтересные сведения.
Словно бы нехотя отложив фашистский пропагандистский листок, который якобы читал, я поднялся из кресла и вышел в гостиную. И сразу наткнулся на шмыгающую носом горничную, которая обмахивала метелочкой из облезлых страусовых перьев бюст Николая Второго, последнего самодержца всея Руси. Князь Сухомлинский из дряблой своей стариковской кожи вылез, дабы обставить дом своих предков в стиле минувшего царствования. Я подошел к Глаше, обнял ее за плечи, обтянутые белым шифоном. Девушка всхлипнула и доверчиво прижалась ко мне. И не только — спиной.
— Глашенька, милая, — с нежной хрипотцой проворковал я. — Плюнь ты на этого старого чудака! Будет лезть под юбку, бей по роже. А если он тебя ударит, я его вызову на дуэль, по всем правилам дворянской чести. У нас, у Горчаковых, ко всем женщинам всегда относились с уважением, независимо от сословия.
От этой салонной воркотни, горничная окончательно поплыла. Судя по тому, как она замерла в ожидании, я мог бы сейчас к ней не только под юбку залезть. Однако я ее пока не трогал. Не столько потому, что «в нашем роду» всегда с уважением относились к женской чести, сколько из соображений гораздо более приземленных. Женщину столь же опасно преждевременно удовлетворить, как и не удовлетворить вовсе. А ведь Глафира Васильевна для меня весьма ценный человек. Князь ее притащил из самого городу Парижу, и сия перезрелая девица знает язык веселых галлов, они же — франки. В отличие от меня. И страсть любит как пересказывать чужие сплетни. Интересно, ее уже завербовал Радиховский?
— Спасибо вам, Василий Порфирьевич, — почти простонала Глаша. — Если бы не вы…
— Ну-ну, полноте… — пробормотал я, с искренним сожалением отстраняясь. — Принесите князю его засаленный бухарский халат… Их светлость продрогли-с…
Она присел в книксене, продемонстрировав аппетитные коленки, выглядывающие из-под короткой юбчонки. Я по-офицерски коротко, но четко склонил голову и вышел из гостиной. Надо бы пойти проветриться, покуда погода дозволяет. А заодно заглянуть к Лазарю Ивановичу. Вечером я буду занят. Часика за два до наступления комендантского часа у князя соберется обычная гоп-компания. Будут сплетничать, обсуждать новости с фронтов Второй Мировой и строить свои химерические планы возрождения Святой Руси в тени крыл тевтонского орла. С*ки…
Апрель на Русском Севере — первый весенний месяц, а не второй, как в других краях. Снега на центральных улицах Пскова почти не осталось, а вот галок и ворон на ветвях деревьев заметно прибавилось. Некоторые даже облюбовали виселицу. А ведь на ней новые повешенные. Вчера висело трое мужиков и девушка. Помнится, у меня даже горло перехватило. Почудилось, что Наташа. Нет, другая! Правда, от этого не легче. А сегодня, гляжу, четверо парней комсомольского возраста висят. Изуродованы так, что сразу видно, в подвалах гестапо побывали.
Лютует фашистский зверь. После провала блицкрига, разгрома под Москвой и неудач под Ленинградом, пыла и гонора у фрицев поубавилось, а вот злоба зашкаливает. Ну так и ненависть наша тоже не убывает. Настоящего дела у меня пока в Плескау нет, но ведь и вольную охоту никто не отменял. Правда, Красный Вервольф действует аккуратно. Убивать фрицев в городе нельзя. За каждого паршивого солдатенка по десять мирных жителей казнят, а вот в загородных лесочках, с соблюдением всех ритуалов, можно и нужно. Пусть боятся, твари! Болтают, что даже отправку на фронт здешняя немчура воспринимает теперь, как награду.
— А вот на лихой, барин! — послышался голос местного «лихача».
Я оглянулся. «Лихая» оказалась тощей — кожа до кости — кобылой неопределенной масти, запряженная в пролетку, которая явно пылилась в каретном сарае с дореволюционных времен. Не удивительно. Всех справных лошадей реквизировали сначала на нужды Красной Армии, потом — Вермахта. Такси в Нью-Париже, как именует Псков мой князек, и до войны было редкостью, а сейчас — тем более. Гужевой транспорт единственное доступное гражданским средство передвижения, граничащее с роскошью.
Взобравшись в пролетку, я назвал извозчику адрес, и мы покатили по заслякощенной мостовой. Из-под копыт и колес летели брызги. Некоторые прохожие, из моих новых знакомых, снимали шляпы, раскланиваясь со мною. Я отвечал тем же. Ведь теперь я не герр Волкофф, переводчик покойного ныне графа — любителя изящных искусств — а месье Горчакофф — приживала князя Сухомлинского, потомок канцлера Российской империи, солдат Иностранного легиона, храбро сражавшийся под Нанкином.
Расплатившись с «лихачом», я соскочил с пролетки, прошел пару лишних кварталов и только потом повернул в сторону дома, где в своей прежней ипостаси снимал комнату у тетки Марфы. На крылечке меня встретил Митька. Он строгал ножичком палочку и не обратил на подошедшего хлыща никакого внимания. Ага! Стало быть на хазе все пучком. Лазарь Иванович у себя и никакого шухера не предвидится. Брезгливо соскоблив с подошв лакированных штиблет псковскую грязь, я поднялся в дом.
Из прежних жильцов у Марфы остался только Лазарь Иванович. Даже Злата с сынишкой съехали. Так вышло, что моя боевая подруга оказалась в числе девиц, приглашенных Сухомлинским на одну из своих великосветских вечеринок для услаждения господ офицеров. И вот один из них, некто поручик Серебряков, на второй день знакомства, перевез Злату, вместе с Фимой, на свою квартиру. Уж не знаю, любовь у них там или что. Поручик этот донельзя скользкий тип и сдается мне, что именно он возглавляет негласную контрразведку Радиховского.
Митька кашлянул как бы невзначай. Я скосил взгляд, не прекращая обстукивать подошвы о крыльцо. Простуду весеннюю словил или, может, на что-то намекнуть хочет?
Глава 2
Митька судорожно сглотнул и стрельнул глазами куда-то вниз. Продолжая строгать свой прутик. В лице не изменился, руки разве что слегка задрожали. Я посмотрел туда же, куда и он. Ага… Из-под крыльца торчит край смятой сигаретной пачки.
Засада, значит. Фрицы пожаловали? Курили-то на крыльце недешевые «Уолдорф Асторию». Такие курят или немецкие офицеры, или кто-то, кто может себе позволить выложить три сотни рублей за пачку на черном рынке.
Я невозмутимо поднялся по ступенькам крыльца и вошел в дом. Тишина. Посуда на кухне не брякает, не слышно даже кумушек сплетничающих. А так-то белый день вроде.
